"- Готово. Заседание продолжается! Нервных просят не смотреть!"

"Паровоз закричал полным голосом, и поезд тронулся, увозя с собой отца Федора в неизвестную даль по делу загадочному, но сулящему, как видно, большие выгоды."

И.Ильф, Е.Петров "Двенадцать стульев".

Вокзальные часы показывали за полночь. По-южному еще теплая сентябрьская ночь была безветренна и полна всяких запахов. Щипало глаза и горло перехватывало от сознания, что сюда уже нет возврата, никогда. Позади 16 лет жизни в Кишиневе : любовь, карьера, близость Одессы и моря, семья. Все с этого момента в прошлом. Дима стоял подавленный и, хотя ему было уже 12 лет, готов был заплакать.
Все началось после моего первого развода. Мне было 28 и измена жены застала меня врасплох. Но уже черeз полгода я усиленно ускал невесту "на выезд". Я хотел эмигрировать. В городе я жил всего 4 года, еврейство неохотно пускало в свое обшество гоя, поэтому мой круг поиска был ограничен моей коллегой по работе и 2-3 рекомендациями моих недавних друзей-евреев. Коллега была согласна, появилась еще одна дама на выданьи, но что-то меня останавливало. Появилось (или вернулось вновь) какое-то чувство свободы, омрачаемое лишь тем, что сын остался у бывшей жены и, если я уеду, то он никогда не получит шанса изменить свою жизнь.
А может быть еще раньше — в сибирском городе Омске, в казарме летно-технического училища , где мои "товарищи" по роте повесили прямо перед кроватью шарж на меня с подписью "иностранец" за то, что я не был похож на других и не пытался это скрывать. Отличия были невелики: военная форма и "нормальное" советское детство невелировало почти все.
Я любил the Beatles, хотя языка не знал и текстов не понимал. А еще Высоцкого. Я первым купил переносной магнитофон "Орбита" и выходил с ним в увольнения и самоволки. Я хотел быть самим собой. Да, пожалуй это было моей первой конфронтацией с окружающим меня обществом. В 1961 я был безмерно горд, что Ю.Гагарин — советский, а в 1968 я уже страстно желал проигрыша советской сборной на чемпионате мира по хоккею, но увы, общество выигрывало.
А шел 1968 год — студенческие выступления в Париже и танки в Праге. Понимал-ли я проиходящее? Наверное нет. Когда в 1970 я приехал на работу в Магадан, то мой новый друг сказал мне: "С твоей верой (в коммунизм естесственно) тебе будет очень тяжело. Разочарование будет горьким". Сам он был прагматиком. Весельчак, тамада, он всегда был душой компании. Умер от запоя в Магадане в 1984 году.
Или начать с самого детства: 1954 год, после моих многочисленних пневмоний мой отец вынужден был по совету врачей просить перевод из Бреста , где он работал в уголовном розыске в место с более подходящим для меня климатом. Моя мать после окончания техникума мясной и молочной промышленности работала прямо в здании брестской крепости. По распоряжению Н.Хрушева в 1954 году была создана белгородская область. Итак мой отец получил назначение в город Белгород. Первое время мы все жили на "частной" квартире. Квартира — слишком громко сказано, комнатка в частном доме. Через год родился мой брат, Александр (48KB). Мать была счастлива.
Вспоминается гора неподалеку, откуда хозяйский сын запускал воздушного змея. Я стоял рядом и подавал ему картонные кольца. Петр насаживал их на веревку и они весело поднимались все выше и выше пока не достигали самодельного змея.
Через 2 года отец получил комнату в общей квартире, где жили еще 2 семьи. Как-то ночью забилась канализация и все это потекло по коридору. Вонь и шум воды разбудил взрослых, суета поднялась необыкновенная.
Потом отец уехал в Москву учиться в высшей школе милиции, приезжал на каникулы.

Война. Игра в войну. Играли мы только в войну и в хоккей. Для игры в войну у меня был заржавленный ( но настоящий!) ствол от немецкого карабина. Все ребята делились на наших и немцев и рассыпались по окрестностям. В соседнем дворе мы как-то обнаружили какие-то пробирки толщиной в руку и я, выбежав на дорогу, с патриoтическими криками бросил одну перед проезжавшим мимо мотоциклистом. До сих пор вспоминаю это с ужасом. А, что должен был пережить водитель?
Вообще я всегда пытался доказать другим и себе собственную храбрость. Потому-ли, что сам не был физически силен и мужествен?
Ребята постарше баловались карбидом. Они бросали серые куски в воду и наблюдали за реакцией. Процесс сопровождался бурным выделением газа, который можно было поджечь. Однажды после школы я обнаружил двоих из них за странным занятием: они безуспешно бросали зажженные спички на перевернутую консервную банку. В дне было проделано еле заметное отверстие. Я, решив, что они слишком трусливы, присел на корточки перед банкой и подносил зажженную спичку снова и снова, пока скопившиеся газы не подняли ее в воздух. На ее пути было лишь одно препятствие — моя правая ладонь. Следующую неделю правой рукой я не мог ни писать, ни есть. По счастью удар не пришeлся в лицо. Нос я умудрился сломать значительно позднее.
У нас у первых появился телевизор и соседи по под'езду часто приходили на передачу. Летом 1960 года мы всей семьей впервые поехали в отпуск и сразу в Сочи — незабываемое впечатление на всю жизнь. Оттуда я привез шишку от кипариса и пытался дома в горшке выростить деревце — так мне понравились стройные и ухоженные южные деревья. Но тогда у меня ничего не вышло. А сейчас на моем балконе растут без особого ухода аж два кипариса, семена которых занес ветер. С этого же года я начал каждое лето по 2-3 смены проводить в пионерском лагере. Там у меня появился друг, он научил меня фотографировать. С 11 лет я уже снимал, проявлял пленки и печатал фотографии сам. С 6 лет ездил в тот же лагерь и мой брат. В походы он ходил с нашим отрядом и его приходилось в конце пути нести на закукорках. Но было весело, а он переносил все тяготы пути мужественно и не пищал. (Помнишь-ли ты это, Александр?) Теперь у него у самого уже дети. А 40 лет назад я ходил забирать его из садика и назад мы шли пешком черeз весь город. Я пел "Московские окна" и у меня было легко на сердце. Даже сейчас через много лет я помню это невыразимое чувство счастья и радости жизни. Пела душа и верилось в светлое будущее, а, если подведет сердце, то до 2000 года все на свете уже поизобретают.
Как-то летом мой брат на маленьком 3-х колесном велосипеде исчез со двора. Искали всей семьей и всем двором. К вечеру нашли его далеко от дома. Он сидел на крыльце продовольственного магазина и как ни в чем ни бывало жевал пожалованную кем-то булку.
На день рождения мой друг Вовка Гуреев получил в подарок "воздушку" — чешскую пневматическую винтовку. (Материально они жили значительно лучше нас и у них была отдельная квартира). Опробовать ее мы решили с крыши нашего дома. Сперва мы по очереди стреляли по воробьям, а закончилась "проба" стрельбой по ногам проходящих мимо женщин. Возможно все это было наследием прошедшей войны.
В 1962 году отец получил наконец-то отдельную квартиру: 28,5 м2, смежные комнаты на 4-х на последнем 4-м этаже. Зимой задувало на чердак снег, потолок протекал и мне приходилось несколько зим выбрасывать обратно на крышу снег сквозь чердачное окно. В остальном же это уже была отдельная квартира. После перестройки, выбросив кладовку, мы получили 3 комнаты. Мне с братом досталась средняя, окно которой выходило на торец соседнего дома. Дом красного кирпича, как и наш, он заслонял всякую перспективу. Но как ни странно это помогло мне научиться смотреть сквозь предмет используя свои знания и фантазию.
В пятом классе у нас прибавились не только предметы, но и двое второгодников. Один из них, по прозвищу Саса, всегда жевал на уроках круг колбасы, половину с'едал, а второй половиной игрался, приставляя ее к причинному месту — это его развлекало. Второй был угрюм и высок. Оба отказывались учиться категорически. С появлением обоих в классе воцарился мат. Новый стиль быстро переняли братья-близнецы Капустины. Другие тоже не отставали, я был одним из последних.
Самой утонченной натурой в классе была девочка по имени Люся. Ее внимание пытались попеременно завоевать все. Как-то на сборе металлолома я решил показать себя и поднять в одиночку что-то тяжелое. Кончилось конфузом — от натуги я пукнул (лучший абзац для критика и название уже есть — Как он пукнул в интернет).
Летом, когда я был не в лагере, я обычно сидел на заборах — так было дальше видно. С одного забора было рукой подать до городской тюрьмы, хотя как ни пытался я там разглядеть людей, это мне никогда не удавалось. С другого забора я перелезал на дерево и воровал вишни. Родители частенько получали сообщения: вашего Валерку опять видели на заборе. Однажды перелезая через невысокий чугунный штакетник я на минуточку присел. Из забытья меня вывела не боль, а что-то липкое, что текло по левому бедру. Оказывается, что я повис на стержне как на шампуре. В другой раз я глубоко расцарапал себе живот. Эти следы детства остались у меня на всю жизнь.
Из-за моей нерешительности и нежелания просить: "дай покататься" и нашей бедности (отец учился на дневном в Москве) велосипеда у меня не было и научиться ездить я никак не мог. Позднее, уже в новом доме, я стал медленно копить деньги на карманный приемник, на самый дешевый — "Гауя". Он стоил тогда 21 рубль. Но нереализованное желание передвигаться легко и просто и, главное дальше, чем пешком, давало о себе знать. И вот случай — мальчишка со старого двора, прослышав, что у меня есть приемник, пришел с предложением: подержанный спортивный велосипед против моего приемника. Я сразу же согласился. Было лишь одно препятствие — мне было уже 13 лет и я вообще не мог кататься. Пробовать при свидетелях и со слабой надеждой на то, что окружающие воспримут мои неизбежные падения с пониманием не приходилось. Выход я нашел быстро. К счастью было начало летних каникул. Я вставал ежедневно в 5 утра и учился ездить на пустынных еще улицах. Свидетелей кроме любопытных городских воробьев не было.
И теперь, в Мюнхене, велосипед всегда со мной.
Одним из первых признаков достатка было купленное мамой верблюжье одеяло. Оно было дорогой и солидной вещью в доме.
Как-то в начале лета Вовка Гуреев раздобыл палатку и мы вчетвером решили организовать небольшой поход за город с ночевкой. Место выбрали хорошее: рядом вода, небольшой лесок. Припасы еды: супы-концентраты, крупа и чай были приготовлены заранее. Один из друзей Вовки захватил на мое несчастье свежие яйца. Я все время переживал, чтобы наше одеяло не прожгли ненароком, но случилось следуюшее. Проснувшись теплым солнечным утром раньше всех я стал разжигать костер, чтобы приготовить чай. Стали понемногу вставать и ребята. Я забрался в палатку, чтобы убрать одеяло обратно в рюкзак, но это уже не было одеяло — это было нечто ранее бывшее любимой вещью в доме, а теперь представляло собой уродливый натюрморт из смятого одеяла и глазуньи из 3-х яиц. Ребята дружно засмеялись. Оскорбление было настолько сильным, что я бросился вон из лагеря. Я пробежал километра три и повалился на теплую траву от горя, усталости и голода. Возможно со стороны это выглядит и смешно, но тогда это мне так не казалось.
Меня искали, но ушли все же без меня. Я пролежал несколько часов разглядывая облака и думая о вечном. Это меня немного успокоило. В лагерь я уже больше не возвращался и к вечеру вернулся домой. Бурной реакции со стороны мамы к моему удивлению не было. Но после того Вовка Гуреев не разговаривал со мной два месяца. Потом все постепенно улеглось. И, хотя закадычными друзьями мы уже не были, он все же предложил мне так же как и он поступить в секцию бокса. К этому времени мы уже жили в разных дворах. Занятия в секции мне нравились. Вовка заходил за мной и мы шли дальше через парк у нашего дома болтая о том, о сем.
Через 2 месяца был мой первый бой. Противник попался на вид неказистый, хотя я тоже был не Геракл. Неказистый, но напористый. К тому же мне с первой же минуты было обидно, что меня бьют. Но поделать я ничего не мог. Мне хотелось поскорее закончить и уйти. Короче я проиграл и больше уже никогда не приходил в секцию. Мой друг охладел ко мне окончательно. Ему вероятно не были понятны мотивы случившегося, вероятно он решил, что в первом случае я повел себя не как мужчина, а во втором просто струсил.
Сейчас мой бывший друг Вовка Гуреев живет там же в Белгороде, у него трое детей. Что он думает обо всем этом, да и вспоминает-ли вообще?

Моя первая школа стояла на улице имени Сталина, которая затем была переименована в Коммунистическую. Это была восьмилетка. В конце 7 класса меня автоматом среди других приняли в комсомол и сразу же избрали секретарем комсомольской организации школы как надежного обшественника: я посещал школьный хор и другие мероприятия, был экскурсоводом в школьном музее Ленина.
В сентябре 1964 мы всей школой выехали на природу проводить физкультурный праздник. В середине дня, в разгар соревнований, вдруг появились военные. Выяснилось, что кто-то взломал замок склада боеприпасов и стащил какое-то количество боевых детонаторов (опять война?). Двое сознались, один при этом с детонаторами в штанах беспечно играл в футбол. Офицер собрал всё, что нашел и показал как взрывается один детонатор — образовалась ямка величиной с дыню. Можно было только представить весь ужас, когда в штанах Юры нашли полтора десятка этих блестящих трубочек.
Это было первое персональное дело, которое мне довелось вести в новой должности. По моей инициативе и решению собрания Юра был исключен из комсомола, но райком решения не утвердил и он отделался строгим выговором. Так-ли легко отделался караульный, который покинул свой пост, я не знаю.
Наш завуч и учитель математики Тамара Ивановна опекала меня особенно. Как-то в начале осени 1964 я был дома один, когда зазвонил телефон. Я знал наверное, что это опять она с очередным поручением по комсомольской части и решил не подходить, но телефон звонил не переставая снова и снова. Осада продолжалось часа 2 или 3, но я упорно не снимал трубку. В результате же оказалось, что в наш город и только на один день приезжали преподаватели из школы математики при МГУ искать таланты в провинции. Матемaтика тогда была моим любимым предметом и легко мне давалась. Но, видно не судьба, свой первый шанс круто изменить свою жизнь я упустил.
Вскоре после этого случая я посмотрел ГДРовский фильм из другой жизни, "Лисы Аляски". В нем два пилота патрульной машины стерегли просторы их земли, одного из них звали Джим Лесли. Он мне понравился сразу и я решил перенять его имя как кличку для себя, я даже выцарапал на задней крышке своих часов Джим. Это было моей тайной.
Когда я пишу эти строки моя жена говорит, что описание моей жизни — лучшая терапия для меня. Возможно она права. А может быть это материал для психотерапевта — последователя Фрейда?
На выпускной вечер я сфотографировался на память с Вовкой Гуреевым , потом мы купили бутылку портвейна и распили ее вдвоем в школьном саду мужественно, но без гусарства. Дальнейшее по понятным причинам я не помню.
Летом 1965 мать повезла меня с братом на море: сперва 5 дней Одесса, затем 10 дней Севастополь. Одесса мне понравилась, хотя жили мы у черта на куличках, к тому же у меня был переходный возраст. Мы были даже в знаменитом оперном театре, конечно же гуляли по Дерибасовской, купались на пляже в Аркадии. О театре говорили, что второй такой стоит в Вене. Позднее, побывав в Венской опере, стало ясно, что это далеко от истины. Однако оригинал имеется и стоит по сей день в Дрездене. Севастополь вспоминается своей Графской пристанью, памятником погибшим кораблям, до которого я доплывал и там, на камнях, загорал. А еще огромным кладбищем, куда моя мать обязательно решила пойти. Ей там понравилось и, несмотря на полуденную жару, мы прогуляли среди могил полдня.
В сентябре 1965 я пошел в другую школу, десятилетку. Это была вновь построенная светлая и просторная школа, которая была значительно больше нашей старой. В ней было три девятых класса. Школа как бы проглотила меня и я не проявлял более прежней активности.
Валька с нашего двора за лето в городе пристрастился к радиотехнике. К этому времени в Белгороде очень развилось радиолюбительство на средних волнах, конечно нелегальное. Техническая часть состояла из генератора-трехточки или приставки, которая выполнялась очень просто. Делалось это так. Из подходяшего металла изготовлялось шасси с отверстием под панель лампы 6п3с (годилась и 6п6с), каркасом для катушки являлась гильза патрона от охотничего ружья, пара конденсаторов и резисторов и подсоединение в определенные точки в радиоприемнике завершали все дело. Итак простой передатчик был готов. Микрофоном служила радиоточка. Помню у меня в нашем приемнике "Кама" на передачу мне приходилось открывать крышку проигрывателя. Таких "передатчиков" было по городу до сотни. Позывные выбирались по вкусу: "Директор кладбища", "Скотобаза", "Импульс", "Багдадский вор" и пр. Крутили музыку, переговаривались, некоторые крутили блатные песни. Мат висел на проводах. Каждый считал своим делом чести поставить другому оценку: "5 - 9 - 5!" разносилось по эфиру. Открыто договаривались и открыто встречались. Власти молчали. И вот в начале сентября я решил попробовать свое детище: "Я — "Салажёнок", я — "Салажёнок", вызываю всех на прием!". Тишина. Через 10 минут прибегает знакомый с другого конца дома, звонит в дверь и запыхавшись говорит: "Слушай, очень близко от нас появился какой-то "Салаженок". Тогда я с гордостью показал ему причину его восторга. Затем я попытался найти партнера в эфире, промучился около часа и стал сам слушать, но эфир на СВ как вымер. Я крутил ручку настройки туда и сюда, но было как в гробу. Наконец кто-то тихо, но восторженно произнес с кавказским акцентом: "Я — "Кармен". Кроме нас двоих в эфире никого не было. Это было в воскресенье.
В понедельник, придя с работы, отец первым делом сказал: "Сворачивай станцию". Оказалось, что в очередную встречу в субботу было задержано около 50 человек, аппаратура конфискована и были наложены штрафы. Вскоре появился фельетон в областной газете с такими пассажами: "Директор кладбища" — : "Так как милиция много работает и немного отдыхает, я предлагаю ей небольшой концерт джазовой музыки."; "Я борт НН, прошу посадки" — "Я "Импульс" — посадку запрещаю" и прочие менее острые печатные образцы народного творчества. Я подчинился отцу. Мой же одноклассник Вовка Калинин был помешан на этом и на следующий год вышел снова в эфир, потерял все и родители получили 150 руб. штрафа. Позднее, в Магадане, отец запретил мне радиолюбительство окончательно по причине близости Аляски. А еше позднее, после окончания училища, я работал в радиоцентре сперва в Контрольно Корректировочном Пункте — ККП, бюро по наведению передатчиков-глушилок на "вражеские" голоса, а, затем, в бюро радиотелеграфии. Между нами помещалось то самое бюро, которое по заданию КГБ прослушивало круглые сутки весь эфир. В ККП в 3 смены работали по 3 девочки, которые корректировали передатчики с генераторами мешаюшего действия — ГМД и "сажали" их прямо на волну RFE/RL, BBC или "Немецкой волны". В итоге в эфире раздавался известный рев, черeз который лишь изредка, благодаря халатности девочек, прерывалсь обрывки передач. Передатчик "уходил". Но через некоторое время его снова "сажали" поверх "ненужной" волны. Не глушили только "Голос Америки" — была особая договоренность. В ноябре 1989 глушение отменили, но Горби все-же посетовал во время визита в USA, что там не развиты короткие вoлны, из-за чего передачи советского радио практически кроме специалистов и эмигрантов никто не слушает. Соответственно "правдивое" слово сов. пропаганды никогда не достигало своей цели.
Мой отец в конце 1965, будучи уже замначальника ОБХСС, имел обвинительный материал на одного из высоких белгородских начальников. Дело обещало быть громким, но хода не давали, возможно из-за высокого покровительства. Отец не отступал. Дело затянулось до начала 1966 года. Позднее я видел его письменные обрашения в какие-то инстанции включая журнал "Крокодил". Все кончилось компромиссом и отцу предложили повышение — должность нач. ОБХСС всей магаданской области. После семейного совета он стал готовиться к переезду. Мы должны были еще пройти медкомиссию и закончить весеннюю четверть в школе. Из мед. выводов запомнился один по отношению ко мне — питание удовлетворительное. Так закончилось мое белгородское детство.

"Лед тронулся, господа присяжные заседатели! Лед тронулся."

Перед самым от'ездом (мы сидели уже на тюках и чемоданах) — звонок в дверь. Я, как был в трусах, открыл. Трое одноклассников и с ними девочка. Юрка Перелыгин отозвал меня в сторону и обьяснил, что девочка из параллельного класса, Гала Галкина, любит меня. Надо признаться, что я ее не замечал, но теперь я был заинтересован и польщен. Но через несколько дней мы улетали далеко и надолго.
Магадан мне не очень понравился. Как я писал в письме приятелю по нашему белгородскому дому в поселок Сеймчан (это еще дальше вглубь колымского края) : "Магадан — это деревня с большими домами". Он уступал по величине и развитию даже нашему провинциальному Белгороду. К счастью я сразу нашел новых друзей. Юрка Чеботарев был симпатичным парнем и учился в горном техникуме. Валька Налетов как и я учился в 9-м классе, его мать где-то сутками дежурила и мы собирались у него за картами и водкой. Юрка уже имел девочку, мы же только мечтали. Юрка впоследствии женился и спился, Валька, вернувшись после окончания института в Магадан, через год попал в подпитии под машину — насмерть.
Вскоре пришло лето. У меня был план и отец помог мне его осушествить. После школьной практики я уехал в Сеймчан к приятелю, где поступил на работу рабочим на дражный полигон. Весь 6-часовой рабочий день я следил за тем, чтобы исправно поступала вода в скважины и оттаивался грунт, на который постепенно наступала драга. Драга — это 5-этажный дом на сваях. Она скребет грунт и дальше просеивает его много раз в поисках золота. Изредка попадаются самородки. В основном же на выходе получается обогащенная масса с 60% металла. Сохранность этого металла была основной заботой моего отца. За 6 лет работы он получил орден "Знак почета", чин полковника и ценные подарки. Таким образом заработав деньги я в следующие зимние каникулы улетел в Москву и далее поездом — в Белгород, чтобы увидеться с Галой.
Я вернулся успокоенный и больше о ней почти не вспоминал. Сейчас она живет с дочерью и работает в белгородской мэрии, пару лет назад спрашивала обо мне у отца.

Copyright © 1998 Valerij Sologubenko