"Дух на коне"
Что такое панмонголизм?

В канун ужасной войны, потрясшей мир невиданными ранее размахом и жестокостью, швейцарский психоаналитик и основатель теории архетипов Карл Густав Юнг увидел во сне Вотана - нордического бога, предводителя светлых асов. Бог-воитель седлал коня. Кошмарный смысл этого неожиданно возникшего видения обнаружил себя очень скоро в реальных событиях мировой истории. Ранее, в 1912 г., русский художник К.С.Петров-Водкин пишет шокирующее полотно под названием "Купание красного коня". Не понадобилось слишком много времени, чтобы эти претензии авангардистской скандальности обрели роль пророческого знака, сполна воплотившись в водоворотах красной смуты Октября. "И пойдешь с места твоего, от пределов севера - ты и многие народы с тобою, все сидящие на конях, сборище великое, войско многочисленное", - так взывает Иезекииль, предвещая неизбежную гибель старого Иерусалима. Что за метасимволический смысл кроется за столь очевидно выраженной однородностью приведенных мифо-психологических феноменов?

Архетип "почвы", фундаментального космоса, геосакральной субстанции входит в ряд первичных и наиболее устойчивых структур глубинного протопсихического уровня, сохраняющихся нетронутыми на протяжении тысячелетий и способных на мгновенную манифестацию в экстремальных условиях человеческой практики. Именно скрытая парадигма фундаментальной космической целостности в итоге направляет политическую и - в ее высшей выраженности - геополитическую волю исторических субъектов вопреки профанному рационализму и онтологической расщепленности любой конкретно-исторической ментальной среды. В элементарно-первичной географической картине нет места партикуляризму ее отдельных компонентов и эгоизму этнического местничества. Являясь проекцией высшего источника, она снимает хаотическую разноголосицу низших бытийных слоев, вносит в них аксиальное и единственно смыслообразующее Начало подлинного геополитического сознания. Глубинная геостратегия евразийских народов неразрывно связана с идеей сухопутного континуума, заключенного в охват организующего волевого центра. Это базисная геополитическая мечта о Священной Империи, сводящей воедино параметры духовного и физического измерений к состоянию их наивысшей иерархической адекватности.

О чем же свидетельствует универсальный прецедент создания материковой Империи? Формирование характерного для евразийскй геоконцепции расширенного, экуменического масштаба напрямую обязано культурно-политической активности номадов. Именно кочевые культуры несли волю к организации хаоса больших пространств в политико-сакральные, имперские формы. При этом территориальное освоение отнюдь не сводилось к простому механически-пространственному простиранию. Покорение новых просторов было равно некой демиургической структуризации стихии, подчинению ее высшему волевому замыслу, активному творчеству онтологического гештальта. Хаотически раобщенный мир обретал свой Центр, Осевой Принцип. Актуализированная таким образом реальность существует, пока жив изначальный креативный импульс. С его угасанием мир вновь погружается в хаос, во тьму исторической спонтанности... Но ритмика Универсума рождает очередной космогонический демарш, пребражающий инертную косность материи светом мирового смысла. Волны завоевателей, захлестывавшие время от времени просторы Материка, по существу, всякий раз свершали таинство его рождения как целостной, упорядоченной сущности. Подобные циклические импульсы Евразии соответствуют традиционным космологическим представлениям о циклах мировой манифестации, чередующих эпохи мироявленности периодами пралайи - мировой негативации, хаотического разрушения энтропировавших структур. Характерно, что в евразийских мифологических традициях описания Конца мира сопровождаются наряду со сценами потопов, огненных шквалов и повальных моров картинами губительных нашествий кочевников - сметающих все на своем пути адских ордд Гогов и Магогов. Но всякое разрушение двойственно - отрицание старого готовит место новому восхитительному творению. Поэтому номадическое начало в рамках евразийской ментальности обладает также высшим мессианическим аспектом: божественный герой Апокалипсиса, триумфально восседающий на белом коне. Калькин - "белый конь" - десятая всесовершенная аватара индуистского мифа. Грядущий будда Майтрейя, победоносно спускающийся на землю верхом на коне во главе небесного воинства... Стены ветхого Иерусалима пали, потоптанные стремительной конницей, но на их месте воздвигнут новый град, новая сакральная ойкумена, "четвероугольник" скрепленного смыслом священного пространства.

Апокалиптический Новый Иерусалим поразительно соответствует иранской Варе - мифическому убежищу, созданному в легендарном Арйана Вэджа - "арийском просторе", где праведники нашли убежише от лютой зимы и всемирного потопа. Квадратная, со стороной "в лошадиный бег" Вара. Первозданно безупречный мир. Райский "Вырий" народных русских сказок...

Термин "панмонголизм" впервые был употреблен русским философом Владимиром Соловьевым в последнем своем произведении, увидевшем свет в 1900 г. Под этим словом не подразумевалась какая-то конкретная националистическая доктрина или реально существующее политическое движение. Панмонголизм как идея возник совершенно спонтанно в рамках эксперимента историко-политического прочтения апокалиптической фабулы, которым Соловьев пытался предугадать конкретные политико-социальные формы реализации пророчеств Откровения. Европоцентристско-западническое, а следовательно глубоко отчужденное от общеевразийского масштаба, сознание автора тем не менее безошибочно (хотя и не без фобического оттенка) воссоздало в связи с этим глубинный архетип номадной космологической стихии, придав ему модернизированный, квазиполитический вид. Соловьев видел в панмонголизме прежде всего угрозу, некую деструктивную и демоническую силу, что обуславливается кроме всего прочего негативным комплексом "монгольского ига", традиционно присущим историческому мышлению образованных слоев российского общества. Но если европейские стандарты исторических воззрений Соловьева определили его антиориенталистскую настроенность, то революционный пересмотр российской истории и роли в ней монгольского фактора, предпринятый радикальными патриотами, назвавшими себя евразийцами, обернулся их явными номадофильскими симпатиями и призывами к духовно-политическому союзу с азиатским Востоком. Возможно, соловьевский "панмонголизм" и представлял собой тонкое предчувствие автором тех скрытых тенденций, которым вскоре суждено было скандально выразиться в идейных построениях евразийства. Очевидная же корреляция, связавшая здесь номадную тему с идеей континентального единства Евразии, лишний раз подтверждает правильность вывода об определяющей миссии номадизма в материковой имперской судьбе.

Итак, панмонголизм... Волнующий знак, нависший фатум Континента. Томительная ностальгия Смысла, отчаянная жажда Воли, мироздательной Силы. Сколько еще нам терпеть унижение и тщету хаотической какофонии пространств? И бьется ли еще сердце метафизической Родины? Да. Мы чувствуем подземные толчки ее мерного пульса. Мы знаем - уже клокочет и бьет через край энергия нового центра. Скрипят седла и колесницы новых завоевателей. Леденит кровь их брутальная природная дикость. И завораживает первобытной мощью архаический инстинкт Империи, "четвероугольного" евразийского рая.

Вотан седлает коня...

АНХ - УНЗЕР ДВИПА
Hegel & Дети,1999