| КРАСНЫЙ ЛЕВ Внезапное появление на химкомбинате оравы буйных психов, которые прямо с порога принялись бы, свистя и улюлюкая, сшибать стальными болванками трансформаторные изоляторы, открывать шибера с ядовитыми компонентами и включать все подряд смесители и реакторы, не произвело бы эффекта большего, чем вызван был приездом на завод трех степенных людей, жданых и званых выполнить спланированную работу. Клонился к вечеру день осени столь ранней, что ее вполне еще можно считать летом. В горах, правда, и летом случаются к утру заморозки, но на сей раз ничто этого не предвещало, и погода звала любоваться закатом. Сентябрьское солнце садилось за прилегающим горным кряжем и освещало широкую долину и завод. Он приткнулся к горе и мирно пылил голубизну небес дробимыми на нем минералами и сплавами, просыпая крупные фракции на себя самого, а мелкими орошая все окрест в дозах, которые вряд ли укладывались в нормы, установленные федеральной службой. Облако пыли стойко висело над этой кузницей здоровья металлов, щедро крася серым цветом скалы древнего хребта, оттого даже хвоя сосен на склонах посерела. Первый всполох охране причинил самый неприметный из приезжих: наотрез отказался переобуться на проходной в башмаки компании и остался в своих, хоть и со стальными носами, но без положенной пластины поверх шнуровки. Когда ему вежливо попеняли, он спесиво сказал, что ношеных башмаков обувать не намерен, и нет на свете силы такой, чтоб его убедить. Вот если новые, да по ноге… Да и вообще, на заводе ему делать нечего, он дал четкие инструкции что, как и когда делать и вполне может руководить ходом работ отсюда, с проходной. Говорил он с акцентом, старший охранник мельком справился у другого приезжего, в каком штате так говорят, и растерялся, когда ему сообщили, что так говорят по-английски русские. Никогда еще русская нога не ступала на священную и неприкосновенную землю завода, такое и не предполагалось, и, понятное дело, не разработаны еще были чрезвычайные правила, регламентирующие сюда допуск русских. Поэтому сирены завыли и машины с мигалками доставили к проходной уполномоченных лиц как раз к тому времени, когда выяснилось, что русский инженер давным-давно американский гражданин. Важные лица разочарованно убыли к своим столам и coffee pots, но тревога оказалась посеяна и, как выяснилось, на много часов… Русский оказался старше остальных приезжих и, на радость американцам, самым из них невзрачным: росту весьма среднего, сутуловат, лыс, яйцевидное лицо со шкиперской короткой бородкой, а заметным в нем были лишь очки в добротной титановой оправе. Вот спутники были молодцы и красавцы хоть куда, особенно Джим, ростом шести с половиной футов, правильные черты лица, ясные глаза с добрыми мешочками, аккуратные шведские усы, руки с крупными красивыми пальцами, уж он без пререканий сменил свои элегантные туфли на заводские армированные опорки тринадцатого размера. И Эд был видный мужчина, пышная шевелюра, уверенные жесты менеджера, и он переоделся без звука. Приезжих, помимо обуви, снабдили видавшими виды некогда белыми касками, очками с защитными боковинами, затычками для ушей, а также голубыми, уже не первой свежести, халатами. На Джиме халатик не достигал колен и был предельно комичен. Очки и каски велено было не снимать ни при каких обстоятельствах. Когда русский напялил защитные очки поверх своих, глазки его с короткими ресничками стали и вовсе неразличимы. Машины с мигалками продолжали шастать на заводской территории и сирены заливались трелями. Какие-то лица заскакивали на проходную и таращились на прибывших. Это шоу бдительности завершилось прибытием на проходную смены уполномоченных лиц более высокого ранга. Пропуска пришлось выписывать наново, но уж это русский принял как нечто природное и молча поставил витиеватую подпись на новом бланке, заполненным за него на сей раз коллегой Джимом. Башмаки русскому пришлось все же переобуть, но сделал он это не без ворчливых комментариев. Когда все было правильно оформлено, командированных позвал парень, снаряженный по всем правилам дробления, даже с затычками в ушах. Он вывел их на заводской двор, где прибывшие не без почтения уставились на теплообменники, подобные радиаторам водяного отопления, но раз в двадцать больше. Они возвышались над безоконной громадой дробильного цеха так, чтобы их овевал доминирующий здесь северо-западный ветер, и коричневой своей окраской ясно выделялись на фоне окружающей их серости. Дивились приезжие и обширности заводской территории, и обилию рельсовых путей, и уж потом предложенному им транспорту: это был не ж/д вагон-салон, не пассажирский автомобиль и даже не микроавтобус, а просто пикап. После краткого замешательства место в кабине проворно занял Эд, глава делегации, а усатый Джим с русским забрались в кузов и прижались к задней стенке кабины, спиной к движению и пыльному ветру, стойко упиршись ногами в пол пикапа и готовые в этой позе к неудобствам переезда. Но проезд по территории не занял и минуты, да еще с полминуты тряслись по черной штольне цеха, где были радушно встречены серно-аммиачной вонью и самыми крупными фракциями, какие пыль сумела удержать во взвешенном состоянии и выставить в качестве почетного караула. Русский тут же прикрыл нос платочком для фильтрации воздуха, вдыхаемого на предмет кислородного обмена организма, выносливость которого не внушала ему, видимо, большой уверенности. И то, цех был – словно преддверие ада: пыльная тьма. Еще бы и жарко – ад. Но здесь не жгли, лишь мололи, зато с умением, какому позавидовали бы черти на своей мельнице. Вдобавок здесь происходила радикальная перепланировка, и атмосфера цеха, не прекращавшего работать, помимо технологической пыли существенно пополнялась продуктами разрушения внутренних перегородок, их сокрушал экскаватор. Он пружинисто размахивал ковшом, и стены тихо валились, поднимая тучи пыли. Русский, отзывавшийся на имя Марк, кривя губы, заметил, что не будет удивлен, если в составе пыли обнаружится даже обогащенный уран. Пикап, въехав в цех и миновав занятый своим делом экскаватор, попал в какую-то штольню, по которой ехал, пока не уперся в дверь туалета. Кто-то счел это место удобным для установки фонтанчика питьевой воды. Рядом располагалась каптерка, своего рода штаб перепланировки, с несколькими столами и телефоном. Приезжих ввели туда, без церемоний передали с рук на руки и тут же вывели обратно, в едва освещенное пространство цеха. Потолок его был недосягаем, как небосвод, и утопал в пыльной тьме. Все громоздилось вокруг, ничто не было прямоугольно в этом гигантском склепе, проходами служили лазы между чудовищных размеров криволинейными стенами и металлоконструкциями, пересекавшими пространство и друг друга под нелепыми углами, и эксперты, следуя за провожатым, словно брейгелевские слепцы, теперь уже все, а не только русский, втянули головы в плечи и подняли воротники в опасении того, что какая-нибудь гадость может угодить за ворот. Возможно, не так уж они были неправы, поскольку аборигены, хоть и не ходили с поднятыми воротниками, тщательно были упакованы в комбинезоны и затычки из ушей отнюдь не вынимали. Правда, поролоновые эти затычки звукам не препятствовали и разве что предохраняли от пыли. Когда выбрались наконец на просторный пятачок в центре цеха, русский Марк издал возглас радости. Зеленая машина, во всех измерениях с человеческий рост, не успевшая еще после четырех месяцев эксплуатации побуреть и сравниться замызганностью с машинами-ветеранами, стояла на невысоком мезонине, среди опорных балок и транспортеров, в проходе между двумя сооружениями, формой и размером напоминавшими доменные печи, но трупно-холодными, судя по всему, давным-давно. Прибывшие поднялись по металлическим ступеням на мезонин, к машине, и Марк кинулся к корпусам подшипников дробильных колес. - Я думал, мы застанем их теплыми, – проскрипел он, возмущенно не попадая в карман носовым платком, – ток их легче было бы демонтировать. Я даже в своей наивности полагал, что к нашему приезду вал снимут и доставят в ремонтный цех. Джим лишь рассмеялся, словно доброй шутке. – На этом сосунке твоя кровь, – напомнил он и указал на смазочный ниппель, торчавший из вала. Марк рассеянно кивнул: да, было… Двое рабочих в комбинезонах слонялись вокруг, один пожилой, седовласый и седоусый, с трубкой, другой, молодой и кудрявый, с сигаретой, и не было ясно, назначены ли они помогать и чего ждут, если назначены. Русский раздраженно следил за ними. На загрязненность он внимания уже не обращал. Время шло. Спутники, как и рабочие, курили. Еще один типчик явился, шустрый очкарик, так же плотно упакованный в комбинезон, представился, Гай, главный механик, ответственный за проведение работ. В быстром обмене мнениями выяснилось, что зеленая машина предмет горячей любви не только дробильного цеха, но и всего завода и чуть ли не всей планеты необъятной, поскольку она, такая кроха, заменяет оба циклопических сооружения, похожие на домны, хотя на самом деле это шаровые мельницы. Новая машина расходует в сотню раз меньше энергии и так мало нуждается в уходе, что это же просто чудо! Но подшипники ее греются, и производственники просят сделать что-нибудь, чтобы снизить температуру градусов этак на пятьдесят по Фаренгейту, а пока приходится из этого сопла постоянно дуть на корпуса подшипников сжатым воздухом, что и помогает не очень-то… Для того и прибыли, перебил Марк, но Эд деликатно его оттер и тактично объяснил Гаю, что машину надо сперва разобрать, а Гай так же тактично, да еще и элегантно парировал: машина остановлена еще в три часа дня, и заводчане ждут, не зная, с чего начать. Прибывшие были грешны и промолчали, а седоусый, не расставаясь с трубкой, по указанию шефа стал неторопливо откручивать болты дверного фланца. Марк поглядывал на его разводной ключ, умножал неторопливость на количество болтов, подлежащих откручиванию, и тихо кипел. Он все озирался, словно в поисках выхода на волю, и бубнил, что снять подшипниковый узел не так будет просто, над машиной производственники смонтировали транспортер, это понятно, дробимый материал надо транспортировать, но транспортер смонтирован жестко, и это так по-русски – сперва создавать себе непреодолимые трудности, а потом героически их преодолевать… - Take it easy, – уговаривал Эд. Его благосостояние держалось на продаже машин, и он, понятно, не желал осложнять отношения даже с самыми маленькими служащими компании, ничего не комментировал и со всем покорно мирился. Но не смолчал Гай. Транспортер, сказал он, и впрямь не наилучшим образом расположен из-за этих монстров, шаровых мельниц, но, когда их не станет… Как, изумился Эд, а Джим как-то даже шею вывернул в желании и мельницы видеть и из разговора ни слова не упустить, вы намерены выкинуть то, что обошлось вам в состояние? И не в одно, подтвердил Гай, стоили они нам и в установке, и в обслуживании столько, что вы и представить не можете, но дела это не меняет, жизнь идет своим чередом, ваша пальцевая мельница производит переворот в технологии, а эти монументы… Марк презрительно молчал, решив, что американцы истолковали его слова, как упрек по поводу места расположения транспортера, тогда как он имел в виду совсем иное: если бы транспортер не был смонтирован жестко, его можно бы просто отвернуть в сторону... Американцы между тем отлично поняли и свой промах, и упрек по поводу оного, но отвечать стали на то, на что ответить было легче. Марк к обмену мнениями, обходящему суть дела, склонности не имел и стал – без особого, впрочем, успеха – гипнотизировать кудрявого, слонявшегося вокруг машины. Время шло, гипноз не работал, и Марк с едкостью, ненавистной ему самому, заметил, что, пока делается что-то одно, можно, согласно американским производственным принципам, параллельно делать что-то другое, времени тогда уйдет меньше. Пока седоусый освобождает доступ к дробильным роторам, не худо бы, ну, скажем, отпустить болты двигателей, снять приводные ремни, контргайки подшипникового узла, это же все равно придется делать, от этого не уйти, почему бы не сейчас, не ожидая ночи или рассвета, прибывшие охотно примут участие, если их снабдят инструментом, который они, уж извините, как-то не удосужились захватить с собой в самолет… Гай молча сглотнул яд по поводу американского приоритета в сетевом планировании и что-то велел кудрявому, а Марк не преминул сопроводить распоряжение въедливым взглядом. – Пойдемте, посмотрим помещения, – предложил Гай. Вышли из цеха через широченные ворота под заметную уже звездную пыль. Отблески заката еще тлели чем-то вроде слабого свечения сосен на хребте. Джим и Эд закурили сигареты, Марк трубку, носившую на себе следы настроения своего владельца – выбоины и прокушенный чубук. Пересекли двор, освещаемый тусклыми в сумерках желтыми фонарями, – во главе процессии Гай, рядом ласково журчащий Эд, не теряющий и мига без пропаганды машин, за ними рабочий с позвякивающей связкой ключей, а в хвосте Марк с Джимом, обсуждавшие систему коммуникаций и назначение вышек, бункеров и трубопроводов. Ремонтный цех был Марком отвергнут. Пошли в механический, оборудованный краном: манипулировать предстояло узлом в добрых шестьсот фунтов весом. Гай вприпрыжку – заметно рвался к жене и телевизору – повел их в кладовую инструмента, где давно без употребления навалом лежали микрометры, индикаторные головки, расточные борштанги и прочие аксессуары, не имевшие отношения к делу, к тому же сомнительного качества. Марк сказал, что ему все это до лампочки («I need it tzum lomp!»), нужны лишь съемники и масляная ванна для нагрева подшипников. Они уже лежали на верстаке. Марк нетерпеливо вспорол картон, разорвал промасленные и абсорибирующие влагу обертки и, крякнув от натуги, полнял тускло блеснувшие маслом гладкие стальные кольца размером в добрую пасть голубой акулы. – Ванна, – повторил он и уставился на Гая. – Ванны нет, – выпалил Гай, чем вызвал у приезжих онемение, подобное финальной сцене «Ревизора». Гай, впрочем, и сам испугался эффекта и засеменил вдоль полок. – Но есть этот, как его… И указал на индукторный нагреватель фирмы СКФ. Марк снял его за провод указательным пальцем и ухмыльнулся: - Этим? Греть? Наши? Подшипники? - Смотря до какой температуры, – защищался Гай. - Раз иного нет, справимся и с этим, - заспешил ему на выручку Джим. - А верстак? Можно освободить на нем больше места? Верстак, заваленный выкройками металла, каким-то скрапом, крепежом и не имевшим отношения к делу, инструментом, представлял собой неопрятнейший из индустриальных натюрмортов. Марк молчал брезгливо. Эд держал рот закрытым благожелательно. Прежним путем вернулись в дробильный цех, к машине. Марк гневно поднял валявшиеся на мезонине пыльные стропы и уже безо всяких околичностей заявил, что дурацкие эти стропы годятся разве на то, чтобы привязать прибывших друг к другу, дабы не потеряться в дурацких этих лабиринтах, стропы коротки, нужны длинные, чтобы обойти ими дурацкий этот нависший над машиной транспортер, да еще достать ими до крюка мостового крана. Гай бросил на русского повышенной кротости взгляд и исчез. Кудрявый не появлялся. У машины остались седоусый, методично освобождавший доступ к дробильным роторам, и трое экспертов. - Перекурим? - предложил Джим. … В город они прибыли вчера, в аэропорту встречены были прилетевшим заранее Эдом. Он завез их в гостиницу, дал полчаса на приведение себя в порядок и повел ужинать. Десятиэтажная гостиница «Красный лев» была лучшей в городе. Рядом приютился ресторан, в нем, несмотря на будний день, полно было народу, и Эд, знаток всего на свете, сообщил, что местный деликатес – лосось, готовят его здесь отменно. В заказе напитков проявлен был впечатляющий плюрализм, но относительно главного блюда приезжие во мнениях не разошлись и вскоре поедали сочную лососину под рассказы о вьетнамской войне: и Джим, и Эд оказались ветеранами этой мировой драмы. Дюжина телеэкранов светилась под разными углами, позволяя посетителям с любого места видеть ход очередной бейсбольной игры. Но ни громкий голос комментатора, ни крики болельщиков, ни даже пронзительные всплески женских голосов не мешали беседе. Вниманием овладел Эд. Он выяснил, что Джим был во Вьетнаме артиллерийским наблюдателем, и теперь на правах хозяина развлекал гостей своей биографией, начав ее так: - А, так вы те аристократы, которых я обязан был вытаскивать из их треклятых дыр!.. Вообще-то я не рвался на войну, пока не объявили, что государство берет на себя оплату образования ветеранов. Тогда я сообразил: такой шанс упускать нельзя, а образование всегда было идеей-фикс моей матери. Времена были другие, евреям попасть в колледж было не так просто, а уж бедным евреям и вовсе… Ну, пошел на призывной пункт, по росту и телосложению зачислили меня в морскую пехоту, и сержант на первом же построении сказал: «Будешь, парень, санитаром». А я уже знал, что «маринз» своих не бросают – ни раненых, ни даже убитых. Вытаскивать под огнем покойничков – перспективка, да? Я ему: «Ни за что!» Ну, сардж мне и показал «Ни за что!» Мало того, что шагистику я получал в тройном объеме, так не выпало и ночи, чтобы я не мыл сортиры. Все дрыхнут или рассуждают о девчонках, а я драю сортиры. – Глаза Эда сверкали негодованием, а ноздри крупного носа раздулись. – Нрав у меня не ангельский, я понял, что ждет меня даже не Вьетнам, а дисциплинарная тюрьма, и сказал: «Трах-тарарах, буду санитаром!» Все волшебно переменилось, теперь кто-то драил сортиры, а я о девчонках рассуждал с девчонкой в обнимку. Только потом я понял, чем это оплачено… Взрыв восторга, женский визг, публика реагировала не острый эпизод игры, Эд рассеянно огляделся и продолжал уже о том, что теперь его нередко останавливают люди, которых он в глаза не видел – люди, которых он вытаскивал из-под огня. Марк поедал лосося и думал об армии, которая в санитары выбирает не слабых девушек, а самых крепких и смелых мужчин… Утром в гостиничном кафе завтракали преобильно, выбор блюд соответствовал пятизвездному рангу гостиницы – от холодных и горячих каш, фруктов и соков до омлетов с беконом, сыром и грибами и жареных сосисок. За кофе Эд пояснил, что заказчик не желает терять рабочего времени, делать все придется по окончании первой смены, стало быть, раньше 4:30 пополудни им на заводе делать нечего и пока можно развлечься. День был теплый, пасмурный, временами дождило, и, едва выехали из города, Эд продолжил свой рассказ. Ненавистное назначение, оказывается, спасло ему жизнь: подразделение морской пехоты, с которым он проходил муштру, было окружено на какой-то безымяной высотке и вырезано вьетконгом в ночной атаке. А он себе вытаскивал и вытаскивал раненых, дважды сам был ранен, многократно награжден, и все шло неплохо до того дня, когда, при эвакуации очередного раненого, на него обрушилось срезанное пулеметной очередью дерево. Он лежал, придавленный, пули косили траву на уровне ушей, но переломавший ему ребра ствол принял на себя предназначенные ему пули. Под этим деревом его и взяли в плен. Джим рассказывал о своей войне: тоже ранение, но без плена, вытащили все же вертолетом из разбитого НП и доставили в госпиталь… Марк вспоминал начало восьмидесятых, когда вьетнамские ветераны стыдились признаваться, что были во Вьетнаме, и думал: его здесь не поймут не потому, что он не воевал, а потому что эти воевавшие с оружием в руках сильные мужчины не в состоянии представить себя убегающими от расстрела детьми… Шоссе петляло в горах, а горы в этом северо-западном штате пустынны и живописны и во все стороны открывают дивные виды. То это долина со сбегающими по склонам промокшими елями, то речушка по камешкам, то вроде бы обычные скалы, но замшелые и древние, как развалины. Марк слушал беседу вполуха, не отлипал от окна – он сидел сзади – и приветствовал пейзажи непонятным для нерусского уха бормотанием: «Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал…» Вдоль изумрудного склона они скатились со скоростного шоссе в долину, в городишко, бывший некогда столицей серебряных приисков. Тогда жизнь здесь била ключом. Теперь широкие улицы были пусты, ни единого прохожего. Зашли в минералогический музей, полюбовались агатами и кварцами. В музее-вокзале ударили в колокол, и звук пасмурно разнесся по сухому деревянному зданию. В обратный путь двинулись в третьем часу, и Марк, ничего, естественно, не говоря, уже маялся, рассчитывая время – возвращение к гостинице, длительность обеда и так далее. Выходило что-то около 5:30, это неизбежно означало ночную работу. Выглянуло солнце, все бодро осветилось, но настроения Марка это не улучшило, о ночи он думал с нарастающим беспокойством. А Эд не поторапливался, даже завез их – ведь все равно по пути! – на прииск Процветающий, у самого скоростного шоссе, у подножья изрытой оврагами горы. Когда-то прииск славился чуть ли не самой глубокой в Штатах шахтой, но в середине семидесятых там произошел взрыв, обвал, восемьдесят девять горняков погибли. Катастрофа осталась в истории под именем Процветающая Беда. Прииск закрыли, у входа соорудили мемориал: на высоком скальном постаменте черная фигура шахтера. За мемориалом кладбище с одинаково скромными надгробьями. Вокруг ни строения, но лампочка в шлеме шахтера светит, а на всех надгробьях флажки, цветы или трехцветные кокарды. Марк поднял с земли камешек и сунул в карман. Жаль, не следил за прессой. То-то, наверное, был вой в советских газетах, представлявших своим гражданам ужасы капитализма в отличие от прелестей социализма… Это в то время, когда собственные заводы взрывались, дырявые траулеры десятилетиями не ставились на ремонт и тонули в шторма и даже в тихую погоду, а охрана труда на опасных производствах ограничивалась плакатами с правилами безопасности. Еще он вспомнил русского классика и камень на берегу океана, посвященный вечной доблести тружеников: «В память тех, кто погиб и погибнет в море»… Он смотрел на мемориал и думал: зря закрыли шахту, разработку следовало продолжать хотя бы в память погибших, в России так и поступили бы. В СССР. Может, и в новой России. Традиции работают наперекор логике. Но деловая расчетливость… Столько предстояло сделать… Нерентабельно. Что ж, он сам как-то сказал: “Business is everything, but charity”. * Американцы в восторге от этого выдуманного им максима, сам он его ненавидит, но – такова ты, жизнь, узнаю я тебя, принимаю и приветствую звоном… Звоном чего? Времени на обратный путь ушло больше, чем он полагал, и обед не был краток, да и путь к заводу занял не полчаса, как утверждал Эд, прибыли они после шести, Марк был порядком взведен, тогда и начался весь кавардак. Заводчане, остановив машину в три, в пять разошлись по домам, полагая, что эксперты уже не явятся… - Солидное предприятие, - покуривая и озирая с мезонина цех, уважительно сказал Джим. - Ну, не зря же я их обхаживаю, – отозвался Эд. - Если эти ребята и дальше будут шевелиться с той же солидностью, мы, надеюсь, к концу года закончим, – мрачно ввернул Марк. Эд ничего не сказал, лишь ободряюще потрепал его по плечу. Ночь беспокоила Марка не предстоящим заданием. Хоть дело предстояло не простое, оно не пугало. Его заботы были иного свойства: не нарваться на приступ тахикардии, не свалиться в обморок от утомления… – Ты думаешь, нас ждут трудности? – спросил Джим. - А ты думаешь – нет? – вопросом на вопрос ответил Марк. – Приходилось тебе демонтировать старые подшипники? Ага… Так вот, эти подшипники – очень-очень старые, хотя им всего полгода… И повернулся к подошедшему к ним Гаю. - Вот… - Гай разжал руки и уронил на решетчатый пол длиннющие стропы. - Молодец! Я нанимаю тебя, – милостиво сообщил Марк, и лица Джима и Эда окаменели. Но Гай был польщен и заулыбался, тогда оскалились и они. Тут с визгом затормозил трачок, кудрявый выскочил из кабины, забрался в кузов и стал рыться в переплетении лестниц, цепей, тросов и рукояток шанцевого инструмента. Из этого месива он жестом фокусника извлек красный металлический ящик с гаечными ключами. На гайки набросились сразу по двое, но с ними иначе было и не совладать: пока один в более или менее стойкой позе откручивал гайку, второй, скособочась – чтобы не врезаться зубами в стальные ребра машины – удерживал где-то внизу, под обшивкой, головку болта от проворачивания. Седоусый, все так же не спеша, разводным ключом освободил дверь, повернул ее на петлях, сменил свой ключ на доставленный кудрявым пневматический гайковерт и степенно принялся демонтировать дробильные колеса. В качестве подсобника к нему присоединился Эд. Все теперь крутили гайки, и на протяжении этого процесса, немыслимого без инженерного интеллекта, Марк бормотал о рациональном использовании ресурса времени, каковое бормотание завершил перегруппировкой сил: оставил гайки рабочим, а сам с Джимом взялся за разборку привода. _______________ * Бизнес – это все что угодно, но только не благотворительность. Начало не было удачно. Марк подступился к гайке, величиной с детскую голову и с удивлением распрямился, обеими руками придерживая спину: гайка и не думала поддаться, а он, самоуверенно пытаясь стронуть ее с места, даже издал неприличный звук и зорко оглядывался теперь по сторонам. Но каждый увлечен был своей гайкой, пневматический гайковерт хрюкал славу труду, заглушая остальные звуки, и Марк успокоился. Из ящика он достал первый попавшийся ключ, приладил к сидевшему на гайке, увеличив тем самым плечо своей петушиной силы, стронул-таки мерзавку с места и отважно приступил к следующей. Отважно – потому что двух недель не прошло, как он испытал на себе самое сильное средство от радикулита, каковое оставило след на крестце – два волдыря размером в старый советский рупь, тот, что и Ильичем. О средстве жена узнала от знакомой дамы и с энтузиазмом, который в бизнесе мог бы сделать ей состояние, стала добиваться клинических испытаний. Объективно – состояние пациента требовало вмешательства. Субъективно – пациент противился знахарству именно потому, что подозревал мощь снадобья. Но боль не уходила, и час настал. Жена сама не любила лечиться, но обожала лечить. Она приготовила и наложила мужу на крестец марлю, смоченную в настоянном на зеленых орехах керосине, поверх полиэтиленовую пленку, поверх какую-то старую рубаху, поверх шерстяной платок и с этим многослойным компрессом усадила в кресло, дабы своим весом муж прижал компресс к телу. Держать компресс предписано было четыре часа, благо по телевидению шло соревнование по фигурному катанию, жена сервировала чай и время от времени справлялась о болевых ощущениях в накеросиненной области. Марк не без злорадства – увы, преждевременного! – сообщал ей, что ровно ничего не чувствует, но вскоре стал задумчив, а там и вовсе беспокоен. – Каросин, – забормотал он наконец, явно кого-то пародируя, – как я мог забыть, каросин – это ж вещь, в каросине детали промывают, на каросине самолеты летают, каросином мандавошек выводят!.. Еще через полчаса, уже позабыв шутить, он бегал вокруг стола и монотонно, но умеренно сквернословил. Кручение гаек в согбенной позе мирного будущего радикулиту не сулило, но, прислушиваясь к сигналам спины, Марк работы не прекращал. Джим трудился в поте лица, кудрявый перманентно пребывал в поиске чего-то, еще один помощник явился, курносенький, в фасонных очках, неприступный, как советский доцент, и с радиопанелью через плечо. Он стал манипулировать мостовым краном, с трамвайным воем ходившим где-то над головами. Доцент гонял его и круто останавливал, невидимого за переплетениями ферм, транспортеров и козырьков циклопических шаровых дробилок. Потом вой сменился дружелюбным гудением, и кран свесил к трудящимся свой могучий облупленный полиспаст с крюком и защелкой. Пока Доцент и Гай сновали вокруг работающих, Марк, колотя молотком по зубилу, ослабляя очередную гайку, осведомился, знают ли соратники, что такое русский ключ. Они, конечно, не знали, и Марк кивнул на зубило и молоток: это подходит к гайке любого размера. Работавшие близко и видевшие его жест рассмеялись, и ободренный Марк рассказал анекдот об американской экспедиции на Марс. Примарсившись, американцы что-то там повредили и лихорадочно ремонтировали повреждение. Все это время возле них маячил некто оранжевый, пытаясь войти в контакт. Устав, американцы присели перекурить, тогда лишь заметили оранжевенького, объяснили ему характер повреждения и то прискорбное обстоятельство, что не захватили с собой нужного инструмента. «Не вижу проблемы, – просемафорил оранжевенький. – Тут до вас тоже побывали какие-то, у них случилось точно то же, так они с помощью молотка, зубила и чьей-то матери в полчаса все исправили и взлетели». Теперь хохотали уже по обе стороны машины: о, всемогущая русская мать! Гай с Доцентом, отсмеявшись, снова принялись таскать кран взад-вперед, прикидывая, как поднять подшипниковый узел и вытащить его из-под транспортера, чтобы он ничего не задел, не перевернулся в воздухе и не обрушился на работающих. Марк с Джимом продолжали крутить гайки, но Марк при этом бросал выразительные взгляды на заводчан, как бы намекая на то, что достаточно ясно им заранее все объяснил. От комментариев он, впрочем, на сей раз воздержался, довольный совместными с Джимом достижениями: они уже сняли ограждение приводных ремней, отпустили гайки двигателей и принялись за винты салазок - ослабить натяжение ремней, снять их со шкивов… Это освобождало подшипниковый узел для подъема и увоза на пересборку. Джим перевел дух и отер пот. - Перекурим? - Снимем, отправим на обдув, - сказал Марк, - тогда… Тебе жарко? - А тебе нет? - изумился Джим. Эд с другой стороны машины подал знак: дробильные роторы сняты, можно снять гайки подшипникового узла, он уже не встанет дыбом под весом роторов. Марк, кряхтя, поднялся, пошел глянуть – не покатятся ли извлеченные из машины роторы, калеча подвернувшихся, и велел-таки приторочить их цепями к перилам мезонина. Потом все обратились против оставшихся гаек и прикончили их в считанные минуты. Началась мучительная обводка стропов, и Марк притих. Хозяева с Гаем во главе плясали вокруг подшипникового узла, теперь только вполне уяснив, как они затруднили доступ к машине установкой над нею транспортера. Джим курил, сохраняя видимое безразличие. Марк тоже вытащил трубку. У него несомненно были свои соображения по поводу и этого этапа работы, о чем без слов говорило выражение губ его маленького рта, но на сей он созерцал манипуляции хозяев молча. - Почему ты уверен, что будет трудно снять подшипники? - спросил Джим. - Да потому что они грелись! Сферические, недогруженные, значит, ролики не только катились, но и скользили по сфере, и получилось, что наши подшипники стали такими миленькими генераторами тепла. Мы разберем их, и ты увидишь… На концах роликов с обеих сторон будет такой рисунок… Словом, девственность они потеряли. Они там раскалялись, наверное, до свечения, потом остывали, раскалялись и остывали, и так много раз, и всякий раз схватывались с металлом вала. И теперь схватились. И нам их разбирать – остывшими! Я-то надеялся застать их горячими! - Ты же видел их механический цех. Эд говорит, что там можно сделать все. Подошел Эд: - Вы о чем? - Марк думает, что трудно будет снять подшипники, - пояснил Джим, - a я… - А ты ему напомни, какой у них механический цех, - закончил Эд. Марк с Джимом рассмеялись, но тут же они побросали сигареты, Марк поспешно сунул в карман халата трубку и вместе со всеми кинулся на помощь заводчанам в тот миг, когда те оторвали от постамента подшипниковый узел и теперь опускали на такое место мезонина, откуда можно было, минуя переплетения металлоконструкций и труб, перевалить его на автопогрузчик и вывезти наконец из цеха. - Koнец первого акта, - сказал Марк, когда погрузчик увез узел на обдув и они вместе с Гаем вышли из цеха. Звезды теперь были едва видны сквозь желтое фонарное марево, гора угадывалась тем, что в темном ее массиве не было звезд, о соснах, освещенных солнцем, осталось лишь светлое воспоминание. Предусмотрительно наклоняя под фермами транспортеров удлиненные касками головы, они вышли на асфальт и побрели к механическому цеху. Заводская территория во тьме утратила очертания и стала безграничной. Двинутый на авиации Джим талдычил Марку, какая потрясающая, оказывается, машина Миг-29: фантастическая аэродинамика, шурин, летчик-испытатель американских ВВС, от нее в восторге… Мимо, подскакивая на бугристом асфальте, помахивая лучиком света, прогромыхал автопогрузчик с узлом, Доцент со своего сидения крикнул что-то ухарское. – Ага! – сказал Эд. – Ребята зашевелились! - Что-то слишком он чистый, - усомнился Джим, имея в виду узел. - Так они ж его горячей водой под давлением, - объяснил Эд. Вошли в механический цех, теперь лишь Марк огляделся, как следует, и одобрительно кивал, отмечая станки. - Впервые вижу в Америке нормальный ремонтно-механический цех. Даже на заводах 3М такого не видел. - Ты и в 3М работал? Что ж ты оттуда ушел? - Я работал всюду и ниоткуда не уходил. Меня увольняли. Ваша компания четырнадцатая по счету. - Но почему??? - Потому что резину тянуть не умею. Job security, знаешь? Так этого я не умею. Мне дают проблему, я ее решаю и – «Марк, блестящая работа, спасибо!» Бизнес – это все, что угодно, но только не благотворительность. - Уж это точно! И у нас ты по контракту? - И у вас. - Ну, у нас ты задержишься, – говорит Эд, менеджер западного региона, человек осведомленный. – Судя по тому, что я о тебе слышал, и по обилию наших проблем, ты просто находка и доработаешь у нас до пенсии. - Это не так уж долго, но был бы счастлив, дай коснусь дерева, - сказал Марк и тронул лоб. – От вас я даже в командировки езжу, совсем как в СССР. Они уже стояли над распростертым подшипниковым узлом. Вал этого узла был не совсем обычен. В наружный, полый, подшипники которого смонтированы были в литых корпусах – теперь они тяжело болтались на валу, как подвешенные сушиться башмаки – вставлен был, как в корпус, внутренний вал, он вращался в своих подшипниках с тем же числом оборотов, что и наружный, но в противоположном направлении. Это и вызывало у инженеров компании подозрение в том, что наружные кольца внутренних подшипников повинны в перегреве узла. Хотя узел был тем именно гвоздем, ради выдергивания которого Марка наняли на работу, задачу ему представили не сразу. «У нас нет проблем, – повторял шустренький Эрни, вице-президент. – Все, что нам нужно, – это чтобы ты научил нас считать пусковые моменты и фундаментные наргузки». Образцовая американская выдержка. Не дать почувствовать, как ты нужен и сколько пользы приносишь в долларовом исчислении… По истечении недели Марк нашел целый ряд ошибок в методике расчета пусковых моментов и предложил иную конфигурацию кривой, она подтвердилась экспериментом. Эрни кричал об открытии, о том, что в компании так считали семь лет, а Марк нашел ошибку в семь дней. В понедельник, походя, он представил Марку стоявшую в лаборатории машину. Великолепный принцип работы, компактна, современный дизайн, все хорошо, одна беда – через час после включения ее приходится выключать: перегревается! Покажите чертежи, сказал Марк, не интересуясь машиной. Перед ним расстелили сборочный чертеж, стали толковать об удвоенных оборотах наружных обойм внутренних подшипников… Обождите, прервал Марк, уже успевший разглядеть чертеж, о чем вы толкуете? Не работает, да и с чего бы? Подшипники поставлены безграмотно. Нагреваются, а расширяться им некуда. И не нужны здесь конические, нет осевых нагрузок, а для высокооборотных валов конические нехороши. Поставить надо один шариковый и один роликовый цилиндрический… По-советски это нормально а по-американски означало: Вы тут работаете десятки лет и продаете сотни машин, а я, smart ass, в две недели влепляю вам две пощечины… Ладно бы этим окончилось. Но этим лишь началось. В процессе разработки новой машины, посыпались шлепки и по расчету и установке гидроцилиндров, и по балансировке роторов, и еще, и еще… И в каждом случае, воленс-ноленс, приходилось соглашаться! Что и привело к осложнениям. В определенный – увы, в самый неудачный! – момент Эрни заупрямился. В новой машине он решил следовать рекомендации Марка наполовину. Марк резко возражал. С инженерной принципиальностью Джим сталкивался впервые. Он проработал в компании двадцать пять лет, всю трудовую жизнь на одном месте, преспокойно следуя мнению вышестоящего начальства. Если иные решения он и находил нелепыми, то держал это в глубочайшей тайне даже от себя самого. Раз высказав мнение, он не посягал на большее и сам же старался его забыть, коль скоро оно не было принято во внимание. Высказавшись однажды, он при любой неудаче оставался в стороне. А Марк кровно желал избежать неудач, что, строго говоря, вовсе не его дело! Может, бизнес задуман так, чтобы быть убыточным! А он настаивает, словно речь идет о его собственности! Было принято половинчатое решение: внутренний вал ставить в подшипники, рекомендованные Марком, а наружный в сферические, в их применении компания имела большой опыт. «Доски для пола строгать, но класть строганной стороной вниз», – малопонятно для американцев прокомментировал решение Марк и добавил: - Folks7 я не в той позиции, чтобы настаивать, могу лишь предлагать, но повторяю: со сферическими у вас будут неприятности. - Слушай, – ответил Эрни, глядя на него, словно сквозь прицельную планку, – на данном этапе мне не нужны советы. - Понял, - оторопело сказал Марк, но от продолжения не удержался: - Тем паче, что подшипники можно будет заменить позднее, если машина будет греться у заказчика. Вспоминая теперь быстрый и злобный взгляд Эрни, он думал: имея в виду предположение Эда о годах в компании, может, лучше было бы, если б я оказался не прав? Впрочем, если б не эта проблема, меня здесь уже не было бы… - Теперь, я полагаю, вы в полном порядке, - уже напряженным и не ожидающим возражений тоном сказал Гай, и Эд заверил его, что теперь они совсем уж окей и Гай может ехать домой восстанавливать свою продуктивность. Часы показывали половину одиннадцатого, а за разборку вала еще и не принимались. Теперь, до утра, его предстояло разобрать, наново собрать с другими подшипниками и поставить обратно на машину – в ночное время, при отсутствии администрации и с людьми, не знакомыми с этой работой… Задачка со многими неизвестными. * - Разменяешь пять долларов? - спросил Джим. Не поднимаясь со стула, на котором обмяк, Марк повалился влево, извлекая из правого кармана джинсов бумажник. Они вдвоем отдыхали в раздевалке, в которой рабочие дневных смен коротают обеденный перерыв. Белые пластиковые столы и такие же стулья вдоль обшитых белым пластиком однообразно пустых стен, лишь у входа украшенных поблекшей рекламой кредитного общества и пурпурным огнетушителем. Дверь выходит на лестничную площадку, там же автоматы с напитками и чипсами, с площадки дверь в туалет, посещением которого они начали брейк. Голое широкое окно позволяло лишь пялиться во тьму наружной ночи: без десяти два. Люминесцентные лампы люто освещали площадку, коридор, раздевалку. Нигде ни души, кроме них, никого во всем этом здании через дорогу от механического цеха, где у разобранного вала остались Эд и трое рабочих. Пяти долларовых банкнот у Марка не было, а взаймы Джим брать отказался и удалился по коридору. Марк снял каску, очки, закинул голову, так он боролся с резью в глазах, в таком положении резь слабела. Сидел, закинув голову, и перед лицом технических проблем решал не имевшую к ним отношения: принимать или не принимать таблетку. Лекарство от давления он тайком проглотил, запив его кофе, в разгар возни с разборкой вала, когда Эд, мучимый неспособностью внести вклад в дело, все же внес его, сварив этот самый кофе. Успокоительного Марк тогда не принял в интересах ясности мышления. Теперь он думал: не исправить ли ошибку, пока не поздно, или таблетка, пожалуй, и впрямь свалит с ног? Разборка вала обернулась ну просто кошмарным сном. Задний, наименее нагруженный и потому больше всего гревшийся, подшипник вывернулся и ни за что не желал стать в нормальное положение. Уж его уговаривали и нежным сперва постукиванием, а потом всякой нежности лишенными ударами кувалдой, а он лишь издевательски вертелся на валу, как вывалившийся из орбиты глаз, и никакими усилиями нельзя было вправить его в орбиту. Возня с ним заняла не менее получаса. Когда же это удалось, и съемник приладили к валу, подшипник не шелохнулся, хоть съемник – плоский, словно громадная кнопка, домкрат – аж скрипел от напряжения, вызывая ответный скрип в конструкции внутреннего вала. Съемником манипулировал Доцент, тот самый, кто оперировал краном, парень лет тридцати пяти. Возраст расцвета, глаз верен, опыт накоплен, рука тверда, иронический взгляд, волосы гладко зачесаны, каска набекрень, и даже очки в малиновой оправе на вздернутом его носу выглядели замечательно уместно. Трое рабочих и двое приезжих возбужденно толпились с одной стороны верстака, Марк с противоположной наблюдал, не говоря ни слова. - Я боюсь жать сильнее, – сказал Доцент. – Не раздавили бы мы что-то. - Ничего мы не раздавим, – запротестовал Джим, но тут же оглянулся на Марка. Доцент руками и шеей изобразил покорность, взял домкрат побольше, сплющил, вставил в зазор, качнул, плунжер пополз, пытаясь выжать вал из подшипника, скрип сделался выше тоном…. – Стоп! – встрепенулся Марк. – Пощадим внутренний вал. Горелку! Все согласно закивали: предшествующий осмотр подтвердил предсказание Марка, за полгода подшипники и впрямь изжили свой десятилетний ресурс. Горелка зажужжала в руках кудрявого владельца трака, и все глазели на вал, словно дикари на поджариваемую дичь, косясь в то же время на Марка. Как определял он степень нагрева? Какой работал в нем хронометр, термометр, калориметр? Неизвестно. Но только он отмахнул рукой и домкрат по его команде был приведен в действие, как подшипник крякнул и сполз с вала. Каковое достижение отмечено было широкими улыбками, а Джим удовлетворенно воскликнул: «All right!» Марк не выразил эмоций. Он пристально разглядывал шейку вала, с которой подшипник содран был с таким трудом. Что-то он обнаружил, какое-то отклонение от нормы, это явствовало из выражения его маленького рта, на сей раз сложенного горестно. Но сказать он так ничего и не сказал и жестом велел переходить ко второму подшипнику. Второй так же снят был с нагревом, уже без волнений. Оголенный вал стали опускать на верстак. Вдруг Марк замахал руками, невнятно замычал, не успевая перевести русские свои мысли на язык Шекспира и Диккенса, но Джим мигом все понял и перевел: не класть, ставить торчком! Поставили, сообразив подложить под фланец вала деревянные брусья, и тогда дар английского слова вернулся к Марку и он пояснил, что не желает рисковать при монтаже перекосом подшипников и хочет, чтобы они садились на вал естественно, под собственным весом. В кругу соратников тезис встречен был с тщательно скрываемым скепсисом, скрыть который все же не удалось: так тащили подшипник, чтобы снять с вала, а тут вдруг новый сядет сам под собственным весом?! Вслух никто, конечно, ничего не сказал. На верстак шлепнули пресловутый индуктор СКФ, Доцент стал мудрить с панелью управления. – Можно задать время, – бормотал он, – а можно скорость нагрева… - А конечную температуру? - нетерпеливо спросил Марк. Доцент с сомнением покачал головой: «До какой температуры вы думаете его греть?» До трехсот по Фаренгейту, ответил Марк, даже до трехсот двадцати. Попробуем, пожал плечами Доцент, но индуктор отключился сразу же, не смог работать на скорость, чересчур велика была масса подшипника для маломощного индуктора, пришлось задать время, и то ступенчато. Тогда Доцент и предложил Марку взять долгий брейк и не спешить, ибо и после брейка ждать придется… Седоусый облокотился на верстак и закурил. И кудрявый взобрался на высокий табурет в сторонке. Марк подозвал их. Они подошли, не выразив неудовольствия, а Марк, извинившись за беспокойство, стал показывать им едва заметные заусенцы на шейках, там, где лапки съемника, с чудовищной силой стаскивая подшипники, коснулись вала. Кудрявый глянул на седоусого, седоусый пожал плечами и спросил, что именно Марк предлагает. Марк сказал: хорошо бы убрать заусенцы напильником и мелкозернистой наждачной бумагой. - Я умею орудовать ключом и кувалдой, но, убейте, не знаю, как восстановить чистоту поверхности и геометрию вала без шлифовального станка. - Здесь есть шлифовальный станок! – оживился Марк. – Вы справитесь? - Нет, – покачал головой седоусый. – У меня нет такой квалификации. А вы? - У меня катаракта, – грустно усмехнулся Марк. – Что ж, найдем подходящий напильник и наждачную бумагу. Кудрявый и седоусый поплелись в недра инструментальной кладовой, и вскоре кудрявый вернулся бодрым шагом и поманил Марка на совет. Марк пошел за ним, за Марком потянулся Джим. В кладовой кудрявый подвел Марка к стеллажу, где ждал седоусый, и стал в позу зрителя, предвкушая зрелище. И впрямь, на полках лежало с сотню разных напильников и сортов тридцать наждачного полотна серого и ржаво-красного цвета. Джим озадаченно воззрился на Марка. - Э-э, да у нас выбор! – обрадовался Марк. Он быстро отобрал два напильника, четыре куска наждачного полотна, раздал это седоусому и кудрявому, показал, как и где зачищать, и отправился с Джимом на перекур в соседний корпус. - Как ты думаешь, когда мы закончим? – едва не спросил он по дороге. Не спросил: у кого? До этого мига он дивился, что Джим не задает этого вопроса ему, а тут сам же и ответил: он всех старше, значит, слабее. Уж если он тянет, говорят себе остальные… Хорошо ли он сделал, не приняв таблетку? Подошел Джим с пачкой печенья, сладкого и крохкого. Марк взял немного, поблагодарил. Надо было возвращаться. Оба медлили. Пластмассовые стулья были удобны, помещение теплым, а на переходе они ощутили, что здорово похолодало. Марк встал – толчком. Вышли во двор, поплелись к механическому цеху под желтыми фонарями. Дальнее гудение компрессоров напоминало о пульсе завода. Войдя в цех, Джим поежился: – Подмерзает! - Разве? - отозвался Марк. - Ну, folks, до какой температуры мы добрались? Градусник индуктора показывал сто шестьдесят по Фаренгейту. Получалось, что греть придется еще не менее часа. До этой вынужденной паузы Марку удалось взвинтить людей, и он горестно переживал потерю темпа в это послеполуночное затишье. Все как-то обмякли, лишь Доцент спокойно и непроницаемо занят был индуктором, с которого не сводил глаз. Марк наклонился к валу. То ли он устал, то ли, имея дело с незнакомыми рабочими, заботился о непроницаемости, но только теперь на его лице и впрямь ничего не отражалось. Он трогал подозрительные места на шейках и заплечиках вала, скреб их тонким ногтем, прикрыв глаза, сосредоточившись на осязании, каким-то замедленным, незаметным движением придвинул напильник и узким его торцом стал скоблить те же места, которые давеча показывал рабочим. Скоблил, скреб ногтем, пробовал кончиками пальцев, снова скоблил. Обернул напильник наждачным полотном, стал хонинговать шейки и заплечики еще и таким способом. Седоусый и кудрявый сонно наблюдали за ним. Доцент щелкал кнопками индуктора. Эд и Джим курили у массивной двутавровой колонны. Марк отложил свой самодельный хон и рассматривал вал сквозь снятые очки, словно сквозь лупу. Надел очки, оторвал полоску наждачного полотна, набросил петлей на шейку вала и стал быстро-быстро протягивать полотно в обе стороны. Останавливался отдышаться и продолжал с еще большим пылом, раздраженный, видимо, одышкой, наступавшей так быстро. Джим отвалился от колонны, подошел, что-то спросил, Марк помотал головой и продолжал свои манипуляции. Окончил, снова ощупал шейки и заплечики вала, остался без восторга удовлетворен, взял со стола масленку и обильно полил обработанные поверхности. Отошел к колонне, к Джиму и Эду, встал возле них, вытащил трубку, набил, чиркнул спичкой… Глухая, глухая ночь. Рабочие понурились, прислонясь кто к чему. Один лишь Эд держался вертикально. Менеджер! Джим, покуривая, бесцельно перебирал хлам на верстаке. Доцент сосредоточенно щелкал кнопками. - А не измерить ли нам пока новые подшипники? – вдруг встрепенулся Джим. - В этом нет нужды, – ответил Марк. - Почему? – удивился Джим. Такое искреннее непонимание было в его вопросе, что Марк сказал: - Ну, если тебе хочется…. Джим оживился, пошел в инструментальную кладовку за микрометрами. Скобы не выглядели приборами ни высокой точности, ни первой свежести. Меряли Джим и седоусый, пришли в недоумение и подозвали Доцента, мерить стал теперь он. Джим записывал результаты на клочке бумаги, озадаченно моргал и наконец позвал Марка. Марк смотрел на результаты замеров, нахмуря брови, но минуту спустя они взлетели вверх сами по себе, а на лице его отразился ужас: он прикинул, что разница размеров вала и подшипника требует нагрева подшипника на тысячу градусов! Что станет с подшипником после такого нагрева?! - Как быть? – ошеломленно допытывался Джим. Так обделаться во владениях заказчика, разобрать машину и не суметь ее собрать!.. – Марк, что будем делать? В связке с Марком Джим возился с этой машиной полгода назад. Диалог с Эрни завершался тогда в полном соответствии с научно-технической логикой. По изготовлении, перед отправкой заказчику машину предстояло испытать на заводе компании в Охайо. Марк, перекуривая с Джимом, предложил свои услуги при испытаниях, не веря, впрочем, что они будут приняты. Не в американских обычаях командировать людей, работающих по контракту. Поездки – привилегия служащих компании. Хоть рабочий день в поездках длиннее, а все же разнообразие. Марк изрядно был удивлен, когда, буквально четверть часа спустя после его почти формального предложения Джиму, к нему в кубик заскочил Эрни и, пристально глядя сквозь очки, сказал: «Можешь поехать, если не станешь настаивать, чтобы тебе платили сверхурочные. Остальные расходы компания оплатит». - «Черт с ними, со сверхурочными, мне профессионально интересно. А вам мое присутствие не помешает». Эрни несомненно держался того же мнения, потому что тут же чертиком выскочил вон, ничего не ответив, лишь гордо головою кивнув: сэкономил-таки компании сверхурочные! С Джимом и Марком летел председатель совета директоров. Вылетели в четверг до восхода солнца. От аэропорта, где приземлились, было с час езды до завода. Машина была арендована, повел ее председатель. Джим, естественно, сел с ним рядом, Марк со своего заднего сидения невнимательно слушал их озабоченный диалог. Апрельское утро в Охайо выдалось хмурым, кое-где еще лежал снег, место было плоское, унылое, но Марк в этих краях не бывал и с интересом изучал пейзажи континентального штата. Завод встретил их тихой паникой: машину только что впервые прогнали и тут же остановили: температура подшипников поднялась выше любого приемлемого уровня. Взгляды обратились на Марка. Он осмотрел компоновку привода, потрогал раскаленный подшипниковый узел, разбирать не велел, но распорядился отключить привод наружного вала и испытывать лишь внутренний. Машина, смонтированная с электромотором на испытательной площадке – толщенном стальном листе с Т-обрпазными пазами, – к тому времени остыла примерно на сотню градусов. Новый прогон начался около половины двенадцатого утра. Несколько секунд мотор в пятьдесят киловатт брал разгон. Вой перешел во внушавший почтение рев: таких быстроходных машин – тысяча триста оборотов в минуту – компания еще не строила. На иных дробилках и трехсоткиловаттные моторы стояли, но те машины были тихоходными. Марк подобрал на полу деревянный брусок, ходил вокруг машины, приставлял брусок к тем участкам корпуса, под которыми находились подшипники, приникал к дереву ухом, слушал, американцы переглядывались, перемигивались, корчили друг другу удивленные рожи, он этого словно не замечал, поставил брусок на пол, прислонив к машине, и стал замерять температуру. Замеры он делал в нескольких точках. Тут подключился Джим, понимавший его без слов: достал планшет с листом бумаги и записывал результаты – время замера, место и температура. Спустя час после начала прогона температура не только не возросла, но даже упала на двадцать градусов, и выражение блаженства взошло на лицо Марка: его подшипники работали! Заковыка несомненно крылась в сферических подшипниках наружного вала, на применении которых настоял Эрни. На этом этапе Марк велел отключить привод внутреннего вала и гонять лишь наружный. И еще, пока рабочие готовят этот вариант испытаний, как бы насчет позавтракать, а? Предложение председателем было одобрено, он усадил в машину Марка, Джима и управляющего заводом и, по совету управляющего, покатил в известную лишь местным жителям харчевню с обшарпанной мебелью и отменной кухней. Управляющий, подвижный малый лет сорока, по виду и одежде ничем не отличавшийся от своих рабочих, сделал толковый обзор меню. Марк заказал фаршированный сыром картофель и уписывал его, демонстрируя об руку с бодрым настроением и уверенностью в успехе завидный аппетит, стимулированный тем, что, тертый калач, он знал: следующая трапеза состоится не скоро… Она состоялась в двенадцать ночи в том же составе участников минус ноготь указательного пальца правой руки Марка, который (ноготь) наполовину был сорван ниппелем воздушного клапана вала – тем самым, на который Джим указал со словами: «На этом сосунке твоя кровь». Это случилось при замере температуры из-за небрежного движения руки, категорически недопустимого правилами техники безопасности при обслуживании высокооборотного оборудования. Марк мельком глянул на палец и продолжал замеры. Повинуясь кивку председателя, вокруг Марка засуетились с дезинфекцией и повязкой, но кровь проступила насквозь. Тем не менее, он позволил сменить повязку лишь когда машину остановили в очередной раз для принятия новой серии мер. В помощь Марку сновали пять-шесть человек. Председатель, пожилой и грузный, с медвежьей повадкой, с лицом ужасно строгим и мрачным, стоял у стены в стороне и повелевал жестами, не вмешиваясь в суть дела, всецело отданного на усмотрение Марка после этого самоотверженного пренебрежения травмой. Попытки следовали одна за другой, предпринимались разные меры, но что это были за меры… Полумеры. Уже после второго прогона Марк уверенно заключил, что дело в подшипниках наружного вала. Радикальное решение – установка новых подшипников, таких же, какие применены для внутреннего вала. Палиативное решение – расточить корпуса имеющихся подшипников, чтобы они, разогревшись, имели возможность скользить для компенсации температурного расширения. Ответ был: для первого варианта нет времени, для второго на заводе нет надлежащего оборудования. Завод сборочный, а не обрабатывающий. - Вы ждете, что я помажу машину слюной, прочту заклинание – и все тут же заработает, – желчно сказал Марк и принялся осуществлять полумеры: прокладки между крышками подшипников, хонинг корпусов… Температуру, в конце концов, удалось стабилизировать, но на уровне, слишком высоком для стабильной работы. За поздним ужином в гостинице, в козырьке-ресторане, нависшем над водопадом, председатель совета директоров совсем уж угрюмо выпытывал, что же, черт их побери, делать с этими подшипниками, машину в субботу надо отправить, иначе по условиям договора заказчику придется платить чудовищную неустойку. Марк, наслаждаясь, наконец, покоем, едой, видом на освещенный прожекторами водопад, морщась от дергающей боли в пальце, предложил снизить скорость машины: утречком достать новые шкивы и возобновить испытания при оборотах процентов на пятнадцать ниже обещанных заказчику. Цель – как-то отправить машину и избежать уплаты неустойки. А пока там, у заказчика, машина будет работать – а работать она будет, это несомненно, и за полгода не развалится, – за это время купить новые подшипники, такие же, какие стоят на внутреннем валу, расточить под них новые корпуса и установить их позднее… (Что и происходило в эту ночь. Счастье, что Марк сумел защитить хотя бы конструкцию внутреннего вала, иначе эта работа заняла бы не одну ночь…) Расходы немалые, но все же в десять раз меньше неустойки. Конечно, вместо уменьшения скорости лучше бы отправить корпуса подшипников на повторную расточку… «Пять дней», – прокомментировал управляющий завода. «No good!» - мрачно ответствовал председатель. В своем комфортабельном номере с балконом, ванной, множеством кресел и ламп, в широченной постели с полудюжиной подушек Марк дремал и метался до рассвета. Донимала боль в пальце, а обезболивающего он не принял, просто забыл о нем от усталости и промаялся ночь вроде бы без сна, но достаточно сонным, чтобы так и не вспомнить о лекарстве. Шкивы не без труда достали к полудню, обороты сбросили, температуру стабилизировали градусов всего на двадцать ниже достигнутого накануне и едва успели на обратный рейс из-за бестолково-долгого обсуждения реконструкции наружного вала по образу и подобию внутреннего. В самолете председатель усадил Марка возле себя, поил виски, сопел и молча пожимал его запястье. Вот почему в новой ловушке только на Марка возлагал Джим все надежды. Марк со стиснутыми зубами железными шагами подошел к своему портфелю, распахнул его, извлек калькулятор, что-то быстро посчитал, и на лицо его взошло выражение злого упорства: - Что делать? Надеть! И вмиг успокоенный Джим вернулся обратно к индуктору. Но с нагревом дело не клеилось. Для подшипника, который запросто можно было нахлобучить любому на уши, индуктор определенно был мал. Уже полтора часа длился нагрев, а температура топталась в районе двухсот пятидесяти и росла лишь на градус-полтора в минуту. Монотонное гудение сердечника прерывалось лишь клацаньем реле, когда Доцент задавал новый цикл нагрева. О чем думали полуночники? Вероятно, у каждого был свой авральный опыт, но для рабочих это была все же просто ночная смена. А для прибывших – да, для них это был аврал. Для Джима и вовсе первый ночной аврал в жизни, до этого его ночные приключения ограничивались лишь ночными полетами, если приходилось застрянуть в аэропорту в непогоду. И он, и Эд думали об одном: справится ли Марк? Ответственность лежала на нем, хоть вслух никто этого не признал бы. Для него провал означал немедленную потерю работы. А Марк уже забыл о таблетке. Мысли наплывали многоярусно, как облака в небе, а нижний ярус волокся по земному праху и был обидно плоским: налезет или не налезет подшипник на вал? Просто было творить чудеса в древности. Кто-то когда-то оценил на глаз количество масла, нужное для поддержания пламени энного числа светильников на протяжении восьми молитвенных дней, решил, что не хватит, а его хватило – чудо, празднуется уже два тысячелетия. А мы, допустим, черт знает каким инструментом намеряли посадку с натягом, едва ли не прессовую, а подшипник вдруг возьми и сядь, кому придет в голову это праздновать? Славно было в те времена, любое схождение размеров – чудо! Дурацкие эти глаза, резь, словно перцу сыпанули, и всего-то третий час ночи, а функционировать надо до рассвета… и дальше, дальше! Смотри вверх, вперед и выше, так легче дотянуть до рассвета, старушка-мать ждет сына с битвы, нет, не ждет уже старушка, но ждет жена, да не на щите, что вы, как можно, только со щитом, и тяни, брат, до рассвета и смонтируй долбаные эти подшипники любой ценой, но мы же какие люди, мы же такие люди, что за ценой не постоим… лишь бы сохранить хоть какую-то надежду на работу, на имплоймент, то есть… Стальной лист в дюйм толщиной, четыре фута шириной, двенадцать длиной, к нему снизу приварены четыре трубы-ноги – вот вам и верстак, на нем гнусный этот вал торчком на деревянных брусьях квадратного сечения, инструментальный ящик с откинутой крышкой, полная механического хлама картонная коробка с белым ярлыком и надписью черным фломастером «Simpkins», мистер Симпкинз в тылу врага, не так, конечно, но эти четверо у верстака и Эд в сторонке, все они с надеждой на успех, разумеется, но и не без любопытства глазеют на поединок с подшипниками… Устали, кто-то присел на высокий стул, то ли привалился к нему, серый цех, стылая ночь, люминесцентные фонари направлены на высокой теплопроводности металлические ворота, да и стены из гофрированного металла, идеальный теплообменник, и, кажется, уже уравнивается температура в помещении с термальными условиями там, снаружи, где хрустко веселится первый в этом сезоне горный осенний заморозок, он пал-таки на землю, бессонный оцепенелый озноб пробегает по одному полуночнику, по другому, Марк срывается к индуктору и хриплым от долгого молчания голосом спрашивает: в чем дело, почему заминка, температура замерла на двухстах шестидесяти семи, это уже вторично, нет, не ждать ни трехсот двадцати, ни трехсот, монтировать немедленно! Да-да, сейчас!.. … и все глядят, что за спешка такая, почему, ну, погреется еще с полчасика… Не надо разговоров, делайте, что я говорю, быстро, рукавицы на руку, вот так, сверху, ровно, ровнее, сюда, на фаску, он должен упасть всем весом и опуститься под собственной тяжестью на свое место… Отпускайте! Да как же ему стать под собственной тяжестью, если намеряли такое, что его и под прессом не посадишь… Никогда не отвлекал Тебя делами производства, а теперь, ввиду чрезвычайных обстоятельств, молю: яви чудо!.. И все уставились на Доцента, а он руками в брезентовых рукавицах воздевает излучающий тепло подшипник, над валом разжимает руки, подшипник падает, выравнивается на фаске, скользит по шейке вала, замедляясь, отдавая тепло, теряя температуру, а с нею зазор и скорость, ползет вниз все медленнее, медленнее, а все вокруг глядят, приоткрыв в напряжении рты, Джим, сам того не замечая, пригибается, притом с замедлением, точно следуя движению подшипника, и вдруг раздается чавкающий звук и за ним всеобщий радостный вопль: торец подшипника коснулся заплечиков вала! Реакция по случаю успешного запуска спутника Земли, или по завершении бурения глубочайшей на планете скважины, или испытания новой линии, выдавшей чистый компютерный чип - это сравнимо с радостью участников монтажа какого-то зачуханого подшипника на вал. - Здорово я его опустил, ровнехонько… - Фаска и радиус сами его выровняли, надо было не слишком перекосить… - Понимаешь, почему я заторопился? Установилось равновесие, сколько тепла подшипник получает, столько же и отдает, а наружная температура падает, а с ней и температура в цехе… И всех перекрывает Эд, стоящий в стороне, как Зевс, со сверкающим взором: - Folks, в жизни не слышал более приятного звука! - Чвак! – ликует Джим. – Этот звук мы услышим еще раз! В успехе монтажа второго подшипника сомнений ни у кого уже нет. Даже у главного действующего лица. - Эд, можешь идти спать, – говорит Марк. - Найди какой-нибудь стол в сторонке… Теперь можешь быть так же спокоен, как я. Эд колеблется. Соснуть, конечно, не мешало бы, но он же менеджер! Уйти – значит, отдать Джиму значительную часть заслуги, которая – это он прекрасно понимает – не принадлежит ни Джиму, ни ему, лишь этому русскому. Джим-то не уйдет, он будет главным ассистентом Марка при сборке. И он потом не преминет в своем устном отчете со свойственным ему мягким, но вовсе небезобидным юмором сказать о том, что в какой-то момент – а в какой, уточнять он не станет – менеджер западного региона улегся отдыхать, и на его, Джима, плечи легло руководство этой сложнейшей работой… Кстати, и атмосфера стала теперь заразительно-радостна, как же не оставаться ее участником?! Эд мотает головой и ласково похлопывает Марка по плечу. Второй подшипник греется в индукторе, а Марк объясняет Джиму: - Я ведь не словами думаю, решения приходят сами по себе, лишь потом я догадываюсь, почему велю делать так, а не иначе. Не прощу себе, что поддался на твои уговоры. Столько нервов себе зря истрепали… - Но ты же успокоился потом, – сказал Джим. – Почему? - До потому что перевел результат замера в милллиметры, а он оказался меньше номинального! Значит, микрометр врет. Насколько – не знаю, но врет! - Джим кивает. - Но и это не все, это подшипник. А вал? Ведь сидел же подшипник на валу! И мы его сняли! Не нагревали на тысячу градусов! Надеть, снять – это калибровка вала, его диаметр может стать на микрон-полтора меньше, но уж никак не больше! Теперь уже не только Джим кивает, теперь поняли все, и рабочие внимают, будто условиям новой медицинской страховки. Эд протягивает Марку сигареты, чтобы он не затруднял себя возней с трубкой. И никого больше не заботит жесткое произношение Марка и его слишком книжное словоупотребление. - Кажется, слабо мы представляли себе уровень русских инженеров, – роняет Доцент. - Ну, мы-то во Вьетнаме на своей шкуре испытали, что эти ребята не зря первыми и в космос вышли и сухую водородную бомбу сделали, – засмеялся Эд. - А как долго ты в инженерии, Марк? – почтительно интересуется кудрявый. Марк поднимает брови и вдруг озаряется комическим изумлением: - Вы не поверите, но завтра… – Смотрит на часы. – Да где там, сегодня! День в день ровно сорок лет! – И с горечью добавляет: – Дело же не в том, какой я инженер, а в том, какой никудышний политик… Наступает пауза, тактично прерванная Доцентом: - Пойду-ка сварю вам настоящий кофе, – с ударением на настоящий говорит он. – Возьмите брейк, индуктор я все равно ставлю на время, на полчаса. Он уходит, сопровождаемый Эдом, желающим на всякий случай знать, где хранится кофе и фильтры, буде они понадобятся снова. Остальные никуда не расходятся, каждый снова описывает, где стоял, откуда следил и какие чувства испытывал, пока этот безнадежный подшипник скользил, замедляясь, по валу и вдруг – чвак! – сам по себе встал как надо! Марк оставляет общество, уединяется в туалет, тут же, шагах в тридцати от верстака. Седоусый, глядя ему вслед, негромко говорит Джиму: – Если бы он не поставил этот fucking вал торчком и мы надевали подшипник горизонтально, как привыкли, мы бы проваландались с ним до утра и не уверен, что надели бы… Джим молча многократно кивает. Марк в уединении спускает штаны, садится на стульчак, глубоко вздыхает, снимает громоздкую каску, защитные очки, кладет на умывальник. Металлическая кабина с дверью и защелкой, низкий потолок, мерно гудящий вентилятор. Тихо. Ф-фууу… Нужду справил абсолютно вне расписания… среди зноя и пыли мы с Буденным ходили на рысях на большие дела… когда ж это ты ночью на большие дела ходишь… Встал, спустил воду, до скрипа вымыл руки порошковым мылом и долго охлаждал водой глаза, не зная, впрочем, уменьшит ли это резь или напротив, усилит. Глядит в зеркало, э-э-э, глазки совсем уж крохотные, ну и баталия, вот уж отметил сорокалетие профессиональной деятельности, век тебя не забуду, пальцевая мельница, не хотится вам пройтиться там где мельница вертится соловей в кустах запузыривает где фонтан в небо шпринцает а ночь лунявая… и парочки соприкасаются эрогенными зонами… Не слышал в Америке соловьев, не до них было, и парочки не в парках соприкасаются, а те, кто без парочки, недолго остаются без… Любопытно, эта Салли, вдовушка, знатный товар, все мужики компании облизываются, а она вроде и не видит, но чересчур ясна для святости, скорее всего защищена высоким покровителем, вот и ясность, э-э-э, да ты еще жив, курилка, коли об этом думаешь, ну, паши, милый, паши, пока не намозолил глаза судьбе, пока терпит да еще и потакает, паши во имя технического прогресса новой родины, инженер русский… Опять же, что за удовольствия остались в жизни, как не поесть, выпить да в очередной раз изумить американцев фокусами своими техническими… Да и что за фокусы, это все азбука, все до смешного просто. Снова нахлобучил каску, очки, одернул грязный голубой халат, салфеткой снял капли воды с зеркала, протер умывальник… В цехе все в предутреннем вязком оцепенении. Кажется, что пыльно-масляная атмосфера сгустилась. Аромат кофе все же пробивает ее, Доцент выплывает из конторы с пластиковым черным подносом с чашками и кофейником, кофейный пар густ и свидетельствует о хрустком утреннике там, за стенами. Доцент ставит поднос на верстак, отдает салют, идет к выходу. Пройдя полпути, возвращается и крепко жмет Марку руку. Эду издали козыряет: не свое, но все же начальство. - Обожди, – останавливает его Эд. – Покажи, как ты задаешь нагрев… На исходе четвертый час ночи. * * * Холодное белое солнце бьет в стекла. Машина выезжает с поселка на шоссе. Эд за рулем, Джим на переднем сидении, Марк на своем вчерашнем месте, позади водителя, запрокинув голову борется со слезотечением, резь в глазах невыносима, сжал зубы, несвежим носовым платком осторожно промокает загустевшие слезы. Возбужденный баритон Эда, бас Джима, никаких уже вьетнамских эпизодов, все ушло в историю, а сегодня день победы. Это клацанье!.. Эд вскидывает от руля вверх свои большие руки: – Когда я услышал это, ребята, я сказал себе: будь я проклят, в такие моменты только и живешь, это же стоит тысячи оргазмов! Через год в этот самый день мы встретимся и отметим дату, такого еще не было в моей жизни, был эпизод, когда тоже работали сутки, ну и что, просто рутинная срочность, никаких тебе сомнений – получится, не получится… - Так собрать после того, как мы такое намеряли!.. – Это Джим. - Марк, насколько, ты говоришь, температура станет ниже? - На девяносто, а часа через два еще на десять. Эд, нельзя ли по пути заглянуть в аптеку, чтобы я купил что-то для глаз? - Пусть даже на восемьдесят, на семьдесят! – Эд гонит машину, и глаза у него горят. – Мы им показали такую ответственность и такой класс, что теперь они уж точно закажут нам с десяток машин, это же перспектива! Еще бы, думает Марк, если зашибаешь комиссионные… А что в перспективе у меня? Уж не новые ли поиски работы? Они там, на переднем сидении, в веленевом великолепии английской речи, произношение у обоих образцовое, а он пытается дремать, белесое солнце греет веки, чередуясь в движении с прохладными туннелями древесных аллей, кивки и легкие заносы на поворотах, спать, спать, но в сознании, теперь уже, правда, спокойно, даже не без торжества, всплывают эпизоды сборки, лица, обращенные к нему в ожидании подсказки следующего этапа, а он совсем уже не видел ничего, не мог читать чертеж и передал его Джиму, а тот, словно не сам это чертил, терялся, переспрашивал, так ли, верно ли, да, так, верно, сперва распорное кольцо, гайку, потом сальник, да он же как живой, впинаешь его вовнутрь корпуса, а он, пакость такая, пройдет полокружности и выворачивается, как пойманный угорь, и этот шлем, дурацкие очки сползают на нос, а рук и так не хватает, Джим, капни сюда смазки, он снял-таки свой шлем, придержи здесь и здесь, а здесь на надо, дальше я сам, так ее, дрянь, еще здесь… Есть! Крышку! Крышку затягивайте, а то вылезет обпять! Все, теперь кладите, вот так, так, осторожно… ч-черт, руку!.. Джим увидел его ставшие огромными глаза, навалился, как противовес, своей немалой тяжестью, да, прищемило, но слегка, ничего, обошлось, при такой-то работе, при такой усталости и спешке и поважней кое-что прищемить можно, и вот узел собран заново и водружен на погрузчик для перевоза обратно к машине… Пять двадцать утра. Он уже не курил, берег силы. Еще предстоял монтаж вала на машину, вроде бы можно делать все в обратном порядке, но клятый транспортер наделал-таки беды. Дело в том, что вал крепился к пьедесталу двумя корпусами. Будь это одно целое – нет проблемы: поставили, затянули болты и все. Но как быть с двумя? Обычно позиция корпусов при сборке таких больших валов находится опытным путем. Положение, при котором вал вращается с наименьшим сопротивлением, есть позиция наименьшего перекоса – замечательно! После этого в корпусах и пьедестале проделывается по два калиброванных отверстия, в них забивают штыри – и уж после этого машину можно разбирать и собирать сколько угодно, штыри однозначно располагают корпуса относительно друг друга и никакого перкоса быть не может. Так и было сделано. Но при разборке, из-за нависающего транспортера, кран дернул узел вала не вверх, а косо. Штыри согнуло, отверстия разбило. Ни то, ни другое использовать вторично нельзя. Положение корпусов предстояло найти наново – на глаз, в запыленном цехе, при слабом свете, после бессоной ночи, когда усьалость исполнителей делалась еще одним фактором, с которым нельзя было не считаться. Между тем перекос подшипников грозил их перегревом и быстрым выходом из строя, а это стало бы особенно обидным конфузом после всех успешно преодоленных трудностей. Нервный осмотр Марком штырей и отверстий сразу все сказал Джиму, но он молча крутил гайки. К тому же он помнил, что еще при разборке Марк, расстроенный поломкой штырей, толковал с Гаем и обращал его внимание на то, что пыль создает опасность перекоса подшипников и в вертикальной плоскости. Он потребовал ко времени возвращения вала к машине очистить пьедестал от пыли и смазать его веретенным маслом. Джим угадывал намерения Марка не до конца, но уже тогда понял: проблема схвачена. Вернувшись с пересобранным валом, они увидели, что заводчане у машины и пальцем не шевельнули. Приезжим предстояло самим выдергивать согнутые штыри, самим очищать пьедестал от грязи, самим шкурить его и смазывать, даже и масло самим искать неизвестно где… Словом, еще и с этим навозились, что, впрочем, пришлось кстати: морозный утренник задувал от разверстых ворот, и в цехе такая стояла теперь холодрыга, что приезжим такая разминка необходима стала, чтобы не околеть. Время использовалось препаскудно, никаких уже параллельных операций, рабочие на этом этапе не знали, что делать, объяснять им было дольше, чем делать самим, они пассивно ждали, а приезжие драили пьедестал. После очистки все вместе пыхтели над грубой установкой вала на пьедестал, а потом и людей осталось всего-ничего, интересное кончилось, кудрявый незаметно слинял, остался один седоусый, и тут Марк собрал остатки энергии и коротко, четко, зло стал командовать – что делать и в какой последовательности. Он все чаще ходил к фонтанчику с питьевой водой у каптерки – промывать глаза. В очередной раз на обратном пути неожиданно заблудился и вышел к воротам, через которые двенадцать часов назад его с товарищами ввезли в цех. Здесь все было так же разворочено, серно-аммиачно, экскаватор застыл с поднятой рукой, ни души вокруг, но в провале ворот уже не зияла тьма, а тускло поблескивал сизый рельс замызганного железнодорожного полотна. На последнем этапе, валясь с ног от усталости, Марк все же нахваливал себя за то, что не поддался стихии разрушения и продумывал сборку при разборке. Эти парни так лихо срывали все с мест, не отдавая себе отчета, что лихость придется оплатить, как оплачивается все в жизни, даже такая малость, как разобранная конструкция. Детали придется ставить на места, а где они, места, их еще найти предстоит! Поставь зубчатые колеса с перекосом, будут они работать? Выкрошатся в два счета. И подшипники так же. Но эти славные парни университетов не кончали, а если и кончали, как Эд, то по профилю «время-деньги»… Что ж, им и не нужно, всегда найдут какого-нибудь мавра, русского или китайца, тот сделает дело и – будь здоров!.. Ладно-ладно, крути гайки. Крути-крути, но башку кверху держи, не то глаза вон выпадут. А радикулит-то помалкивает! Каросин – вещь! А нервное напряжение и вовсе… Не зря же во время Великой Отечественной все хроники повыздоравливали. Потом, правда, помирать стали пачками, но лишь после победы. Зато радость какая – дожить до победы! А там – умереть, чтобы не видеть и не знать того жалкого, что дальше будет… Кончикам пальцев – полный абзац, но в перчатках что за работа… Вот и Джим без перчаток. Имеются все же американцы вроде русских. Американок больше. Но есть и такие, как Салли, веселая вдова… Бодра с похорон. Вовремя осчастливил муженек, благословил на другую жизнь, а то еще пару годочков – и перезрела бы. Товар! Весьма сексапильна. Вдова для серьезного покупателя. На мою, бедную, кто клюнет… Бесприданница! Теперь затянуть болты переднего подшипника, туже, туже! Ох… Еще!.. Штифтов-то нет, только на болтах-гайках все и держится… Все. - Джим! Джим кивнул. За шкив пробовал провернуть вал – куда, и не шелохнулся. Кувалдой стал постукивать по корпусу заднего подшипника, пока вал не стал проворачиваться легче, и стучал еще, пока вал не стал проворачиваться труднее, и тогда снова в противополодном напрявлении, пока вал не стал проворачиваться с оптимальной легкостью. Эд покуривал, чутье менеджера давно уже подсказало ему, что дело на мази. Да и Марк не забывал о нем и попутно пояснял: на очищенной поверхности пьедестала, смазанной перед установкой узла, легко манипулировать им и добиваться соосности обоих корпусов… В обратном порядке завершались теперь операции сборки: надевание ремней, фиксация электродвигателей, монтаж дробильных колес… Эстафету подхватил Эд, он эти колеса демонтировал с седоусым. Но теперь дело шло далеко не так шибко. Пыль с колес после их разборки сметена не была – так же, как и пьедестал остался не убран, – за холодную ночь влага на всем металлическом конденсировалась, пропитала легкую пыль и превратила ее в замазку. Эта замазка на посадочных поясках стала неодолимым препятствием. Дважды Эд с седоусым собирали колеса, обнаруживали перекос, разбирали и молча принимались заново драить пояски. Джим, стоя с опущенной головой, а Марк с задранной, обессиленно курили внизу, у эстакады, привалясь спинами к башне шаровой мельницы. Марк оттолкнулся, обошел ее, в разверстые ворота снова увидел на хребте сдвинутые в направлении доминирующего ветра сосны, озаренные солнцем. Цикл завершился. - Диаметр двадцать четыре фута, - сказал он Джиму, - а высоты не могу определить из-за козырька. - Футов сорок, - вяло отозвался Джим. Около семи явился юркий Гай, и седоусый за руку попрощался с приезжими, кончилась его долгая вахта, почитаю за счастье знакомство с вами, guys, эта ночь не забудется, приятного вам перелета и мягкой посадки, монтажем колес занялись теперь рабочие дневной смены, а Эд втянулся с Гаем в беседу настолько долгую, что Марк, в свойственной ему язвительной манере, основательно, впрочем, обескровленной, вяло поинтересовался у Джима, что можно так обстоятельно обсуждать после бессонной ночи и успешно выполненной работы, а Джим так же вяло предположил, что обсуждается меню торжественного завтрака. Менеджеры спустились наконец с эстакады, Эд обнял Марка за плечи: едем, мы отдохнем, они закончал сборку, запустят машину, прокрутят, сперва вхолостую, при этом температура будет… Как ты говоришь, Марк?.. Да, вот… А потом упадет еще на сколько?.. Ага, еще на десять градусов… Ага, ага, через сколько?.. Через час-два. Все, звоните в гостиницу, если что. Да-да, к вечеру мы здесь, а как же! И лишь после этого еще с полчаса топтался с Гаем… … Сквозь полудрему и шелест машины он слышит бас Джима и равнодушно отмечает, что тот оседлал любимого конька и с тихим смешком рассказывает, как Марк отверг формулу, по которой в компании последние пятнадцать лет считали максимальный пусковой момент. - … Ты ж бывал у нас, знаешь отсек в лаборатории у выхода на задний двор, где молотовые дробилки, стоим мы с ним там, курим, с нами, как всегда, двое наших рабочих-лаборантов, они его приняли в нашу курящую компанию, особенно после того, как он с большим знанием дела обсудил с ними русские, американские и шведские водки и признался, что теперь ему больше всего по душе бурбон, ну, стоим, что-то там я его спросил о русской войне, вдруг он тычет пальцем в малую молотилку, в ней же, ты знаешь, диаметр барабана виден на контуре машины: «И где только вы взяли эту формулу… Вы мне толкуете, что при пятидесяти оборотах в минуту?..» Крутит так перед собой пальцем, похоже и впрямь оборотов на пятьдесят. … «Да? Вы меня уверяете, что при такой скорости центробежная сила поставит молота перпендикулярно к валу? при этих оборотах? Да никогда в жизни!» Сунул трубку в карман и умчался. Мы с рабочими посмеялись, докурили, я зашел в отдел сбыта, у них был ко мне вопрос о себестоимости какой-то пустячной работы, ну, возвращаюсь к себе, а он уже у меня в кабинете, сует мне в руки листок, а там новая формула с выводом: «Сто оборотов, – говорит. – Ровно вдвое больше! Тот парень, что выводил формулу, где-то по дороге потерял двойку. Бери тахометр, идем, проверим». И тащит меня к Эрни, а тот, как всегда, чем-то занят, никогда не знаю чем, но как выслушал, в такой экстаз пришел! «Никакой день нехорош, чтобы сделать открытие, только пятница годится для открытия!» Дело было в пятницу, а Эрни еще не отошел от восторга прошлой пятницы, когда Марк предложил решение по подшипниковому узлу. Выложил на стол оба наши тахометра: «Идите, жду вас здесь!» Ну, пошли к машине, запустили, молота загрохотали, потом, как мотор набрал обороты, затихли, значит, встали перпендикулярно к ротору, а когда выключили машину, Марк прижал тахометр к валу, и молота упали и загрохотали ровно на ста оборотах! Я потом всем рассказывал, как он пальцем крутил у своего живота и говорил: «И вы меня уверяете, что при таких оборотах молота встанут? Никогда в жизни!» И через десять минут – новая формула. Эд, люди балдели! Он захохотал. Эд о чем-то тихо спросил, чего Марк не расслышал, но Джим набрал обороты в рассказе, уже с полгода бывшим излюбленным в его репертуаре, и ответил, не сдержав голоса: – Но он же за десять месяцев решил все наши многолетние проблемы! – Он оглянулся, приглушил голос, и дальше было не разобрать… - Ну, парни, – властно прерывая беседу с Джимом, возвышает голос Эд, – мы такую сделали работу, о которой с гордостью будем вспоминать всю жизнь! У меня такого еще не было! Ну, работали однажды без сна, даже дольше, часов где-то сорок, но то было рутинное дело, без всяких сомнений «получится-не получится», кое-что надо было срочно сварить, я и работал с бригадой сварщиков… Но такое! - Они все же неплохо помогали, - дипломатично вставил Джим, будто и здесь опасался цензуры и посторонних ушей. - Я думал, нам придется все делать самим. - На чужом предприятии с их оборудованием? С их подъемным краном? - Марк глядел в окно машины на затуманенный луг и звучал едва-едва. – Такое, я думаю, не допускается правилами безопасности нигде в мире, даже здесь... - Все же они помогли, – упрямо повторил Джим, и тут уж Марк промолчал. Холодное, явно осенннее, солнце светило, вполне русский пейзаж бежал рядом за окном, березки и ели, шумно проносились встречные машины…. … а они из мрачной бездны цеха волокли многопудовые ноги в заводских бутсах к заводоуправлению, не веря, что все позади, снова пересекли рельсы, день да ночь, сутки прочь, но еще не конец, еще перед уходом надо в заводоуправлении перед кем-то ножкой мерсикать в интересах будущих заказов, ладно, пусть, были бы заказы, была бы работа, но как же добраться до гостиницы, нет, не так скоро, братишка, и в запыленном бараке заводоуправления, в кабинете, мебелированном будто со свалки, Эд в изысканнейшей манере с четвертьчаса бубнил вежливому начальнику снабжения стишок компании о надежности-дешевизне-эксклюзивном качестве их работы, а они с Джимом на стульях, Джим поникнув, а он с задранной головой, в совсем неизысканных позах, придавленном усталостью, сонливостью, резью в глазах, щурились на низкое еще солнце, а уж когда добрели наконец до проходной, скинули очки, и каски, и бутсы, и переоделись в свое и сели в машину, о!.. и развалились на сидениях!.. - Хоть пару часов поспим. - Это Эд. – Кстати, Джим, ты звонил Эрни? - О-о, он в восторге! - От чего? – сзади резковато спросил Марк. - Как – от чего? От сделанного! Ты даже температуру предсказал! - Это лишь предсказание. Я приду в восторг, лишь если оно сбудется. - Все будет о'кей, - сказал Эд и вдруг заложил такой разворот, от которого Джим и Марк почти легли. – Черт, аптека, совсем забыл!.. Тогда лишь Марк сообразил, что и сам позабыл о своей просьбе. Резь в глазах сделалась привычным неудобством существования… Препарат искусственной слезы он закапал тут же, в аптеке. Шел одиннадцатый час, завтрак в гостинице давно закончился, но Эд очаровал горничную-негритянку рассказом о ночном бдении, и она, ну прямо как в СССР в эпоху славных трудовых подвигов, из одного уважения к их героизму, посреди разоренных, в состоянии уборки, столов, соорудила на одном полный ассортимент и обслуживала их с сердечностью, которая лишь трудягам внятна. Завтракали, тем не менее, вяло и сразу разошлись по своим номерам. Марк позвонил жене с кратким отчетом, но она и тот сократила, услышав, как он звучит и сколько времени осталось ему на сон. И вот, когда он задернул шторы, разделся и лег, все пройденное вернулось, и с ним сделался жестокий приступ тахикардии. * * * Уже совсем стемнело, когда они вторично вернулись с завода и вышли из машины на подворье гостиницы. На паркинге стояло лишь несколько машин. Людей и вовсе не было. Дул теплый ветер, высоко над фасадом светилась на фоне темного неба оранжевая вывеска. - «RED LION», - прочел Марк. - Лев, ясно… Но почему – красный? Правда, в России после революции все было красным, все в крови. Даже завод синей краски назвали «Красная синька»… И в Англии… как бы это сказать… лев покраснел после революции? Или после всех этих дворцовых интриг и - Красный лев - британский геральдический символ, - завел было Джим, но Эд прервал его: - Это в твою честь, Марк, ты наш красный лев. Пошли ужинать. … Марк принял транквилизатор и все известные ему меры, вплоть до окунания лица в холодную воду, отчаялся уже унять тахикардию и покорно лежал на спине, лишь дышать старался пореже, но от этого делалось еще хуже, приходилось потом подгонять дыхание в такт сердцебиению. Он лежал и думал, что выход в вечность через отель становится уже семейной традицией, кузен умер в гостинице «Москва» в таком же примерно возрасте, и так же на тумбочке осталось лекарство, которое он так и не принял, то ли медлил, то ли не желал, ну что ж, без паники, чему быть тому не миновать, но дело-то сделано, и Эрни придется проглотить пилюлю. «На данном этапе мне не нужны твои советы, понял?» А ты, Эрни, понял, как они нужны и во что обходится поступать наперекор рекомендации русского инженера? Подшипники пришлось-таки заменить, и это не так оказалось просто в спешке, в грязи, в ночи, при беспечном отношении к технике безопасности, лишь бы копейку лишнюю не потратить, но на билет тебе издержались, понимали, что без тебя не обойтись, то-то, блоха эвон еще когда подкована была… а сердце вот скачет, как блоха, и хрен его подкуешь, но-но, юноша, чересчур поздно, твоя вдова не Салли, и охотник на нее вряд ли найдется, да еще такой, которому ты ее доверил бы, так что выход у тебя один – выжить! Поворотись-ка, сынку, на правый бочок, экий ты смешной какой, во дает, сто сорок, не меньше, а нормальный-то пульс ниже шестидесяти, интересно, долго ли проработает мотор на таких оборотах, да что ж попишешь, все сделано, приняты все меры, авось обойдется, а если нет, то все же дожил до победы, а дальше лучше и не знать… Да и что это за победа, приучили нас к победам в победоносной стране, все победы да победы, а на поверку только беды… В конечном итоге всех нас ждет поражение, а победа – случайность, чудо горящего без масла светильника, и жить надо учиться с поражениями, в этом если и не вся мудрость жизни, то преимущественная ее часть. Да и где достоинство проявишь, как не в поражении? Быть готовым к смерти здесь, сейчас, на гребне такого успеха, в гостиничном номере – это величаво, а там, глядь, избежишь худшего, чего-то, до чего никак не желал бы дожить… Фффууу, ну дает! А что скажет Джим? Да ничего он не скажет, слишком ты много вкладываешь в отношения, ненормальная твоя искренность, эти исторические экскурсы, лекции по теории машин и механизмов, по статике, кинематике, по динамике электропривода, тебе вовсе не платят тем же, платят лишь формально… Э, э, э, это что за мысли?! Текли так согласно сами по себе, засыпал или умирал, а эти вот – они же не мои сознательные мысли! Неужто голова в нормальных условиях работает в рамках морали, в обузданном режиме, а в критичексих ситуациях в необузданном, вне всяких рамок? И тогда, если поймаешь мысль за хвостик, узнаешь правду как-она-есть? Ффу, как скверно, неужто это день моей смерти, какое сегодня число, не могу вспомнить, и как же ей, бедной, сообщат, ну, не надо, как-то сообщат, может, и деньги какие-то выплатят, и не время теперь обращаться за милостью к тому, о ком не думаешь ежедневно, Он занят, а положись-ка на авось… … который еще больше часа никак не сказывался, а когда сказался и Марк задремал прозрачной дремотой, телефон взорвался звонком, и Эд сообщил, что ждет их в вестибюле через десять минут. В пути говорили мало, короткая дневная дремота только и сделала, что уняла сердцебиение. Эд по-прежнему рулил и лениво обменивался с сидевшим рядом Джимом мнениями о ресторанах, где и что подают, и Эд, полуобернувшись, сказал: на обратном пути везу вас в уникальный ресторан, это дело надо отметить! - О расходах не тревожьтесь, - добавил он, хоть никто тревоги по этому поводу не выразил, - это я беру на себя. На проходной выполнили знакомые уже формальности. На сей раз Марк переобулся в опорки на размер больше, так натерли ему прежние. В цех вошли сами, чувствуя себя здесь старожилами, уверенно пробирались ужасавшими вчера лабиринтами, теперь они и лабиринтами не казались, миновали унылые громады шаровых мельниц, вышли к своей машинке, она все еще грохотала, уже вхолостую, и на мезонине встречены были ухмыляющимся Гаем: «Температура ровно на сто градусов ниже! Как предсказано: разогрелась куда ниже, чем раньше, а часа через два упала еще на десять градусов!» И все вместе обернулись к Марку. Он лишь кивнул и сказал, что гайки корпусов обоих подшипников надо надежно законтрить, корпуса засверлить вместе с пьедесталом и поставить на каждый по два массивных штифта. Работали под фанфарные сообщения Гая: уже подписан контракт с компанией, которая займется сносом шаровых мельниц, пятьдесят человек и шесть самосвалов в течение месяца… На сей раз не помогал никто. Остановили машину, законтрили гайки, благо инструмент остался на мезонине… Вот он, трудовой энтузиазм… Приветливая официантка, обильная еда, но не потому работа стала здесь страстью такой, что перебила все другие страсти, до которых не допрыгивала в былые времена, о которых один милый мясник, заслуженный работник прилавка, в разгар Третьей Волны, еще в конце семидесятых, с чувством выразился в том духе, что Америка, дескать, все расставила по местам, мясники остались мясниками, а инженеры вот оправдали-таки свое звание, и тогда это казалось верно, заработок инженеров в Америке раза в три превышал заработок мясников, да и спрос на инженеров был еще велик, но добряк поторопился с признанием, жизнь быстро повернулась и переставила все иначе, инженеры остались инженерами со всеми радостями зависимости, а мясники вышли в бизнесмены, хоть и с заботами независимости, ну не мясник я, прости, а за чудо спасибо, сотворил-таки согласно заявке, но разве ж не заслужено, да после всего, что я хлебнул, надгробие на моей могиле должно обладать целебной и чудодейственной силой, сообщи им об этом своевременно, о'кей? "Го-те-ню!" – говорила мама с ударением на каждом слоге, с мольбой такой неистовой, что всевышний должен бы, кажется, по пояс высунуться из небес для выполнения обеими руками… И это мама, которой посещения синагоги с помощью пальцев одной руки счесть можно, так она говорила в роковых ситуациях, бурное столетье понавтыкало их в жизнь семьи преобильно, и мама всегда находила выход сама, но какое обоснованное решение ни принял бы, разве знаешь заранее, чем дело кончится, "Го-те-ню!" — вот и вся страховка, ну-у, полегче, не то опять заколотится, и спина-таки дала знать о себе, но какое значение это имеет теперь, когда победа… ведь мы народ какой? мы такой народ, что за ценой не постоим… Джим, давай, натягивай, подтянули, проверили, но, когда принялись за постановку штифтов, выяснилось, что штифтов нет, ни разверток для калибровки отверстий, а в некалиброванных штифты не выполнят назначения, корпуса будут ерзать за счет зазора, взяли с Гая слово поставить штифты, обязательно до следующей разборки машины!.. С тем уехали. Уже стемнело. – Ну, Марк, с нашими проблемами предсказываю тебе большое будущее в компании, скажи, Джим? – Марк уже решил много проблем, – дипломатично отозвался Джим, не затрудняясь перечнем, так как среди проблем, решенных Марком, были некоторые, созданные им. – Я имею в виду машины в эксплуатации, – не сдавался Эд. – Есть парочка монстров, хотелось бы знать твое мнение. Ты поехал бы? – Всегда готов,– сказал Марк. – Нам, татарам, одна черт. – Отлично! – рассеянно сказал Эд. – Но почему здесь темно? Подкатили к пустому паркингу у небольшого строения, Эд вышел, оставив их в машине, вернулся и молча вывел машину обратно на шоссе. – Опоздали, – догадался Джим. – Й-йеп, – мрачно сказал Эд. – Я думал, что они открыты до полуночи. Фары встречных машин слепили, а впереди, как назло, тащился трак с прицепом, груженным могучими бревнами. Эд жаловался Джиму, что ему мало платят, компания из-за этого уже потеряла несколько ценных работников… Джим по должности был на пролет ниже Джима и отделывался междометиями, но Эд знал, в чьи уши жужжит: Джим, хотя и скрывал это, был близким личным другом председателя правления. Трак обошли на расширении дороги. Вскоре замелькали разноцветные вывески и их отражения в реке. Это уже был центр, у самой гостиницы. - Славный городок, - сказал Марк, - а я и не знал о его существовании… - Куда нас не заносит, – поддакнул Эд. – Я пять лет просидел в Азии, три года колесил в Европе… Ну, что, полакомимся здесь? Но лакомиться в гостинице было нечем. Взяли по гамбургеру, Эд заказал всем водки, уселись за столики прямо в вестибюле. Хоть к тому времени Эд уже выяснил вероисповедание Марка и сам сообщил, что отец его ирландец, а мать из-под носа у гансов вывезена английскими родичами из Литвы в последний буквально миг перед оккупацией, он уже, видно, поставил перед собой престижную цель: перепить русского, взять реванш! И под философский спор с Марком о будущем человечества надирался с такою силой, что Марк, кое-как унявший свою тахикардию, лишь помаргивал воспаленными веками. Конечно, в другое время он принял бы вызов и постоял за национальное достоинство, хоть и знал уже, что в соревновании с англо-саксами даже этнически чистые россы, если таковые где-то еще сохранились, пальму первенства вряд ли могли бы оспаривать. Столько пить и не терять нити сложного разговора… и аргументировать, пусть не слишком глубоко, но не допуская прорыва фронта!.. Словом, перед лицом подавляющего энергетического превосходства вьетнамского ветерана да еще с болью в уставшем от бешенного колочения сердце, он оставил мысль о защите национального достоинства и тихо допивал свой стакан, бубня все же о надвигающейся опасности размежевания человечества, вплоть до образования двух или более биологических разновидностей… В половине двенадцатого Эд одним глотком прикончил свой стакан водки со льдом и трезво сказал, что ему надо сделать несколько звонков, да и на самолет завтра всем вставать спозаранку, пора, наверное, ребята, по кроватям, жестом остановил Джима, пытавшегося было завладеть счетом, потрепал по плечу Марка и пожелал ему спокойной ночи. Марк поплелся к лифту. Эд, расплачиваясь у кассы, провожал его взглядом. Когда дверь лифта закрылись за ним, Эд повернулся к Джиму: - Слушай, славный же парень! Неужели не задержите его у нас? Лицо Джима искривилось состраданием: - Ты никому не проговорись… Эрни будет уволен через неделю. Он еще не знает. Эрни, главный инженер!.. А этого оставить? Получится, что мы сами себя отхлестаем. Был бы он помоложе… и погибче… Решено дать ему поработать еще месяц, чтобы не получилось, что увольняют после такого достижения… - Жаль, - сказал Эд и повторил с ударением: - Очень жаль! Ты только подумай: собирая изделие, держать в уме фактор наружной температуры! Джим развел руками. У лифта они простились, и Эд вышел на паркинг покурить. Все так же дул теплый ветерок. Нет бы дуть ему вчера! Но, как бы то ни было, клиент в кармане. Ни за оборудованием, ни за экспертизой эти парни не станут обращаться ни к кому и никогда, кроме нас… если, конечно, мы не обделаемся в очередной раз без такого специалиста… Нет, какая все же работа сделана, блеск! Под это, если умно, не спеша, можно выколотить повышениезарплаты. Продумать очередность шагов… организовать парочку писем от завода… Мысли его переменили направление… Полоса неудач как будто закончилась. Начиная с развода, с последовавшего затем интервью в этой компании, с переезда в Лас-Вегас… Вот была отличная идея, одна из самых удачных в жизни. Развлечения – вот они! На авиабилетах экономится круглая сумма, и отчету она не подлежит. Выделены деньги – а там летай хоть на метле. Да и вообще, на примере этого бедняги видишь преимущества своей должности: сам себе босс, выбираешь и место проживания, и друзей, и… Сейчас первым делом проверить автоответчик, там наверняка эта белоглазая бестия что-то нащебетала, а упускать такой кадр, ну да, это же вихрь! Должно быть, не одно только приятное ждет на автоответчике, есть сообщение и от адвоката, ведущего развод. Там такие расходы предстоят, их повышением зарплаты не закроешь. Ну, ничего! Есть еще время, силы, знакомства, отличный английский и щит ветерана! Он докурил, поднял красивую голову и приязненно посмотрел на оранжевое сияние вывески. В окнах фасада кое-где уютно светились абажуры. Он бросил окурок и пошел к двери. Шаги его были упруги. ПОБЕРЕЖЬЕ, № 6, 1997 Новая редакция, 2004 |