Евгения Антипова
Вступительная статья к каталогу выставки произведений Е. П. Антиповой.
Ленинград, Художник РСФСР, 1987
Писать о своем творчестве очень трудно - тем более,
если оно развивается ровно, без особых "зигзагов".
Готовясь к выставке и просматривая свои работы,
я пришла к выводу, что формирование мое как художника началось давно, еще
до войны. Этому способствовало общение со студентами мастерской монументальной
живописи Академии художеств Яковом Лукашом и Николаем Чурсиным. Их яркое
живописное дарование помогло мне шире и глубже понять задачи искусства,
его назначение и роль в жизни человека.
Еще я открыла для себя Коровина, Врубеля, Борисова-Мусатова,
Сарьяна, Кончаловского и Павла Кузнецова. Мне стали близки и понятны такие
мастера, как Ренуар, Моне, Гоген и Ван Гог.
Наверное, в этот период в моем сознании
складывается новое отношение к искусству. С этого момента я полюбила светлую,
воздушную живопись.
Большую роль в моем творческом формировании
играли и детские впечатления. Мое детство было радостным и беспечным. С
малых лет мне была предоставлена самостоятельность. Меня никогда не водили
за ручку. Трехлетним ребенком с собакой я много бродила по забайкальской
степи, куда мои родители Петр Николаевич и Ольга Григорьевна переехали
из города Торопца Псковской губернии, где я родилась 19 октября 1917 года.
Мама была учительницей. Отца- железнодорожника,
начальника участка службы пути- почти каждый год переводили с одной узловой
станции на другую. Таким образом я познакомилась с Читинской областью,
Забайкальем, Байкалом и Волгой.
До сих пор с глубоким волнением я вспоминаю
реку Онон, которая протекает узкой лентой среди сопок. Ее воды сверху казались
мне темными.
Вспоминается и весенняя степь с горячим
благоухающим воздухом, высоким небом, ковром цветов дивной красоты. Здесь
были белые и желтые маки, огненно-красные сараны, желтые лилии, тюльпаны,
стеллеры и на берегу пересыхающей летом речки- оазисы ароматных ирисов.
Затем- байкальская тайга с высоченными пихтами и кедрами, усыпанными смолистыми
шишками коричнево-розоватого цвета. И сам Байкал, вечно ревущий и злобный
и только в редкие солнечные дни тихий, такого голубого цвета, какого нигде
больше в природе не найти.
А в приволжских степях Серноводского
района - бескрайние, до горизонта, поля пшеницы, кажущиеся в первое мгновение
волнующимся морем. Среди полей - островки леса с невиданными цветами, которых
нет ни в Забайкалье, ни в тайге, ни в читинских степях.
Сложиться мне как художнику помогло и обучение
в мастерской Александра Александровича Осмеркина, где я начала заниматься
после войны с мая 1945 года.
Повседневную работу там вели: занатия
по рисунку Семен Львович Абугов, по живописи Генрих Васильевич Павловский.
Этих художников я считаю своими учителями.
В мастерской всегда царила творческая,
вдохновенная атмосфера. Думали только об искусстве. Несмотря на то, что
нам, студентам, материально приходилось трудно.
Оба педагога с большим вкусом, изобретательно
ставили постановки. Каждая имела ясную для учащегося цель и задачу. Студент
понимал, как нужно вести работу.
Я помню, как оба учителя говорили
о том, что модель (человеческая фигура) всегда должна быть в среде.
Потом, после реорганизации академической
системы в 1947-1948 годах, требования стали иными. В первую очередь нужно
было добиваться натуралистической точности изображения, чтобы предметы
непременно были материальными и детально списанными с натуры. О цветовых
отношениях не вспоминалось.
Впоследствии, в конце пятидесятых
и начале шестидесятых годов, мне пришлось как бы заново решать те задачи,
с которыми я справлялась в более ранний период учебы.
После окончания Института имени И.
Е. Репина в 1950 году я начала работать в Ленинградском графическом художественном
училище (педагогическом). Преподавательский коллектив принял меня хорошо.
С учащимися сразу наметился контакт. В освоении метода преподавания не
было никаких затруднений. Учебные планы, постановки я делала с легкостью.
Преподавание мне нравилось. Как всякое творчество, оно требовало полной
отдачи сил. И я отдавала ему все силы. Любя молодежь, всегда искренне ей
помогала. Но тогдашний набор учащихся был очень слабым.
Вскоре я поняла, что, доказывая и
объясняя нечто весьма элементарное ученику, я и перед собой ставлю элементарные
задачи.
Увидев на одной из выставок свою
работу этого периода, я пришла в беспокойство. Она напоминала школьную
штудию. Необходимо было сделать выбор: или немедленно бросить преподавание,
или навсегда остаться только учителем. В 1957 году я ушла из училища.
Еще в 1954 году мне неожиданно предложили
поездку в творческую группу в Гурзуф. Работала я там "до упаду". Два раза
в день ходила на мотив. Тогда еще не было автобусов. Приходилось подниматься
в гору на Ялтинское шоссе пешком, неся тяжелый этюдник с красками, холст
и зонт.
Работала с наслаждением и азартом,
хотя испытывала большие трудности: погода была неустойчивая, терялся первоначальный
образ, не хватало уменья. Первый раз в жизни я видела удивительно красивые
горы и осенние виноградники. Они все время менялись, менялся и цвет моря.
Гармония красок потрясала, хотелось перенести
все увиденное на холст. Сил тогда было много, и я написала тридцать холстов,
не считая акварелей, некоторые из них и сейчас еще не кажутся мне устаревшими.
Холстов же почти не сохранилось. Все они
были жесткими, черными и тяжелыми по цвету.
Примерно в это же время мною написаны были
две картины: "В педиатрическом институте" (1953) и "У Петропавловской
крепости" (1957-1959).
У меня все было сделано "по правилам".
Этюдов на натуре было сделано множество, особенно к картине "У Петропавловской
крепости". По этим этюдам можно было написать не одну картину. Но в процессе
работы я начала чувствовать, что такие произведения - лучше или хуже -
пишут все. У нас в Ленинграде есть непревзойденные в этом плане мастера.
Нужно было искать свой путь, по своим силам.
Прежде всего мне необходимо было избавиться
от черноты и жесткости.
Однажды, у родственников на даче, в тени
от дома я поставила небольшой натюрморт ("Цветы", 1957). Меня поразило
то, что здесь как бы не было ни света, ни тени, не было теневых "дыр",
черноты и жесткости. Это было для меня открытием. Я пыталась и следующие
натюрморты ставить в тень, помещать под деревом, на балконе, закрывать
натюрморт зонтом, так, чтобы солнце не падало ( "Хризантемы", "Кампанулы
", оба 1958г., "Табаки", 1959; "Розы в зеленой рюмке", 1960).
В "Натюрморте с васильками и настурциями
" (1960) мне уже удалась легкая, воздушная трактовка цветов и дальнего
плана, но с вазой я не справилась, она чересчур предметна.
Очень люблю природу средней полосы.
Поездки на Академическую дачу в 1960 году и в Переславль-Залесский в 1963-1964
годах помогли мне глубже почувствовать красоту русской природы .
Поездка в Крым весной 1962 года освежила
зрительные впечатления. Все цвело: миндаль, алыча, черешня, персики, груши,
яблони. Это был праздник красок. Больше всего мне полюбилось цветение миндаля.
Это необыкновенное зрелище. Я много раз писала это цветение, но считаю,
что до сих пор не сумела передать на холсте ощущение этого чуда.
Земной простор в Крыму насыщен парами воды.
Голубизной неба пронизаны деревья и заполнено море. Синевой окрашены тени.
Вся природа как бы в голубом мареве.
Такая голубая дрема бывает и у нас в Ленинграде
в апреле. Я люблю весну, люблю время, когда цветут яблони. Стараюсь каждый
год не пропустить этот момент. В разные годы мною написаны натюрморты и
пейзажи: "Цветущие яблони", "Яблоневая ветка" (оба 1966 г.);
"Натюрморт с красными тюльпанами и яблоневой веткой" (1968), "Натюрморт
со шмелем и альпийским пионом" (1970), "Примула на окне" (1971),
"Цветущая яблоня" (1976), "Натюрморт с одуванчиками" (1980),
"Окно с альпийским пионом" (1982). Иногда натюрморт писался с какой-нибудь
отдельной ветки.
Обстоятельства сложились так, что я в течение
всей зимы 1965 года посещала мастерские, где обучались сапожному ремеслу
мальчики-инвалиды. Я снова приступила к работе над фигурной композицией.
Все - и обучение, и обстановка- в этих мастерских
было необычно и очень интересно. Никто мне не мог позировать. Я со своими
холстами забиралась в уголок и тихонько наблюдала за ритмичными движениями
работающих. Свет падал из окон и от лампочек, которые освещали част поверхности
на станке перед мальчиками.
Я ухитрилась написать здесь много этюдов большого
размера, которые как бы соперничали с основной картиной, но сама она была
написана по впечатлению от виденного.
В этом холсте, как мне кажется, есть некоторые
достижения по сравнению с другими полотнами: много света, нет черноты,
картина написана легко и свободно, хотя еще дает себя знать академическая
штудийность в трактовке натуры.
Еще более легко и свободно написаны две картины:
"Шахматисты в саду" (1980) и "Шахматисты" (1977). Малое количество
времени на выполнение последней работы сказалось на ее качестве, и после
выставки в Ленинграде этот первый ее вариант был смыт.
Я начала работать над новым, вторым вариантом,
изображающим двух мальчиков за щахматами на балконе дома с видом на море.
Одновременно я написала "Шахматистов в саду": дети под деревьями.
В той и другой картине мне хотелось выразить
ощущение детства. Пастельные легкие тона, много простора, погружение фигур
в среду. Свет пронизывает весь холст. Главное - цветовые отношения. Так
я понимала свою задачу.
Конечно, есть разные художники. Одни могут глубоко
проникнуть во внутренний мир портретируемого. Другие великолепно справляются
с тематической картиной. У меня нет этих качеств.
Когда я работаю на природе, будь то пейзаж или
натюрморт, чувствую какую-то внутреннюю радость. Почти всегда у меня складывается
определенный образ, который держу в памяти, пока не напишу весь холст.
Если же в голове образ не сложился, работа не получается.
Совершенно другое я ощущаю, когда пишу портрет.
Волнения и радости не испытываю. Поэтому портреты у меня очень редки, они
холодные, лишенные образа. Мне не удается почувствовать психологию человека.
В общем, я - не портретист.
Все же мне кажется, что в моих попытках работать
над картиной - от холста к холсту- было продвижение.
Я никогда не сочиняю картин, пейзажей или натюрмортов
на "пустом месте"- не фантазирую. Мне нужно "увидеть" что-то такое, что
начинает волновать, например, стайку воробьев на столе, шмелей на цветущей
яблоне или пейзаж, в котором найду что-то поэтическое. К этому добавлю
какие-то элементы, подсказанные чувством, и картина готова. Таким образом
был написан "Натюрморт с воробьями" (1966), "Натюрморт со шмелем
и альпийским пионом", "Натюрморт с молочаем" (оба 1970 г.), "Натюрморт
под деревом" (1984).
Я стараюсь, чтобы предметы были сплавлены между
собой какой-то средой: залиты солнцем, окутаны тенью. Чтобы все гармонировало
в цвете, было "музыкально". Если иногда мне не столь важна связь предметов
между собой, то чувство пятна, ритма, чередования цветовых масс играет
большую роль.
Во многих работах - "Балкон" (1977), "Сосны" (1978),
"Натюрморт с голубой бутылкой"(1979), "Натюрморт под деревом"- техника
письма, которой я пользуюсь, наверное, не характерна для масляной живописи.
В юности я много писала акварелью. Переход на масляную
краску был для меня труден. Мазок был "тупой", не гибкий, цвет белесый.
Но со временем я справилась с этим недостатком. Для выполнения задач, которые
я себе ставлю, удобна и наиболее выразительна не корпусная живопись, а
прописка тонким слоем, мягкая, подвижная, легкая. Корпусные мазки необходимы
для выявления той или иной части холста, иногда сильно освещенных мест.
Анализируя свое творчество, я прихожу к выводу, что
никогда не подражала любимым художникам, не умела этого делать, хотя всегда
изучала их, и они оказывали на меня какое-то влияние. Это свойство помогло
мне сохранить самостоятельность и свое творческое лицо, находясь рядом
с таким самобытным художником, как Виктор Кузьмич Тетерин.
Мне много раз приходилось принимать участие в различных
выставках. В 1972 и 1976 годах я выставила свои холсты и акварели на групповых
выставках одиннадцати и девяти художников (З. П. Аршакуни, В. В. Ватенин,
Г. П. Егошин, В. И. Тюленин, В. К. Тетерин, Л. А. Ткаченко, Я. И. Крестовский,
В. И. Рахина, Б. И. Шаманов и К. М. Симун). Эти выставки оказали на меня
и почти на всех участников большое влияние. Они помогли каждому лучше осмыслить
и понять направленность своего творчества.
Мы были все разные, не похожие друг на друга, с различными
методами работы, темпераментами и манерой письма. Но что-то нас объединяло.
Думаю, что это было желание каждого найти свою дорогу в искусстве.
Сложно в огромном и многообразном потоке современного
изобразительного искусства определить свое русло, собственную, не похожую
на других интонацию творчества, которая была бы созвучна общим устремлениям
времени.
Думается, свои творческие позиции мне удалось наиболее
полно и точно выразить в натюрморте, хотя многие художники и зрители считают
натюрморт второстепенным жанром, прибегают к нему как к упражнению перед
какой-то другой работой. Иногда натюрморт вносится в картину, подчеркивая
ее содержание.
Для меня натюрморт является самостоятельной картиной,
особенно написанный на пленэре. В нем пытаюсь передать волнующие меня поэтические
впечатления. Мне хочется их высказать, выразить ту радость, которую испытываю
при созерцании окружающего мира, выразить свое единение с ним.
У меня много замыслов. Надеюсь, что сумею их осуществить.