...Но большинство молодых людей и девушек, с рюкзаками за плечами стоящих на перекрестках европейских трасс, вытянув на разные лады правую руку с отставленным большим пальцем и обратив в сторону проносящихся машин табличку с буквой H, что значит Hungary, или M (Magyarorstadt?), ехали в Венгрию вовсе не за этим. Лохматые, в пестрых рубахах и обрезанных по колено штанах с непременными карманами на бедрах, улыбающиеся, или же, наоборот, по-детски серьезные, курящие гашиш на улицах Братиславы, поющие под аккомпанимент гитары и джамбея на Староместски намести в Праге, с веснушками и татуировками на лицах, с волосами, крашенными хной, с младенцами за плечами, с велосипедами, собаками, ручными тележками, нагруженными непонятным скарбом -- все они, без сомнения, направлялись на Европейский Rainbow Gathering.
На русский язык словосочетание Rainbow Gathering переводят как Собрание Племен Радуги. Традиция эта восходит к фестивалю Vortex I, имевшему место в штате Орегон в 1970 году, и последовавшим за ним gatherings, подробности можно вычитать на странице американского Rainbow. Это люди, путешествующие по миру, собирающиеся вместе среди природы, неба и деревьев, чтобы поиграть музыку, выпить чая, рассказать друг другу о своей жизни и, разъехавшись, снова собраться спустя месяц в каком-то другом месте на карте мира, или Америки, или Индии, или Европы.
Прочую малосущественную предысторию я опущу. Отправляйтесь как-нибудь летом в Прагу, взяв с собой в произвольной пропорции вещей и денег, сколько сочтете нужным, две недели проведите, шатаясь целыми днями среди его соборов и булыжных мостовых, вывесок, туристов, вот он, шестисотлетний европейский город со всей его шестисотлетней толкотней, ночью спите, ночная жизнь европейских городов на самом деле скучна, оставьте в записной книжке пару заметок о голубях и рассветах, встреченных в крошечном лесу над городом, остатке того темного средневекового леса, полного диких тварей и тайн, что окружал средневекового человека в его средневековой Европе и впоследствии исчез, о каменоломнях, где веками добывали камень, о стенах, склонах и маленьких несъедобных грушах, а потом опустите все это, как не имеющее отношения к делу, и начните свой рассказ с той страницы, где...
Полдень на обочине дороги Papa-Zirc. Асфальтовое полотно шириной три метра. По краям растут кукуруза и подсолнухи. Одна машина в полчаса. Аня сидит на рюкзаке, говоря, что в Венгрии, судя по всему, принято автостопить именно так -- патриархальные водители не подберут тех, кто не в силах потерпеть и голосует стоя. Воображение рисует этаких местных стопщиков, лениво беседующих на скамеечке в ожидании машины.
Мимо проезжают на велосипедах две девушки в легких платьицах. Я слышу, как одна из них говорит другой следующее (речь, видимо, об Ане): "I asked her does she go to the Rainbow Gathering but I think she did not understand me".
Нас подбирает парень на малолитражке, в которой мы едва умещаемся со своими рюкзаками и наконец-то одолеваем оставшиеся километры. Bakonybel вытянулся вдоль дороги, утопая в яблонях наподобие какой-нибудь Васильевки, что на той же широте, но восточнее. По тропинке идет высоченный парень лет тридцати. Выгоревшие космы завязаны в узел. Таким образом мы понимаем, что приехали. На перекрестке находим указатель -- стрелка с нарисованной радугой указывает нужный поворот. Тут же на рюкзаках почивают ленивые путешественники. До автостоянки и Welcome Center всего пара километров, но эта публика не любит ходить пешком. Мы тоже не любим и моментально вписываемся в какой-то микроавтобус. Водитель уговаривает желающих ехать не набиваться в машину всем сразу. "Поглядите, у нас уже совсем нет места." Его друг, покрытый кельтскими узорами татуировки, реагирует иначе: "С этими людьми надо быть начеку. Протянешь им палец, и они отхватят тебе всю руку", говорит он, обращаясь к водителю и одновременно к нам, упомянутым пронырам. Оба они шотландцы, а один из пассажиров оказывается новозеландцем, и они вместе восхищаются жутким произношением друг друга. Таким образом мы проезжаем еще метров семьсот.
Следующая остановка -- у святого источника. Честно говоря, мы принадлежали к числу тех, кто ничего прежде не слышал об этой достопримечательности Bakonybel. Rainbow People в восторге от святой воды, вокруг источника во множестве прохаживается волосатая публика, многие набирают воду, загорают, сидя на скамейке. Окружающие водоем деревья увешаны объявлениями на нескольких языках, содержания примерно такого: "Люди! Уважайте религиозные чувства местных жителей -- не ходите в голом виде около храма. Это святая вода -- только для питья".
После источника дорога представляет собой колоритное зрелище -- поднимая к небу столбы пыли, в обе стороны движутся нагруженные вещами люди, на их головах покрывала для защиты от солнца, женщины прижимают к себе детей, голых или завернутых в разноцветные платки, в руках емкости с водой; пестрые развевающиеся юбки, сандалии, длиннополые рубахи соседствуют с многообразием рюкзаков, привязанных к ним ярких туристических ковриков, кепок, ботинок и прочего снаряжения современных путешественников.
Форпост Rainbow -- автомобильная стоянка. На лугу под открытым небом люди оставляют свои автомашины и отправляются в горы на своих двоих. Новоприбывшие и те, кто уже покидает Rainbow вместе пьют чай на небольшой кухне. Автотранспорт очень примечательный. Примерно половину его количества составляют микроавтобусы и фургоны, по сути своей -- передвижные дома своих хозяев, с кухнями, газовыми плитами, кроватями и прочими удобствами. Некоторые относительно новые, но есть и легендарные WV с круглыми мордами и даже белый грузовик Citroen годов 50х. Между машинами натянуты бельевые веревки, сохнут детские пеленки, одежка. Хозяева транспорта -- серьезные семейные люди. В некоторых местах видны таблички с просьбой не занимать место для машины -- застолбивший его уехал, но скоро должен вернуться; какие-то активисты, озабоченные проблемой свободного выезда всех желающих, следят за парковкой -- номера нарушителей записывают и оглашают прилюдно, хотя найти владельца машины в такой толпе непросто. Находятся и такие люди, которым в кайф и здесь жить среди машин, копаться в них, передвигать так и сяк с места на место, а ночами общаться с себе подобными при свете автомобильных фар и свисающих со случайных деревьев электрических лампочек.
Знакомимся с девушкой, родом из Восточной Германии, и начинаем вместе с ней неторопливый подъем в холмы, где находится сам Rainbow. Встреченные кришнаиты, нагруженные ящиком с овощами, дают нам нести два здоровенных, по три килограмма, венгерских белых хлеба и кабачок для их кухни. Кабачок тут многим в новинку. "Это вроде тыквы" -- объясняем мы. Одна англичанка желает нести его -- она прижимает овощ к груди, словно ребенка, и потом уже не хочет расставаться с ним. "Я чувствую привязанность к этому малышу", говорит нам она. У нее какое-то библейское имя. Дорога в гору довольно длинная, по пути многие делают по несколько привалов, затеваются знакомства, одалживаются сигареты. Последние две сотни метров по тропинке среди дубов с узловатыми, словно старческие руки, стволами, и всех нас, случайных попутчиков, выносит в сонное людское море, в котором мы сразу теряем друг друга и разбредаемся кто куда. По периметру огромной, почти до самого горизонта растянувшейся поляны, стоят сотни палаток, типи, навесов от солнца, по полуденным солнцем лениво бродят крошечные человеческие фигурки, с разных сторон звучит музыка, развеваются флаги. Дюк с Натальей, приехавшие одновременно с нами, уже успели поставить палатку и приглашают нас отведать уже подходящей на их примусе еды. Я же просто засыпаю в тени до вечернего круга.
Это основная церемония Rainbow. Дважды в день все собираются в центре поляны для совместной трапезы. Место обозначено четырьмя шестами, отмечающими стороны света. Над каждым развевается флаг своего цвета -- синего, красного, зеленого и желтого. Все рассаживаются в несколько кругов вокруг общего центра -- непрерывно горящего костра, который поддерживают без большого, впрочем, рвения, просто это место -- действительно центр всего, главная площадь, и костер постоянно притягивает к себе людей, подбрасывающих в него по паре веточек. Ни один костер на Rainbow не будет гореть просто так, вокруг него тотчас соберется небольшая компания, свернет самокрутки, зазвучит музыка, начнутся задушевные беседы, и это может длиться час, день, два, три...
Перед принятием пищи все поют Ом. Люди берутся за руки, образуя несколько замкнутых кругов, и поют, извлекают из всех своих жил вибрирующий, словно гул пчелиного роя, звук, то замирающий, то снова резонирующий в тысяче слитых воедино грудных клеток. Есть и несколько ритуальных песен, несложный текст которых повторяется снова и снова, но в те дни, когда приезжает много новых людей, не все успевают врубиться и с песнями как-то не получается.
Нет никакого культа традиций Rainbow, многие, подобно нам, приезжают на несколько дней и уезжают, так ни разу и не приняв участия в ритуальной жизни общества. Те же, кто живет на Rainbow более основательно, рано иди поздно сами становятся носителями традиций, так как они составляют основу всего происходящего и настраивают твой быт на определенный лад. Например, chai-kitchens (никто не станет применять слово tea для описания места, где всем желающим подают кофе с гвоздикой, это именно чайная, чайовня, чайхана...) существуют благодаря людям, едущим на Rainbow именно ради этого. Котлы с водой, каменный очаг, оранжевые тенты для защиты от солнца, растянутые на деревянных шестах, плетеные коврики, запах размалываемого кофе составляют существенную часть их быта, хотя, скорее, это лишь проекция непонятного моему взгляду их образа жизни на постижимую плоскость гостеприимства и кулинарии.
По мере увеличения количества народа процедура похода за водой превращается во многочасовое приключение. Проблем, связанных с водой, две: попить и помыться. Воду для кухни берут из ручья выше по течению, потом фильтруют ее и используют для варки пищи. Питьевую воду все берут из родников, которых существует два -- оба довольно далеко от того места, где мы живем. Когда население Rainbow переваливает за пару тысяч человек, очереди к роднику приходится ждать по полчаса, а то и по часу. Один из родников -- просто кусок шланга, из которого торопливые люди наполняют пластиковые бутылки и прочие емкости на виду у ожидающих своей очереди прочих водоходцев. Многие кладут в бутылки веточку мяты -- благодаря ей нагревшаяся вода не теряет свежего вкуса и пить ее приятно. Мята растет тут же, по обеим сторонам тропинки. Другой родник поживописнее -- в тени дерева с широкой кроной, способной уместить пару десятков человек, находится каменная чаша, из которой тоненькой струйкой стекает вода. Под эту струйку подставляют посуду и просто сложенные лодочкой ладони: воду в самой чаше тревожить не принято -- одни вычерпают, другим потом ждать, пока наполнится, да и источник замусорить недолго. Ожидающие очереди расположились вокруг на травке и заняты созерцанием солнечных бликов в ручье или беседой на каком-нибудь своем языке. Кто-то привел собаку, и она бегает вокруг, норовя добраться до воды. Тогда человек в голубой войлочной шляпе, до сего безучастный, напоминает о необходимости соблюдения санитарных норм, и владелец собаки животное уводит и привязывает его к какому-то кусту.
Вообще публика кругом нескольких типичных категорий. Первая -- это довольно флегматичные молодые люди, в обычной жизни школьники и студенты из Восточной Европы, занятые своим бытом, приветливые, но несколько безучастные к окружающему. Вторая -- неопределенного возраста, часто совсем не молодые люди с яркой внешностью, очень деятельные, задающие окружающим непростые вопросы, заводящие знакомства, вежливые и даже галантные с дамами, на вопрос, откуда они, отвечающие нетривиально: ЮАР, Пакистан, Палестина... По профессии: врачи, укротители зверей в цирке, учителя, матросы торгового флота, и так далее, и так далее... Третья -- молодежь из Западной Европы: дрэды, татуировки, серьги и кольца там и тут, музыкальные, владеющие всякими цирковыми трюками вроде жонглирования факелами или бразильскими танцами капоэйра, использующие слово 'fuck' и его производные в качестве заменителя большинства английских глаголов, прилагательных и междометий.
С мытьем сложнее. В окрестностях -- ни озера, ни речки. Все совершают омовение в единственном ручье, вода в котором давно уже цвета всех местных геологических пород. Туда, где поглубже, отчаянные местные дети (Айн, цвайн, драйн!) сигают с берегов прямо на головы взрослых. Юные девушки, стоя на берегах, вместо мыла покрывают свои прекрасные тела глиной, которую затем смывают в ручье. Мылом просят не пользоваться -- во-первых, ненатуральный продукт, приносящий вред вашей коже, во-вторых, пожалейте ручей с его и так уже уникальной микрофлорой. Местная медицинская служба, контролирующая состояние воды, вывесила на деревьях листки-предупреждения: воду не пить, можно проглотить заразу.
Если отойти еще ниже по течению метров на двадцать, где воды будет едва по колено и никого народу, можно во весь рост вытянуться на галечном дне в мутной, довольно холодной воде, и как следует остудить свое тело -- очень помогает обгоревшей с непривычки коже.
На небольшой тропинке рядом с ручьем лежбище голых людей, скорее спасающихся здесь, вблизи воды, от повсеместно палящего солнца, чем загорающих. Голые люди спят, играют музыку, танцуют капоэйра и делают друг другу массаж. Встречаю израильтянина Ами, знакомого по российскому Rainbow. Он приходит в восторг от моих механических часов. "Ты наверное вот так заводишь их, регулярно, каждый день?" -- спрашивает он, -- "Вот это да!" Говорю, что до сих пор не нашел места, где поставить палатку, спали сегодня в лесу, был дождь, темно и мрачно было. "Это ничего", -- говорит он, -- "нужно просто несколько дней попробовать спать во всех местах, где понравится, и где лучше всего спится, там и остаться". Еще он расспрашивает про своих российских знакомых: Umka, Snu, Pink Elephant и других, их имена в английском произношении и вдобавок с его акцентом звучат очень смешно.
На поляне с таким количеством народа нас все время окружают соседи. Что бы ты не делал, кругом всегда будут люди. Они ходят мимо, смотрят на тебя, ты на них, подсаживаются к твоему костру, когда ты кипятишь воду для чая, угощают табаком, заводят разговор. Предлог для знакомства может быть самый разный. Некий обитавший рядом с нами то ли итальянец, то ли австриец, собрался было сходить в деревню и мы насели на него, чтобы он купил нам продуктов. Было видно, что всякое панибратство ему чуждо, и заранее оговаривал все правила игры. "Как поступим с деньгами? Дадите сразу, а я потом верну вам сдачу? Или, хотите, я все куплю, а деньги потом дадите" "Что вам купить? Вы хотите черный хлеб или белый? Хотите молока или, скажем, сыру?" Аня хотела его сфотографировать и спросила разрешения. "Нет проблем. Как мне встать? Вы хотите, чтобы я был в этой одежде, или, допустим, голый?" Нарушить личное пространство этого человека поистине было невозможно. Совершенно классный мужик.
Любимая тема для бесед -- всякие национальные особенности. "Что у вас значит этот жест? Что вы говорите, когда чувствуете то-то и то-то?" Одной англичанке мы предложили сгущенки. Она как раз угощала нас каким-то особенно натуральным кофе и отнеслась к ней с большим подозрением. Я говорю: "Это делается из молока". Она в ответ кивает головой, мол, да, конечно, и что-то там про acid culture (что бы это значило? может просто какие-то кислотные бактерии?) и что у них это тоже есть. Нет, говорю, это не то; если развести водой, будет как простое молоко с сахаром, можно добавлять по вкусу в чай, кофе, и так далее в том же духе. Вон, польские девушки едят и не боятся. Она вроде поверила и съела одну ложечку. "Дети у нас очень любят", -- говорю я. Она кивает головой и грустно говорит: "Если бы я была ребенком, я бы тоже, наверное, полюбила".
Русская публика менее эгоцентрична, чем западная. Если готовить, то непременно: "Давайте сварим чего-нибудь", или, например: "Идите есть кашу" -- даже если держатся особняком со своим хозяйством. Иностранцы другие. "Вот мой табак, угощайтесь", "вот так я готовлю себе рис", и т.п. Дэн Петров рассказывает: жил по соседству с парой англичан. Англичанин был немолод, лет может сорока, а подруга его раза в два помоложе. Дэн предложил девушке что-нибудь приготовить вместе, та его поддержала, стала ему помогать. Ее друг всего этого не одобрил. "Do you want to share the fire?" -- говорит. Не любят они слово 'share'. На следующее утро Дэн приветствует его: "Good morning". "Good morning, man" -- отвечает ему сосед (Дэн передает его слова так, словно каждое весит целый фунт).
Впрочем, есть и другие. Например, Алекс, два года подряд приезжавший на Rainbow в Россию. Его все время встречаешь в разных местах, сидящим на солнышке, затеявшим душевный разговор с барышней, с каким-нибудь венком на голове. Он и ростом на две головы ниже любого двухметрового новозеландского хиппи, и многие ведут себя с ним, как с ребенком. Впрочем, с нами та же история.
Черноволосый бородатый юноша в полосатой майке греческого матроса разносит по кругу чапати. У него под мышкой коробка с парой сотен маленьких, с ладонь, лепешек, он раздает их по одной на двух человек. Дело у него продвигается очень медленно: перед каждым человеком он задерживается, чтобы сказать тому пару слов, а, встретив знакомую девушку, зависает минут на пять.
Ночью я иду через поляну с одного конца на другой. Кругом горят костры, в центре, где днем собирается Круг, идет какое-то шумное представление. Я слышу пение, грохот барабанов, светятся трубочки с люминофором, рядом люди жонглируют всякими огненными штуковинами -- горящие факелы, булавы, шесты и прочее рисуют в воздухе круги, петли, восьмерки...
Я поднимаюсь на какой-то случайный холм. На нем стоит черная юрта, едва угадываемая в темноте по своим очертаниям, а рядом с ней -- пирамида из четырех скрещенных шестов, пересекающих звездное небо. В центре основания пирамиды горит костер, около него кружком сидят люди, пламя освещает их лица, длинные волосы, оттенками рыжего выхватывает из темноты яркие одежды. Над головами ветер раскачивает металлическую конструкцию наподобие звезды, подвешенную к вершине пирамиды и издающую слабый звон. Это место, эти люди находятся словно на пересечении всех караванных путей мира, где бродяги, торговцы, беженцы и дезертиры всех возможных войн останавливаются на ночлег, подвешивают над огнем закопченный чайник и делятся всякими дорожными слухами и новостями.
Я замираю на границе света. "Эй, человек! Раз, два, три -- проснись!" -- говорит мне один из них. "Ступай туда, посмотри, что там есть такое", -- говорит другой. Я подхожу к другой звезде, собранной из металлических прутьев и вкопанной в землю, обхожу вокруг растопыренных во все стороны лучей. В середине звезды горит слабенькая свечка. "Это звездные врата!" -- кричат мне. -- "Теперь ступай туда, дальше". Я иду и выпадаю из круга света и теней, отбрасываемых сидящими у костра. Звездное небо с миллионами сияющих точек накрывает меня с головой.
В темноте нахожу другую пирамиду. К ее вершине тоже привязана конструкция из двух продетых друг в друга тетраэдров, образующих восьмилучевую звезду, выше человеческого роста, висящую над землей. Центр звезды на уровне моей груди. Конструкция медленно поворачивается на своей веревке, и когда я подхожу близко, я вижу, что в центре ее устроено подобие гамака, в котором в позе лотоса сидит человек. Он то ли медитирует, то ли спит, медленно вращаясь вместе со своей звездой внутри этой пирамиды, в метре над землей и одновременно в центральной точке этого маленького космоса.
Но я не решаюсь что-либо сказать ему или сделать, или даже вернуться назад к костру. Я чувствую, что сказочный мир, в котором живут Кен Кизи со своим автобусом, девушки в платьях из ромашек и с волосами до земли, земляничные поляны и так далее, или даже что-то еще более волшебное, вроде мира их собственных сказок, находится в одном шаге от меня, и я не могу сделать этого шага, я робею, теряюсь, я убегаю прочь и ругаю себя последними словами, и смеюсь, и плачу...
До этого места в своем рассказе я добирался почти год. Сейчас в Питере июнь и на улицах только что распустилась сирень. Я таскал с собой в институт тетрадку, в которой время от времени писал свое повествование, иногда прямо в аудиториях, чаще с столовой, вместо лекций, возил эту тетрадку в другие города, потом однажды забыл про нее и думал, что никогда уже не продолжу. И вот, наконец теперь, когда даже никакого института с его столовой уже, надеюсь, нет как такового, да и сам я изменился, я наконец закругляюсь. После затмения мы с Аней уехали с Rainbow и дальше опять можно не рассказывать.
Никто из присутствовавших, как потом стало ясно, не знал толком, что из себя преставляет это небесное явление. Даже написать без ошибок слово eclipse и то мог не каждый. Одни уверяли, что на солнце в момент затмения нельзя смотреть невооруженным глазом, можно ослепнуть. Я потом смотрел и не ослеп. Другие ожидали увидеть на небе звезды, планеты, созвездия и знамения. Третьи ссылались на каких-то своих знакомых, говорившх, что затмение можно сравнить по глубине переживаний разве что с рождением или смертью. Четвертые рассказывали, как самому сделать очки от солнца. Наконец, самые просветленные просили всех хранить молчание во время затмения. Должно произойти нечто особенное, но если мы будем отвлекаться на музыку, разговоры и прочее, мы рискуем не заметить чего-то важного, что будет происходить с окружающим миром.
В день затмения с утра было облачно и даже накрапывал дожик. Но к полудню небо немного просветлело, облака истончились и светило солнце. Понемногу все собрались в центре общей поляны и принялись запрокинув головы смотреть, как луна наползает на солнце. Луна ползла довольно медленно, постепенно темнело, но не так, как в сумерках, свет оставался по прежнему резким, а краски сочными, а не серыми. Люди стали браться за руки, чтобы образовать круг. Людей было много, и сперва он извивался лентой, потом становился все шире и наконец он охватил всю поляну, от одного конца которой до другого было метров пятьсот, не меньше. Здесь были тысячи людей, взявшихся за руки и смотрящих на небо. Они съехались сюда со всех концов Европы и образовали этот круг. Математик из Бонна стоял в одном кругу с философом-религиеведом из Ростова, уличным музыкантом из Португалии и автостопщиком-австралийцем. Тысячи совершенно случайных людей добирались своим ходом, на машинах, с женами, барахлом и детьми в эту точку на карте Венгрии, в эти холмы, чтобы, безо всякого умысла, образовать живой круг диаметром в полкилометра в тот момент, когда на них падет тень небесного светила.
октябрь 1999 -- июнь 2000