Татьяна Ахтман.

«О литературе»

«… Проза, какой мы её знаем с эпохи Возрождения, - это ди❪я разума, независимой индивидуальности.»

Джордж Оруэл «Подавление литературы»

Я безответно разослала свою пьесу «Офелия» по театральным сайтам. Жуткое ощущение, что стучишься в дом, где продолжают работать электроника и механика: тикают часы, гудят кондиционеры, но нет ни души, как в рассказе Р.Бредбери. То есть, ружьё на стене ещё висит, но оно уже не выстрелит… Конечно, с Божьей помощью настоящая литература освободится, уйдя в живой язык, как это должно быть согласно универсальному закону о “слове”…

Мне говорят, что пишу слишком сложно для массового сознания. Сложно? А жизнь - проста? И что значит «массовое сознание»? «Сознание» - явлен⪀е индивидуальное, как и сама жизнь Думаю, что «простота», в отношении к жизни, «хуже воровства», что обобщение умов и коллективизация душ ведёт к массовым безумиям. Даже, если «жизнь – игра», то по правилам. Можно играть олимпийские игры, а можно валять дурака, и каждый платит, по большому счёту, за себя. Литература раскрывает внутренний мир человека, отвечая не времени и месту, а душе разумной. Она - мера способности Человека вести диалог с Миром, что равно относится и к автору, и к читателю. Верю, что реальная жизнь связана – «словом» - с мистикой бытия. Думаю, более всего, культура людей проявляется в их литературе. И в этом смысле качество литературы обнажает состояние умов в обществе и уровень его цивилизованности.

Насколько я понимаю, человеческая культура – технологии разумной, нравственной - цивил&##1080;зованной жизни. Культура дикости - нонсенс, что по-русски означает ерунда. Технологии безнравственной и бессмысленной жизни, как бы искусны они ни были, основаны на принципах, подавляющих культуру, которая жива, слава богу, вопреки агрессивной среде. Искусства выживающих, не осознающих себя людей - и злодеев, и жертв - ментальны и рассказывают о человеке не более, чем скульптура «Рабочий и колхозница» - о мужчине и женщине. Ментальная литература, воссоздавая среду обитания, вырождается до безобразия вместе со своим языком и читателями. Описание, сколь угодно правдивое по содержанию и искусное по форме, но лишенное живой мысли - это ещё не литература.

Литература – разум, оформленный в слове. Разум интересен: грустен и смешон, трагичен и комичен, его проявления трогают душу – оживляют. Человек интересен настолько, насколько он разумен – насколько обитаем его внутренний мир. Жизнь человека имеет смысл, если осмысленна им - тавтология «скучна, как истина, глупа, как совершенство» (А.С.Пушкин).

Шекспир, Гомер, Пушкин писали прозу жизни - о мире и человеке, добре и зле. Описывая обстоятельства - свои и Гамлета - можно приблизиться к пониманию универсального закона, без знания которого человек никогда не будет свободен и счастлив. Свобода человека - только в его возможности понимать правила игры под названием жизнь, с тем, чтобы не быть игрушкой судьбы - самому управлять собой.

Думаю, самое ценное, что может дать человек человеку - адекв⨔тные ориентиры в жизни: полюса добра и зла, относительно которых он - сам! - может строить свои «эскизы». Без виртуальной модели себя самого и своих обстоятельств человек ставит сам на себе опыты как над животным - гонит себя по жизни (если энергии много) или бредёт по ней с закрытыми глазами, огрызаясь на мир…

Прочла книгу о «сверхчеловеке». Сам автор живёт в нищете, обозлён, бросил своих детей. Когда не удаётся своя личная жизнь, возникают агрессивные идеи, и они легко находят отклик у слабых, реализуясь идеологиями для «массового сознания».. Кстати, аналог российского понятия «массовое сознание», в западной лексике, кажется, звучит, как «общественное мнение», что отличается по сути. Мнение – явление временное – образ мысли, который может быть разделен многими разными людьми в их совместном общественном ритуале с названием «образ жизни». Личным же сознанием нельзя поделиться даже с самым близким человеком, но... можно поделиться мыслью, и если она не фальшива, то и интересна, и важна. Должно быть, проза пишется тогда, когда автор испытывает потребность понять (прочесть) самого себя, дать прочесть себя тому, кого он любит, кем дорожит: родному человеку, своему ребёнку, но не человечеству... Думаю, идея мессианства – порочна, и в этом смысле, литературный процесс всегда происходит на грани невозможного: компромисса с властью. «Считается, что Эпоха Возрождения - &это Леонардо да Винчи, Микеланджело, но, думаю, без Лоренцо Медичи ничего бы не вышло - должен же кто-то умный, свободный, сильный… отделять агнцев от козлищ...» («Театральный день»)

Литературный дар - явление мистическое. Внешняя простота, с которой пишутся слова на бумаге, соблазняет множество скучающих и неспособных к реальным занятиям людей на пробу пера, возникает соблазн доступности творчества. Нечто похожее происходит и с рождением детей. В любых других созиданиях, чтобы заявить о себе, необходимы профессиональные умения, и только тексты да дети беззащитны. Иногда и авторы настоящей литературы, увлекаясь внутренней интригой или внешними обстоятельствами, рождают беспородные тексты, которые затем, объединённые общей обложкой с законными детьми, пускаются в тяжбы за наследство..

Парадокс литературы, возможно, в том, что естественная «простота» её возникает из «сложности» - от прохождения через чрезвычайно сложную систему природных и культурных фильтров, рождающих заповедный источник, способный утолить «духовную жажду» того, кто ею «томим». Единственный критерий литературы - её милосердие: насколько она способна просветлить человека, укрепить его душу, приблизить к осознанию истины. И в этом смысле, профессионалы литературного круга, выступая в роли посредников, выполняют функции жрецов, исполняющих – вольно или невольно - обряды подмены смысла «слова» – его формой. В эпиграфе я процитировала Дж.Оруэлла из его эссе «Подавление литературы». Живой литературный процесс проистекает вне «круга», замкнутого на выживании людей, материально зависимых от слова.

Проза пишется не о «высоком» и не о «низком», а о мире, каков он есть, и о человеке с его данностями: животом, чувствами, душой и судьбой, которая забрасывает его то к сиренам, то к Полифему, то к Цирцее. А он, подобно Одиссею, стремится в родную Итаку. У каждого свои жизнь и приключения, но если в них не участвует разумная душа героя, то и носит его по жизни, как Летучего Голландца - без компаса и руля - фатально… Думаю, в литературе есть «проза жизни» и есть «проза смерти». «Проза смерти» - исповеди людей, для которых «выживание» - цель и ⭑мысл. Мемуары такого рода могут быть сколь угодно искусными или примитивными, но их главный признак в том, что сюжет заслоняет собой человека, и герой, подобно невидимке, проявляется лишь в гриме суеты - если отстраниться от обстоятельств сюжета, то возникнет пустота - личность автора не отражается, подобно тому, как не отражаются в зеркалах привидения…

В «прозе жизни», напротив, могут быть забыты обстоятельства места, времени и действия - кто что подумал, сказал и сделал - но остаётся живая мысль. Проза жизни возникла в своём совершенстве в повести Н.В.Гоголя «Шинель» – так отчётливо, что можно наблюдать явление литературы - её тела вместе с мистическим шлейфом, похожим на хвост кометы, уходящим в бесконечность: пока хватает души у читателя. Само название повествования – «шинель», - казалось бы, определяет власть формы, но, вот, поди же, текст - парадоксальным образом - становится духовным источником.

Есть, конечно, и вульгарный мусор, загрязняющий природу слова - фальшивки для массового потребления: от «рассказов для народа» Льва Толстого до хрестоматий и т.п. Лев Толстой пытался писать «просто» - «для народа», адаптируя текст до уровня, на котором поместил свой народ. Но из соображений морали возникли искусственные тексты с их фальшивым добром: сентиментальностью и, более того, цинизмом - в трагическом российском контексте. Рассказ «Филиппок» - не о мальчике из народа, и не о России, а об имперском сознании автора, снисходящего к маленькому человеку великого народа - того размера, который отвечал бы не истине, но амбициям графа, которому лестно быть апостолом непременно Великого народа.

Замысел рассказов для народа реализуется при всех тиранических режимах её литературными рабами, создающими «образы народа»: советского, русского, еврейского... Попыталась, было, продолжить этот ряд и осеклась: словосочетание «английский народ» режет ухо, и «японский» – не звучит, а «кубинский» – пожалуйста, и «корейский», вернее, «северокорейский народ» уместен... немецкий народ ассоциируется с фашизмом, а в здравом состоянии воспроизводится словом «немцы».

На самом деле, великая литература «для народа» существует - вернее назвать её народной литературой. Это – Библия, легенды, сказки. Её авторы обладают даром общения с собой – ребёнком: с народом «жестоковыйным», античными героями, Маленьким Принцем, Гердой, Алисой, Щелкунчиком и Ланцелотом. Волшебная символика смягчает восприятие истины о добре и зле, облегчает диалог, потому герои народной прозы любимы и им прощают то, что не прощают земным людям - благо⪈одные чувства, мысли, поступки – все те достоинства, которые люди так трудно принимают в обыденности.

Мне сказали: «Нельзя Маленькому Принцу жить на Земле». Но... Маленькому Принцу больше негде жить... особенно, когда он вырос и стал большим - с «маленькой буквы», что естественно для состояния взросления. Маленький Принц либо взрослеет в душах читателей, либо гибнет, и тогда бесчисленные переиздания и рейтинги сказки – не более, чем пирамиды... Литература – дитя любви духа и плоти, она рождается на грани мистики и реальности. «Живу на грани между реальным и иллюзией, не смея сойти, и, должно быть, есть слова, которые могли бы описать происходящее со мной...»

Писать настоящую прозу можно только для себя - по сво❝й мерке. У прозы жизни и литературной прозы есть общие универсальные законы, записанные на небесах: законы жизни и смерти, добра и зла. Качество жизни неуловимым образом уравновешивается тем качеством литературы, которому отвечает человек. Нарушающий универсальные законы - из «соображений» или незнания - уничт⪆жает свою личную способность «иметь уши». В душевной глухоте он теряет возможность и писать, и читать…

Сам факт «чтения» или, даже, выучивания наизусть, увы, не говорит о прочтении литературы, то есть, о диалоге с автором, из которого воссоздаётся заложенный в тексте смысл. Так, культмассовое мероприятие – шоу «всенародная любовь», - посвящённое двухсотлетию со дня рождения А.С.Пушкина, напомнило мне поклонение мумии Ленина. Кстати, язык, следуя за смыслом вопреки умыслу, в слове «культмассовый» обозначает реальность: подмену культуры культом.

Существует миф о «великой» литературе - как об истине в последней инстанции, и о её авторе - сверхчеловеке. Увы, велико - здесь - только заблуждение. Литературный гений - не в совершенстве личности автора, а в его даре описать свою душу вместе с её несовершенствами - раскр⫷ть свой внутренний мир. Душа совершенная - сам Го❩подь Бог, должно быть, и Его творение - весь Мир, а литератор - только человек, способный на искренность, которая и есть «проза» - жизни или бытия, если душа автора достаточно сильна… Анна Каренина и «высший свет», Филиппок и «русский народ» - автопортреты самого Льва Толстого. Его внутренний мир, со всеми его противоречиями, раскрыт культурному читателю. Увы, люди, склонные к суевериям, обожествляют и автора, и литературных героев, превращая их в мифологические «образы», нужные им для поклонения, а сами литературные сюжеты - в формы своего выживания.

Все литературные тексты - о внутреннем мире автора, но, опосредованно, они могут рассказать о реальности. И миссия читателя - понимать это, не подменяя Мир, в котором действуют реальные законы, мистическим «образом мира», не передоверяя автору, сколь угодно одарённому, своё право на свободу мысли. Текст, даже самый «великий», - только посредник в разумном диалоге. И даже «слово» - то, что было «в начале» - лишь посредник: между абсолютно свободной идеей и ограниченным сознанием человека.

В советские времена я тщетно искала истину у Михаила Булгакова. Отказ от осознания всего происходящего, отторжение реальности, абсолютный уход в иллюзию, когда психушка, пусть символически, но органично вплетается в бытие Мастера… И, наконец, абсурд - спасение души… дьяволом? Ментально мне эта книга близка необычайно и вызывает сложнейшие сопереживания, но «чёртов рай», даже как метафора, вызывает протест, как, если бы я сама получила пропуск от «Воланд и Ко» - в «вечный приют» с условием, что брошу своих детей… Впрочем, герои Булгакова были бездетны… в отличие от поклонников его романа, создавших из литературного текста свой культ. Советским читателям не хватило культуры чтения, и они отождествили себя с героями романа. Но если Мастер и Маргарита, по волшебству литературных законов, «вознеслись», то их поклонники, согласно законам реальности, попали вместе со своим детьми в нормальный постсоветский ад. Увы, «дьявол играет нами, когда мы не мыслим точно».

Литература - живая ❤ысль - диалог автора с самим собой об истине. Для прочтения такого текста нужна личная адекватность, способность соучастия в разговоре, когда ответная мысль может оказаться более глубокой, нежели авторская. События и чувства, описанные в тексте, - только материал, осмысливая который можно сделать шаг к истине. Автор, прежде всего, демонстрирует свою позицию и ход мыслей, не подменяя материей произведения - его ду❭. В литературе автор присутствует лично - не обязательно «текстом от автора», но, например, парадоксальным взглядом или волшебной метафорой, трогающими душу…

Литература - это об❱ение, требующее культуры и от автора, и от читателя. Варварство прослеживается в истории и сожжением текстов, и их канонизацией, что равно губительно. Словосочетание “духовность русского народа” стало штампом, которым пользуются, не вникая в смысл, а зря: на путанице в понимании духовности и психики в сознании людей вырос образ “большой души”, списанный с душевно слабых или просто больных людей, автором романов из русской жизни Ф.М. Достоевским. Думаю, что причина явления под названием «достоевщина» заключена в отсутствии культуры чтения - в неспособности читателя отличать духовную ипостась - от психической, а детектив - от Библии. Думаю, автор был бы опечален тем, что его тексты превращены в мифологические сюжеты для языческих суеверий. Достоевский и достоевщина – Человек и его Тень, потерявшая своё место, как это описано в сказке Е.Шварца. В тени Достоевского, Шекспира, Гоголя паразитируют бесчисленные «-веды», множа сплетни об авторах, искажая смысл их творений, подменяя истинные тексты конъюнктурой, в которой гибнут первоисточники. Существует огромная и весьма агрессивная псевдолитературная империя со своей властью, армией, институтами, журналами, союзами, идолами и ещё чёрт знает чем. Не думаю, что торговлю словом можно или нужно ограничить законодательно. Эта профессия – древнейшая: «в начале было слово», и она происходит не от силы ума, а его слабости: человек лжёт, прежде всего, потому, что не знает истины. Спасение – в личной культуре - в способности к свободному выбору информации: не нужно хватать и глотать всё, что плохо лежит – любое чтиво, от которого душу воротит. Мне понадобилась целая жизнь, чтобы суметь освободиться от хрестоматий и научиться читать литературу так, чтобы ощутить её милосердие. У Достоевского, освобождённого мной от достоевщины, в «Подростке» я нашла для себя ту точку отсчёта, которую тщетно искала в начале жизни: маленький мальчик, испугавшись неизвестности, не решается убежать из унижающих его обстоятельств, и момент осознания собственной трусости и рабства считает началом своей человеческой жизни…

Литература – явление культуры - цивилизованных отношений, поддерживающих в человеке его разумную душу. Только в цивилизованном обществе литература может исполнить своё, Богом данное, предназначение – явиться человеку истиной, а не ложью с бегущими вдогонку и всегда опаздывающими задними мыслями: во имя чего или кого пролилась на сей раз «детская слеза»?

P.S.

Пьеса «Офелия» переведена на английский язык.

©2000-2002 Татьяна Ахтман

e-mail: tatyana_akhtman@hotmail.com