kibitka

Кибитка.

Было это в конце советской власти в маленьком приморском посёлке... Места эти казались фантастически красивыми даже в запустелых восьмидесятых. В больших городах оседали все нормальные отдыхающие, а сюда приходилось идти пешком много километров, и потому добирались самые отчаянные из “диких” - так назывались граждане, отдыхающие без “путёвок” в “домах отдыха”. Местные жители сдавали им свои “углы”, то есть, части комнат. И так, однажды, на одной из веранд неказистого деревянного домика, очутились люди, согласные терпеть убогий быт ради уединенных свиданий с морем - вдали от общественных пляжей. Маленькая, заповедная бухта пряталась между лапами горы - черепахи. Там была нежная, тёплая галька, малахитовый плеск и светящийся воздух.

Наташа была столичной учёной дамой и приехала с восемнадцатилетним сыном, похожим на молодого дога. На веранде, напоминающей лабиринт, им досталась единственная кровать в нише, криво занавешенной простынёй в петухах. Отвращение к столичной учёности привели на веранду и доктора математики с крупными жёлтыми зубами и унылым племянником. Им и двум робким провинциалкам - маме и дочке - выпали общие места.

Хозяйку местные-посёлочные не любили за то, что она, отовариваясь в точке питания как мать одиночка, снабжалась и от любовников. Знали, что у неё два холодильника - один стоял в ванной и там же, прямо на плиточном полу - единственном квадратном метре твёрдой поверхности, свободном от барахла - она кромсала мясо большим тупым ножом и несла его к плите, капая кровью на голый живот. Ходила она всегда в купальнике - маленькая, очень женственная, гордая, полубезумная, рыжая…

У неё был сын - ненавидящий и презирающий весь мир подросток, и две дочки - темноволосые, худенькие, похожие на эльфов. Девочки проводили дни на пляже, скользя по колено в прибое и отражая глазами мир, а ночью спали на веранде - где придётся, свивая себе гнёзда из куч платьев, белья и безделушек, которые всегда валялись на полу, как опавшая листва.

Хозяйка часами сидела у перил веранды с таинственно-порочной полуулыбкой, глядя в одну точку, и тогда жильцы отдыхали, прихорашивая свои ночлежки. Иногда ею овладевали взрывы активности, и она шла, как экскаватор, по периметру веранды, двигая выпадающей из лифчика грудью растущий ком своего хлама. Все в панике разбегались и возвращаясь, обнаруживали перемены в топографии, словно после вулканической деятельности. Где-то вспучивало раскладушку заткнутым под неё старым матрасом, в другом месте образовывалась воронка – там, где раньше стоял сундук - и только хаос оставался неизменным. Математик добродушно скалил жёлтые зубы, Наташа поднимала бровь, словно дегустировала пикантный сыр, провинциалки тихо шуршали собранными на берегу ракушками и ели печенье «Шахматное» - единственное, что можно было свободно купить в местном ларьке. Их раскладушки блуждали между более устойчивыми местами соседей, и те перебрасывались поверх их голов загадочными фразами, где частым было слово «система».

Провинциалку звали Олей. Жила она в полусне. Казалось, ею двигали неясные отрицания, из которых, она, отвергая - одно за другим - обстоятельства своей жизни, складывала свой путь. После восьми классов Оля ушла от родителей, перебивалась как-то, снимая скверную комнату у слепой старухи. Беременная - отказалась от замужества… И на веранду она с дочкой попала так же – ведомая неясными побуждениями. Стремясь к Морю, оказались на автобусном вокзале, пропахшем жареными пирожками и бензином… Взяв сумку за две ручки, долго шли по спускающейся к синему горизонту улице, растерянно пробрались среди лежбищ к бетонной ступеньке, о которую бились яблочные огрызки. Девочка подняла глаза на маму и та торопливо солгала: “Это ещё не море” - сказала, стараясь сдержать отчаяние: “Скоро уже, пойдём”. И они пошли вдоль отрицания - вдоль неморя и поздно вечером, случайно, не зная о существовании заповедной бухты, оказались на её берегу. “Вот… море” - сказала Оля, и они легли на хвойную подушку и уснули в густеющем малахите.

Оле нравилась веранда, её обитатели и призрачная жизнь, созвучная неясному, но властному ритму её мира. Ей казалось, что Черепашья бухта - её настоящий дом, а прежняя жизнь - нелепость. Она уплывала к горизонту, прикрывая веки так, чтобы не видеть неба - только море, и ей казалось, что она в саду, полном солнечных бликов, зелёной прохлады, сумерек. Голос дочери заставлял очнуться, Оля оглядывалась на её далёкую замершую фигурку и, возвращаясь, успокаивала дочь, обещая больше не заплывать так далеко, а девочка ревновала её к морю и боялась его…

Наташа была доктором медицины и горько осознавала, что, подобно тёмной бабе-ворожихе, колдовала над своей судьбой, слепо сгубив жизнь…

Рабоче-крестьянские предки дали ей в наследство основательность, хватку, титул гегемона и тоску по голубой крови и самодержавию. Юность она провела среди золотой молодёжи, которую потом назвали “шестидесятники” - дитя это было, увы, скорее, не первенцем свободы, как хотелось думать, а нежизнеспособным последышем, зачатым на сталинских поминках. Наташа жила в двойном осознании происходящего с ней. Ей льстила принадлежность к золотой молодёжи, волновали восхищение и зависть непосвященных, нравилось играть королеву, участвовать в почти настоящих интригах. Но она была слишком умна, чтобы не видеть убогости реальных отношений.

Однажды… проснулась рядом с гнусным типом в постели, вернее, на койке в комнате общежития, где спали и другие парочки со вчерашней вечеринки. Пыталась понять, как оказалась здесь - складывала объяснение как детские кубики, и вышло, что - по принятому у «золотых» порядку, и если бы она отказала, то была бы изгнана и наказана - ей бы отомстили, пустив по следу подлость… Наташа испытала неведомую прежде ярость, и сделав разворот на полном ходу, атаковала компанию, явившись на вечеринку с той страшной улыбкой, что возникает, когда душу сжигает ненависть - объявила на безупречном сленге, что уничтожит каждого, кто посмеет произнести её имя… - ладная крепкая фигура, тяжёлые чёрные волосы, собранные в “конский хвост”, зеленоватое сияние небольших глаз - не посмели…

Наташа прокляла всю советскую тусовку конца шестидесятых и приняла тайное посвящение. Она поверила в свою миссию царицы - матери. Всё сходилось: она была настоящей живой женщиной в царстве мертвых - плоть от плоти этой страны и единственной, кто осознавал происходящее: случился неосязаемый потоп и осталась только она - и только она может спасти Россию. «Золотые» и «красные» - убогие сектанты, мелкие грызуны, выживающие в стаях, а мужикам нужен был царь - настоящий самодержец - её сын от Рюриков.

Наташа стремительно делала карьеру – выгодное замужество, кафедра, диссертация. Затем окунулась в родословные – её влиятельный любовник имел доступ к генеалогиям. Возникло три претендента в доноры: крупный чиновник, драматический актёр и сибиряк без телефона. Наташа ненавидела чиновников и презирала актёров, сибиряк представлялся ей пьющим. Проведя полночь у зеркала со свечами, она утром улетела в командировку в Омск.

Избранник жил с замужней дочерью. Пил только зять. Наташа сослалась на путанное предположение и назначила свидание в гостинице. Его действительно звали Александром Романовым. Родители погибли в тридцатых, детдом, БАМ, вечерний технологический в Омске, случайный брак. Русоволосый, серые мягкие глаза, красивые руки… Наташа молилась… Потом вернулась в Москву, развелась с мужем и перешла в режим “автопилота” - её карьера вошла в штиль и в ближайшие пару десятков лет там не могло возникнуть неожиданных ветров и течений. Наследника назвала Николаем.

Наташа страстно отдалась сотворению мира, который был бы созвучен Его Высочеству. Она отвергала всё, что, как казалось ей, прорастало из плоти советского режима - восполняла собой всё недостающее для достойной жизни, какой она себе её представляла: уединение, простота, комфорт, спорт, языки, литература, музыка, живопись. Утром она пила кофе, раскладывала пасьянс, и Николай был убеждён, что все её дни складываются из таких же неспешных церемоний. Её настоящая жизнь была от него скрыта. И долгие годы Наташа радовалась своей изобретательности и силе, с которой ей удавалось держать над сыном небесный свод, как зонтик в непогоду.

Отношения у них были очень близкие и непринуждённые. Парень был похож на мать, только, пожалуй, мягче - либеральней - говорила Наташа. Они могли бесконечно говорить о литературе, живописи и были схожи во вкусах. Друзей у него не было и не было врагов - Наташу боялись.

Николаю было шестнадцать лет, когда случилось ужасное. У них был единственно близкий человек - Леночка - одинокая учительница рисования, которая с детства давала Коле уроки, став своей в доме. И вот, в тридцать шесть лет с ней случилось чудо разделённой любви. Леночка вышла замуж за превосходного человека, а на случайный лотерейный билет молодые выиграли машину и уехали в свадебное путешествие. Чудо происходило на глазах у Коли и он казался растроганным. А потом случилась трагедия: в первый же день путешествия молодые разбились. Позвонили из больницы по номеру телефона из Лениной записной книжки и сказали, что женщина ещё жива, а её спутник погиб. Ответил Николай - он что-то читал и кратко поблагодарил за сообщение. Наташа пришла через полчаса. А ещё через час позвонили, что Лена умерла.

«Ах да, я забыл тебе передать» - Николай покаянно пожал плечами, улыбнулся, спросил обычное: «У тебя всё нормально?» - Наташа тяжело села на стул, странно свесив руки, молча просидела час. Не ответила на вопрос об ужине. Ночью ей приснился голый младенец, вмёрзший в продукты морозильной камеры. Утром увидела в волосах седую прядь.

С тех пор их жизнь превратилась в ад. Наташа разрушала своё творение с такой же страстью, с какой прежде создавала. Её царевич казался теперь дьяволом. Она любила его и ненавидела - пыталась увидеть в нём человека - человеческую душу - и не могла. Сын был заживо погребён в айсберг, созданный её усилиями. Она пыталась выманить его словами, вышибить пощёчинами - он вёл себя с царственной невозмутимостью...

«Посмотри вокруг» - кричала она: «Увидь мир… меня… Ты видишь меня? Ты увидишь меня, если я сейчас проткну ножом своё сердце?» - сын молча ждал, когда прекратится её истерика.

Однажды Наташа привела Николая на городской рынок. Он шёл за ней с мученической улыбкой, нёс сумку, в которую она положила помидоры и персики. А потом сказал: «Всё, довольно, я устал» - и лёг прямо между рядами на грязный асфальт. Он стал нервен и боялся, что мать исчезнет и мир, который она отказывалась держать, упадёт и придавит его - стал груб и ревнив, следил за ней. Этой осенью его должны были забрать в армию - это означало конец.

Жизнь на веранде, неожиданным образом, показалась вновь обретённым раем. Наташе и Николаю казалось, что они едут в кибитке бродячего цирка. Пёстрые тряпки, странные маски, театрально красивые закаты, малахит бухты, янтарь луны… В одну из ночей сын остался в комнате хозяйки, и Наташа усилием сдержала желание стать сторожем у двери…

Николай презирал математика за рассудительность, меланхолический оптимизм и жёлтые зубы, но подружился с девочками-эльфами и провинциалками. Дружба была странной - устраивались неподалёку друг от друга, словно воробьи на ветках, и молчали. Иногда Николай читал стихи.

Однажды заболела Олина дочка. Она всегда бредила, стоило немного подняться температуре, и Оля очень пугалась её бессвязных монологов - девочка была всегда тихой, молчаливой, и напряжённый голос, резкие движения казались чужими и очень страшными. И теперь Оля стояла на коленях перед кроватью и дрожала, пытаясь укрыть дочь собой, виновато улыбалась, стыдясь исходящего от них беспокойства...

Наташа видела, как Николай подошёл и молча укутал Олю в свой свитер, а затем положил девочке на лоб руку и сказал сильно, спокойно: «Сейчас ты уснёшь, будешь спать, проснёшься здоровой и никогда больше не будешь бредить».

Девочка затихла и уснула. Оля застыла, замерев в благодарности, молилась одними глазами. Наташа видела, что сын бледен, с влажным от испарины лбом и тенью у потемневших глаз…

Олина девочка больше никогда не бредила.

URL: http://www.oocities.org/SoHo/Workshop/7489/litera/index.html

e-mail: akhtman@hotmail.com