Целостность отличается от цельности тем, что в целостности сняты многочисленные различения и определенности, которых в цельности просто нет — цельность нерасчленима и неопределенна. Чтобы прийти к целостности, нужно сначала нарушить цельность, превратить ее в целость, то есть противопоставить целому — его части (и, следовательно, другие целые). Целостность, таким образом, есть единство цельности и целости, их взаимопревращение. Такой динамичный, живой характер целостности проявляет ее как то одно, то другое, показывает с разных сторон. Кому показывает? Для единичной целостности — прежде всего другим единичным целостностям, среде. Мир в целом являет себя чисто рефлективно, самому себе. Это значит, что в явлении — мир становится целым, включающим различные части, различные стороны одного. Мир как то, что является, — это одна сторона явления; мир как то, чему является, — другая сторона. Таким образом, как единое этих двух сторон, как их целое — мир есть явление, целость. Как цельность, мир есть сущность. В сущности нельзя выделить ничего определенного, кроме того, что она есть. Любые попытки отыскать в сущности какие-либо качественные, либо иные определенности — приводят к ее распаду на более "простые" сущности, которые, в свою очередь, могут распадаться дальше — и так без конца. Что такое — определять сущность? Это значит, необходимо сопоставить ее с чем-то другим, как-то воздействовать на нее и наблюдать реакцию. А значит, ставить ее в определенные внешние условия — что сразу приводит к развертыванию иерархии определенным образом: вместо самой сущности мы видим тогда лишь одно из возможных обращений, явление. Тем самым, сущность и явление неотделимы друг от друга, это разные стороны одной целостности, действительности. В действительности, в иерархичности, соединены все возможные обращения иерархии, вместе с условиями их появления. Мир как целостность есть действительность, взаимосвязь, взаимопереход и взаимопревращение сущности и явления.

Разумеется, разделение целостности на целое и части возможно самым различным образом. Все философские категории, универсалии, представляют собой лишь разные способы такого разделения, определения. Так, мы говорим, что мир есть единство материи и рефлексии, — и тем самым определяем его как субстанцию. Иначе говоря, мир есть единство сущности и явления — он определен как действительность. Особые определения появляются у мира как единства природы и духа, вещи и ее положения, бытия и движения... Все эти стороны внутренне взаимосвязаны, поскольку они есть стороны одного и того же. Тем самым, возникает еще один уровень целости: различные определенности одного и того же мира — и их единство, их целое.

Подобным же образом можно мыслить (и включать в деятельность) любую единичную целостность. Однако здесь нет непосредственной рефлективности, отношения к себе. У единичных вещей, у частей мира, всегда есть внешнее, среда. А значит — и внутреннее, и граница между ними. Вещь ограничена — и потому лишь случайным, неустойчивым образом может рассматриваться как цельность, как нечто, лишенное определенностей; ведь уже то, что вещь — это часть мира, есть некоторая определенность. Лишь постижение необходимости этой вещи, ее всеобщности, возвращает нас к миру в целом, представителем которого вещь является; при таком рассмотрении ограниченность и конечность вещи отступают на задний план — и она может быть цельной. Впрочем, по отношению к вещи это уже целостность.

Итак цельность — это нечто отрицательное, в котором любая определенность лишь с приставкой "не-", или "бес-": неограниченное, бесконечное, неопределенное, нерасчлененное, бессмысленное... Напротив, целость — чисто положительное, соединяющее различные определенности: ограниченность как внутреннее, внешнее и граница; определенность как качество, количество и мера... И только как единство положительного и отрицательного — целостность.

Единство мира, его целостность нельзя смешивать ни с его единственностью, цельностью — ни с его многообразием, с целостью. Нужно и то, и другое. И потому нет философии там, где мир воспринимается слитно, целиком, без деталей, — равно как и там, где его строят из отдельных элементов, частей. Искусство создает свой образ мира, наука строит разного рода модели Вселенной... Но стоит здесь заявить претензии на единство, на универсальность — и теряется художественность, бледнеет научность — а философия так и не складывается.

Как же тогда достигается единство мировоззрения, его целостность? Ни в коем случае не в рамках какой-либо частной деятельности, будь то даже субъектная рефлексия, мышление... Для единой идеи мира — требуется действительное единство, цельность и целость, самого познающего и деятельного субъекта. Человек лишь постольку обладает идеей единства мира, поскольку он гармонично сочетает в себе самые различные стороны, способности, интересы... Любой перекос — например, преобладание классовых интересов, — и уже нет целостности, единства. Совершенство мира может постичь только совершенный человек.

— Но в мире нет совершенства, — скажет иной философ. — И человек несовершенен, и получается, что постигать ему, в общем-то, нечего...

Да, если видеть лишь хаос единичных вещей, складывающихся лишь в столь же единичные целости, — совершенства нет. Но это лишь один уровень, только аналитический взгляд. А в действительности, в реальности, любая вещь есть также и всеобщее, поскольку она представляет мир в целом — вершина иерархии. Пустая материальность, равно как и "чистая" идеальность — дают обрывки общей картины, не умеют охватить взглядом все.

Другая, противоположная крайность — видеть человека столь же совершенным, как и мир в целом, только совершенством. Да, человек — как и любая единичность, — содержит в себе весь мир, он неисчерпаем, как Вселенная. Но чем-то человек все же отличается от мира? Единичность и всеобщность — стороны одного целого; но это различные его уровни. Конечно, можно сказать, что все едино, и делать вроде бы ничего уже и не надо... Только действительность сама напоминает о несовершенстве того мира, который есть не вообще — а сейчас; о несовершенстве человека — не вообще, а вот этого, знакомого. И лишь очень несовершенный (или совершенно неразвитый) человек способен закрыть на это глаза, живя в полном душевном спокойствии, в духовной пустоте.

Современный человек — пока лишь возможность гармонии; даже если помнить, что идеал, как и любая абстракция, недостижим — все же, в более разумно устроенном обществе, человеку предстоит преодолеть разобщенность, отчужденность, болезненную единичность, которой человечество страдает теперь. Пока — приходится бороться с животной необходимостью и случайностью природы; постепенно и природа, и дух — станут не просто стихиями, а продуктом человеческого труда. Культурный человек может существовать только в освоенном, окультуренном мире, в заранее приготовленной среде. Следовательно, возможность постижения единства мира — совпадает с его освоенностью. Познание — лишь другая сторона преобразования мира; по сути дела, человек знает лишь то, что сделал сам. Но в том и назначение его, место его в мире — создавать (и тем самым постигать) всеобщее единство, целостность.

А что же философствование? Выходит, оно не дает ничего для постижения мирового единства? И да, и нет. Дело в том, что философия не сводится к философствованию: настоящий философ должен не только мыслить — но и жить в соответствии со своими мыслями, обнаруживая тем самым их всеобщее содержание. Те же, кто лишь вещает с кафедры, поучая чернь, как ей следует существовать, жить и действовать, — не могут называться философами. Настоящий философ прежде всего примеряет свою философию к самому себе. Точнее, он ищет ее в своем жизненном опыте, формулирует свои жизненные принципы — и преобразует свою деятельность, приводит ее в соответствие с ними, убирая все случайное и не соответствующее его индивидуальной позиции в общем потоке развития человека и Вселенной. В частности, философ не имеет права устраняться от борьбы классов, от социальных процессов современных ему. По-разному может он участвовать в жизни общества; иногда это участие очень скрыто, незаметно для беглого взгляда; однако философ не имеет права оставить нерешенным вопрос о смысле своей жизни — хотя бы только в своем самосознании, наедине с собой.