Терроризм нерентабелен без информационного обеспечения. Сам по себе теракт, сколь бы он ни был серьезен, не в состоянии радикально изменить соотношение сил и сломить волю неприятеля. Убийственным его действие оказывается тогда, когда сам теракт является лишь детонатором массовой кампании, направленной на разложение неприятельского духа. Сколько угодно тонн тротила и смертников-ассассинов ничего не решат без мощного и громкого "Рус, сдавайся!". Так что кампания в прессе на тему "Сдавайтесь! Вы уже не раз испытали на себе сокрушительную силу чеченского терроризма!" является с точки зрения интересов вражеской стороны абсолютно необходимым дополнением к "Уралам", груженным взрывчаткой. С томительной неизбежностью она и последовала. Наиболее жалостливые публицисты стали вытягивать известную еще со времен Буденновска тему - "А что им, бедным, еще оставалось делать? Дома разорены, близкие убиты, привычный уклад жизни разрушен - только остается, что сесть за руль грузовика со взрывчаткой. Вот даже и сам Басаев указывает, что взрывы будут греметь не от его, Басаева, природного зверства, усугубленного отчаянием, а с благородной целью - добиться выдачи в руки бандитов русских военнослужащих, запятнавших себя насилиями над мирным населением". Сплошная крайняя необходимость, усугубленная к тому же сильным душевным волнением, вызванным неправомерными действиями потерпевшей (российской) стороны. Образ сильный. Маленький ичкерийский народ жил тихо, мирно и благоустроенно, никому не мешал и никого не трогал. Тут пришли свирепые русские варвары, лишили ичкерийцев возможности заниматься своим любимым мирным трудом - куда же им теперь, как не в террористы-смертники?
Сильный образ портится двумя мелкими деталями. Если террористическое самоубийство есть в общем и целом понятный и ожидаемый способ мщения, то почему он сугубо абонирован за чеченцами? Конфликты на территории бывшего СССР бывали довольно тяжкими, поводов для мщения хватало, но взрывчатыми грузовиками никто все же, слава Богу, не орудовал. Русское население Чечни с 1991 г. претерпело очень много страданий, но много ли мы слышали о случаях террористического мщения со стороны русских. Так что с аргументами типа "Господа присяжные заседатели, да кто бы из вас не выбросил ребенка из окна?" следует быть осторожнее. Доводы насчет мести и отчаяния не очень хороши еще и по другой причине. В каком бы скорбном душевном состоянии (ведомом к тому же одному Богу) ни находился непосредственный исполнитель теракта, действовал он не сам по себе, а в рамках серьезной организации, озаботившейся и техническими средствами теракта, и душевным состоянием будущего смертника. Цепочка, что ни говори, выходит к басаевоподобным существам, и, следственно, в рамках всеобъемлющего гуманизма и покаяния нам надлежит тонко прочувствовать еще и басаевские душевные страдания. Не слишком-то хочется. Хочется обратить внимание на другое. У молодых людей, соблазненных изуверскими сектами вроде "Аум синрике" или "Белого братства", близких никто не убивал и дома не сжигал, однако есть ли сомнения в том, что среди соблазненных не нашлись бы несчастные, готовые совершить по приказу ересеначальника самоубийственный террористический акт? Вероятно, дело не столько в мере жизненных страданий конкретного исполнителя, сколько в мере душевной черноты того, кто шлет его на самоубийство. Так что нам предлагают каяться прежде всего перед организаторами терактов.
Поскольку каяться перед Басаевым не всяк готов, нам предлагают еще и другой вариант: "Рус, сдавайся!". Вопрос о том, какими конкретными причинами вызвано появление ассассинов, снимается, констатируется сам факт того, что террорист-смертник есть сверхоружие, дающее колоссальные преимущества его обладателю. Россия же слаба, причем не только в материальном, но и в моральном отношении. Если ичкерийцы исполнят свою угрозу и наводнят Россию смертниками, где взять силу народного духа, чтобы противостоять ужасу, могущему обрушиться на страну? - нет, нет, только политическое решение (по-русски говоря, капитуляция).
По несколько другому поводу Солженицын отмечал: "И собственным знаменем они подотрутся". На знамени прогрессивной общественности начертано "Прогресс, политкорректность, права человека", причем начертано в убеждении, что данный набор ценностей современного Запада дарует безусловное счастье и процветание, а потому должен победить во всемирном масштабе. Тогда резонно задаться вопросом, откуда такая уверенность, что, столкнувшись с вызовом наподобие чеченского, политкорректный Запад, не в пример России, тут же обретет надлежащую силу духа? Если такой уверенности нет, то что пользы в политкорректных западнических наставлениях? Если одуревшие от самодовольства - "нарастает гордость на сердце, как сало на свинье" - тамошние властители дум решили, что настал конец истории и война, варварство, смерть больше к ним никогда касательства иметь не будут, это их дело, но никак не повод для того, чтобы нам своими руками учинять конец России. Но есть и другая сторона вопроса. Многолетне и методически угашая ту самую силу духа, вряд ли стоит теперь с глубокой озабоченностью спрашивать, есть ли у России сила противостоять террористическим вызовам. Если же озабоченность действительно вдруг появилась, то в доказательство ее искренности стоило бы для начала сделать сущую мелочь - больше не угашать силу духа и больше не кричать в унисон с Удуговым: "Рус, сдавайся!". Так оно будет убедительнее.

Copyright (c) 2000 with the permission of Максим Соколов