| ТАНГО СМЕРТИ, или КОМПОЗИЦИЯ НА СЛОЖНУЮ ТЕМУ Судьбы мелодий как судьбы людей. А то и страшнее. Вот, например, романс "Гори, гори, моя звезда". От этой мелодии, от этих слов слезы закипают ещё до того, как понимаешь, на сколько ладов можно петь эту музыку и что подразумевать под словами. До боли хочется знать, кто же с таким неизбывным страданием издал воистину библейской силы вопль, уже внеличный, глобальный, символический. Но и личный тоже. Не сосчитать произведений во всех видах и жанрах русского искусства, вдохновлённых этим творением духа. Кто автор слов? Пушкин? Даже для него – сильно. Не Пушкин, нет? Не Лермонтов? Кто же? А музыка? Чайковский? Даже для него – чарующе. Тоже не он? Опять – музыка народная, слова народные? А написал, оказывается, и слова и музыку герой России, гений минного дела, инженер и адмирал Александр Васильевич Колчак. А ещё был такой танец – фокстрот "Рио-Рита". До войны был и после войны был. Пережил, можно сказать, войну. Потому что слова были невыразительные. Танцевали под него молча до войны – так же молча толклись после. Танцевать-то некому стало, с войны вернулись либо калеки, либо не танцоры. Молодёжь отплясала своё со Смертью. Мальчишки, ухаживавшие за моей сестрой, не вернулись с войны, как не вернулись и наши с нею двоюродные братья. После этой свистопляски смерти слышать "Утомлённое солнце нежно с морем прощалось, в этот час ты призналась, что нет любви" было страшно. Женские сердца переполнены были любовью, мужские утомлены потерями. "Рио-Рита" выжила – ритм без слов. "Утомлённое солнце" угасло. А ещё такая бывает музыка, что от неё останавливается сердце. Останавливается буквально, и требуется импульс, толчок воли, чтобы запустить его вновь. Альфред Шнитке, "Concerto Grosso". Это нельзя слушать один на один, это как космос вдохнуть. Один лишь вдох и возможен, дальнейшее – молчанье. К свиданию с такой музыкой никогда не оказываешься готов. На слушателя это опрокидывается, как подлинность. Слов нет, чтобы рассказать об этой музыке. Когда бы были, то и музыка была бы не нужна. А их и нет. И не будет. Эти звуки хватают душу за горло. Страдание, зверство, голод, любовь и дружба взахлеб – пополам с подлостью и грязью. Вдруг узнаёшь обрывки мелодий. Каких? Не знаешь. А то ритмы знакомы. Откуда? Не имеешь представления. Триоли взметаются, словно вспугнутые семьи, становятся мелодией – такой щемящей!.. Потом триоли повторяются уже не в мелодии, в бесчеловечном реве, он сметает всё, и всё бурлит, пронизанное вихрями разбившихся об эту стальную машину (аппарат!) и друг о друга жизней, пересекается металлическими оплеухами, словно пилой по нервам, да не просто, а зубьями поперёк, не попадая в рез – чтоб пошире захватило! чтоб всякий раз по нетронутому, по ещё живому! – и тут звуковое месиво исторгает из себя томительно-длинную ноту, ну, две, пять, ничего же в этом нет музыкального, ну, ничего абсолютно!.. Но потом, читая иные произведения, ловишь себя на том, что всё это уже известно тебе лично, непосредственно, не вычитано, а пережито, без фраз – в окопах, в застенке, в тоске, муке, геройстве, подлости, угрызениях совести, как и положено Человеку Божьему, несовершенному творению совершенного Творца. И куда там тягаться с такой музыкой писателям, пусть даже современникам... Даже фильмам с такой музыкой не тягаться, хоть, казалось бы, кино, искусство синтетизирующее слово, изобразительный ряд и музыку, могло бы… Не смогло. "Утомлённые солнцем" не выдержали состязания с "Concerto Grosso". В одной лишь 5-и части концерта, в Рондо, весь фильм. И текст, и подтекст. И даже историческая перспектива до утомления солнцем, мерзость утомления и ужас последствий. Да, я опять о том же. Как говорится, кто о чём. А я о военных потерях. Музыка не скажет, что её навеяло, всяк волен рассудить сам. Может, не по праву сравнивать Михалкова со Шнитке, ставить их в один ряд. С чего бы это? Не знаю, так получилось. Само встало. Несовместимо? Музыка многозначна. Но кино наглядно, оно может стать откровением. Может и не стать… Не смотреть фильм было нельзя. И смотреть не хотелось. Не хотелось снижать впечатление от музыки. Слишком многое на порядок оказалось ниже, наипаче пошловатый и вынужденный вести чужую игру комдив Котов. Глуповато-самоуверенный герой Гражданской войны не в масть реальному Котову, который мог быть или не быть легендарным героем. Ибо реальный Котов существовал. Хоть, возможно, с другой женой, дачей и дочерью. Сов. секретно ВЫПИСКА Моск. военный округ. Жуков – командир 4-й кавдивизии (БВО).[Белорусский военный округ.— П.М.] Группа слушателей Академии им. Фрунзе из БВО и 4-й кд прямо заявляют, что Жуков был приближённым Уборевича, во всём ему подражал, особенно по части издевательства над людьми. ВРИД начальника ОРПО ПУ РККА дивизионный комиссар Котов. 10 авг. 1937 г. Хорош документик? Жуков был хам, не тем будь помянут. Но документ – ведь это же лицензия на убийство. Дивизионный комиссар в то время был чином. А дожность-то, хоть и временного начальника, зато в самом Политуправлении РККА! По своей должности реальный Котов обязан был писать немало таких бумаг "в духе времени". Хотелось ему этого? Нравились ему, герою Гражданской войны, те характеристики, какие по долгу службы писал он на товарищей и друзей? Оценочные критерии – друг или недруг Уборевича, Якира, Блюхера? Ох, нет! И уж никак бумагомарание это не могло поддерживать в нём глуповатой самоуверенности. Дурак? Получается так. Михалков создал образ военного дурака, их было немало среди легендарных героев. Но они-то как раз уцелели, вот в чём штука! Упростил Никита Сергеевич. Легендарные командиры погибли не потому, что были дураки и дали Сталину сожрать себя. Дураков зачем трогать? Пусть служат! Вот они и послужили в войну – в меру своего умения. Памятниками их умению стали те мемориалы, которым мы выплакиваем своё горе. Визжат скрипки, стонут трубы – это наши вопли. С военных времён и доныне, Не выплакать. Столько лет прошло. Не помогает. Это уйдёт с нашим поколением. А как же Котов, реальный? Он-то за что погиб? Он ведь дураком не был. Какое-то время я даже думал, что михалковский Котов – это Николай Альбертович Юнг, многолетний сослуживец Жукова, комиссар 4-й кавдивизии, а затем 3-го конного корпуса. Вдова Н.А.Юнга, Елизавета Михайловна Тёмкина, и показала мне этот документ-идентификацию однофамильца, героя фильма. От Тёмкиной же знаю, как переживал Юнг происходившее. С тех пор, как начались репресии, к нему, от природы жизнерадостному, хорошее настроение возвращалось лишь случайно. Никита Михалков даёт временную веху в фильме – год 1936-й. Первые, дескать, ласточки. Может и вовсе – Самая Первая Жертва? Неправда. Первые взяты были прицельно, не наугад. Это как раз и были те, кто намеревался сместить несменяемого генсека силой. Они знали, что готовятся на безнадежное дело. И на момент ареста не могли наслаждаться безоблачной беспечностью. Всё, что им оставалось, – пытаться спасти семьи. И самые отчаянные достигли, как Якир, бесстрашно крикнувший в расстрельные жерла своё знаменитое "Да здравствует Сталин"... О заговоре командармов зарубежные биографы Сталина писали ещё в сороковые. А уж тем паче не секрет это в наши дни. Если для кого и секрет, то не для Никиты Михалкова. Ему не надо, как автору этой композиции, рыться в бумагах и разыскивать редких свидетелей эпохи. Он из информированных. К нему информация стекается сама ввиду, так сказать, естественного уклона. Люди толкутся возле него, чтобы рассказать. Но можно и уклониться от информации. Наверное, крепко ещё довлеет дневи идеологическая злоба его, коли Н.Михалков демонстрирует подобный обскурантизм. Ибо фильм – ещё один всплеск официального советского искусства в той его традиции, где всё уже было хорошо (после уничтожения лучших родов России), уже устоялось всё (после уморения голодом крестьянства), и хороша стала советская власть, выучена и слажена по флажку армия, и селяне уже смели дубьем останавливать дураков-военных, собравшихся было топтать посевы, и все вокруг были агнцы божьи. Один только Сталин плох был. Такой фильм можно было поставить и при Хрущёве, и при Брежневе, и при Андропове… Да, Сталин был ублюдок. Но не он один. И всё было нехорошо. Даже армия нехороша ещё была, но она-то и впрямь стремительно улучшалась. Шла ожесточённая борьба за власть, борьба безнадёжная, и легендарных командармов по отчаянности попытки можно сравнить лишь с мучениками другого сорвавшегося покушения в другой ставке 20 июля 1944 года... ... Когда в "Рондо" Шнитке возникает подрагивающая, дребезжащая, словно страшно издалека, из туманного прошлого, чуть искажённая мелодия Танго, уже не сомневаешься, какому времени принадлежат породившие её реминесценции. Это детство наше предгрозовое, страшное обречённостью молодых и молчанием взрослых. Бог знает, что ещё в этой музыке. Она так многозначна, мне кажется, что в ней вся наша репрессированная жизнь, вся целиком. Но уж "Утомлённые солнцем" там – с потрохами. Отношение критики к фильму апологетическое: шедевр! А уж русские рецензенты и вовсе охрипли от восторга. Что ж, "Оскара" фильм получил. Но для режиссёра калибра Никиты Михалкова есть гамбургский счёт. Ну, пусть моё мнение не в счёт. Но выставил же фильму одну (!) звёздочку не кто-нибудь, а ведущий киноревю компьютерной сети "Компьюсерв" Роджер Эбертс. Это сотни тысяч, если не миллионы, потенциальных зрителей. Одна звёздочка – это, на мой взгляд, верх неразумия. Как раз для американцев, глотающих развесистую клюкву о России типа сюжетов Тома Клэнси, для первого, азбучного ознакомления с технологией репрессий, фильм что надо. Но за Роджером Эбертсом, кинокритиком, ответственным за профессионализм рекомендаций, приходится признать право не советовать своей аудитории тратить времени на просмотр: много в фильме трафаретности кинематографических и самоиграющих приёмов. Увы, это факт. Не знаете, что такое самоиграющий приём? Это когда мучают ребёнка. Или жуткие маски (противогазы) хватают живых людей. Или кого-то, уже примелькавшегося, убивают мимоходом. Или когда утро красит нежным светом стены древнего Кремля, а один из главных персонажей красит своею кровью наполненную для этой цели ванну. Конечно, 50 лет спустя лишь знатоки отметят, что в роли дочери героя фильма снята дочь актёра, игравшего самого героя. Что дачная жизнь снята на даче режиссёра. Само по себе это не беда. Беда в неубедительности. Может, именно ввиду бледности художественных доводов вынужден режиссёр манипулировать самоиграющими персонажами и чертами: дети, благородные старушки, дворянская щепетильность, машерочка домработница-истеричка, изумляющая вдруг безупречным французским... А, может, реквизитом собственного быта режиссёр прозрачно так намекает, что островки прежней культуры всё ещё существуют в России, что это хрупко, этого не следует касаться?! Разумеется, не следует. Только вот революция на сей раз грозит России не снизу. К кому обращён фильм? К нищим землеробам окружающих дачу деревень? Или к лидерам крайних группировок? Как этому лобовому обращению сработать в жизни, коли оно в фильме не работает? Даже безупречно, казалось бы, задуманный и ставший сквозным сюжет – убийство мимоходом случайного свидетеля-шофёра – плох не только потому, что слабо играет подобранный на роль актёр. Это искусственно во всех сценах. Зорко найденная всеобщая озлобленность не объяснена и зависает. Что иностранец – это не всякий свой поймёт. Только финальная сцена и удалась, да и не сцена, а лёгкость прекращения ещё одной жизни. В этой лёгкости и сущность режима, и бестрепетность исполнителей. Кстати, автоматы-исполнители – едва ли не наиболее живые персонажи фильма. Они органичны. Случайно ли? Они в фильме единственно настоящие. Они не играют, они честно исполняют тяжелую свою работу. Скудость находок признают даже поклонники михалковского фильма. Так же, впрочем, как единодушие вызванных им чувств. Просто для нас, свидетелей эпохи, это – самоиграющая тема, наша боль, наши потери. Прощаясь с легендарными командармами, мы всякий раз наново прощаемся с отцами и братьями. Их судьбы отдавались отныне в руки тех, для кого солдат был ещё одной боевой субстанцией, как порох или горюче-смазочные материалы. Мы навсегда – на Финляндию, на Великую Отечественную, на Афганистан и Чечню, на всё обозримое будущее – прощаемся с лозунгом "Малой кровью!" Это закономерно. В 1917-м мы простились с человечностью. В фильме две потрясающие сцены. Первая – изумительный актёр Меньшиков, Митя, содрогаясь от ужаса и отвращения, почти с рвотными позывами на лице отдаёт честь (свою честь!) взлетающему перед ним и уродливо кривящемуся полотнищу с усатой физиономией главаря всех прошлых, настоящих и будущих уголовников планеты. Вторая – фильм уже завершён, на фоне уходящей по ясному вечернему просёлку машины с плачущим изуродованным Котовым (опять самоиграющая деталь!) идут титры, сообщающие зрителю, когда реабилитирован Котов, когда его жена, а когда шестилетняя Надя. И Надя! Это очевидный приём, реабилитация ребёнка, но он неожиданно смыкается в сознании с ещё одним незабываемым музыкальным впечатлением – песней-балладой Александра Галича про генеральскую лапоньку-дочь: "Караганда моя, Караганда, ты уголёк выдаешь на гора"... И тут уже начинаются размышления, не имеющие никакого отношения ни к фильму, ни к танго, ни к Михалкову, а относящися лишь к судьбе вечно несчастной, невезучей на правителей стране, к беззаветным людям, к безнадежным заговорам, к звезде, сияющей над неведомой могилой адмирала Колчака и над другими расстрельными ямами, да и звезда сияющая на наших с вами глазах сегодня, сейчас превращается в апокалиптическую звезду Полынь – по-украински Чернобыль, – отравляющую воды, в незаходящее маленькое преступное злое солнце, полыхающее над Россией днём и ночью, убивающее мимоходом лучших её людей и сжигающее страну злобой, завистью, ненавистью, корыстолюбием, лихоимством, тщеславием... Пётр Межирицкий, Новое Русское Слово, 18 августа 1995 г. |
| "Ничего не осталось от тех вечеров с патефонной музыкой "Утомлённое солнце нежно с морем прощалось"... В этом мире, оказывается, исчезают не люди, а целые гнездовья, племена со своим бытом, разговорами, играми, музыкой". Юрий Трифонов, "Обмен". |