Сайт "Фанфики из России" представляет:

© Сефирот

В пору третьей луны раскрываются цветы персика, и ветерок полон их ароматом. Почки на ивах – словно тугие коконы шелкопряда. Уже сосны покрылись свежей хвоей, вид на песчаное побережье – как прекрасная песня. Деревенские ребятишки разгребают граблями опавшие листья, собирают весенние грибы, срывают фиалки и цветы тростника...

Вид горожан, целыми семьями выезжающих на пикники, разбудил в сердце Хэйтаро тоску по дому. С болью и горечью он вспоминал отца и всех остальных родственников, думал о господине, которого предал. В такие минуты печаль грызла его.

И все же покинутая родина казалась ему более далекой, чем царство тьмы.

Между тем они с Сасукэ приближались к Осака, и, как ни старался Хэйтаро выбирать проселочные дороги, им все чаще попадались деревни.

Когда Хэйтаро спрашивали о его спутнике, он всем отвечал: «Это мой младший брат», но и сам видел, что мало кто ему верит. Дальше так продолжаться не могло.

Хэйтаро задумался. Разумеется, он бы выдавать Сасукэ за своего слугу – но ведь, когда на двоих одна лошадь, верхом едет господин, а слуге остается только сопровождать его пешим. А Сасукэ, хоть прежняя дерзость и вернулась к нему, все же еще недостаточно оправился, чтобы долго идти пешком.

Тогда Хэйтаро решился одеть юношу самураем, а самому прикинуться его слугой. Поистине, нет предела самоуничижению, до которого иной раз доводит любовь!

У Сасукэ хватило наглости согласиться, и так они и поступили. Отсчитав из оставшихся денег несколько серебряных монет «с уголками», украшенных цветком павлонии, Хэйтаро купил Сасукэ богатое платье. А учить его достойно держаться и не пришлось – ведь синоби славятся искусством обмана и могут и при случае выдать себя за кого угодно. Сасукэ прицепил к поясу мечи Хэйтаро, соорудил прическу, подобающую знатному юноше, еще не прошедшему обряда совершеннолетия, и – глядите-ка! – совершенно преобразился.

Себе же Хэйтаро купил только дешевую шляпу кага, чтобы не пришлось, как подобает слуге, брить голову до самого затылка, и оделся в простые хакама и потертую голубую куртку хаппи, что прежде носил Сасукэ.

И вот голодранец, презренный ночной убийца едет на его коне, а он, самурай знатного рода, служивший господину даймё, шагает следом по пыли. Какое падение! – но Хэйтаро ни о чем не жалел.

Теперь всем, кто спрашивал его о Сасукэ, он отвечал: «Мой господин – сын одного самурая из Кавати, едет к родственникам».

Стервец же Сасукэ держался со всеми столь высокомерно, точно и впрямь происходил из самого что ни на есть знатного рода, и люди поглядывали на него с невольным уважением. Впору было бы хохотать, пока не заболят бока, – но Хэйтаро и в голову не приходило.

Однажды «господин и слуга» (кто кому должен был бы прислуживать, если бы эти двое не попрали все освященные Небом законы!) остановились на одном из постоялых дворов Токайдо, Восточной морской дороги. Ночь выдалась холодная, от ветра с дождем дрожали деревянные ставни. Служанка подала суп мисо, рис, мясо сугияки и к вину – рыбную закуску; обгладывая косточки карпа, Хэйтаро осмелился сказать:

– Ты совсем поправился.

Сасукэ только усмехнулся.

– Уж не думаешь ли ты, что пришло время потребовать с меня плату за помощь?

– Что ты, – сказал Хэйтаро. – Ничего такого я не думаю.

И, поднявшись, вышел из комнаты.

Ночью он без сна ворочался на своем тюфяке. «А ведь я всем пожертвовал ради него! Я не требую любви – кто же осудит его, если после всего случившегося мужская любовь ему отвратительна? Но разве трудно соблюдать хотя бы простую вежливость? Какая же он все-таки бессердечная, неблагодарная скотина!» – и тут рука Сасукэ скользнула ему за пазуху.

Рукава их перепутались.

Хэйтаро не смел поверить своему счастью.

…Утех этой ночи хватило бы на тысячу ночей!

С той поры они предались радостям взаимной любви – все ночи проводили, нежась на одном изголовье, и ненавистны стали им храмовые колокола, что возвещают наступление утра.

Хоть ниндзючонок по временам и держался с Хэйтаро холодно и словно снисходя до него, и даже слова любви произносил как будто нехотя, – но бывал он и мягким и нежным, всем своим видом показывая, что испытывает к Хэйтаро те же чувства, что тот к нему. В такие минуты он отдавался Хэйтаро душой и телом, и каждое слово его откровенно свидетельствовало об этой его ненормальной страсти.

Словом, и любовь нисколько не улучшила его характера.

Хэйтаро же души не чаял в любовнике, ему и в голову не приходило порвать их связь.

Все же иногда голос совести просыпался в его душе. Что сказали бы люди, знай они, как все случилось на самом деле? «Асидзава Хэйтаро попрал все человеческие законы. Охваченный грязной и противоестественной страстью к мерзавцу, который не только не равен ему по положению, но не является даже честным горожанином или землепашцем, а гнусным ночным шпионом, чья душа и все помыслы так же черны, как его одежды…»

Но легкомыслие тут же брало верх. «Ведь говорят, даже если двое расположатся на отдых под сенью одного дерева или зачерпнут воду из одного источника, то и тогда не случай в этом повинен, а предопределено было так в прошлых рождениях. А я жить без него не в силах – разве может это быть простой прихотью?»

А если случалось вспомнить о покинутом отце, он говорил себе: «Что мой отец знает о любви! Если бы он увидел меня сейчас, это стало бы для него ударом более страшным, чем моя смерть. Он, верно, сам пожелал бы убить меня! Так пусть же и думает, будто я умер. Ведь я не бросил отца одиноким, без пропитания, – оправдывался он перед собой. – Он ближайший из приближенных господина и не останется без средств к существованию. Быть может, со временем он усыновит какого-нибудь молодого человека из хорошей семьи, чтобы род наш не прервался…»

Так, позабыв о сыновнем долге и вассальной преданности, Хэйтаро думал лишь об удовольствиях и все дальше уходил от раскаяния.

Хотелось Хэйтаро узнать о любовнике побольше – кто он, откуда. Стремясь вызвать того на ответную откровенность, он даже рассказал об оборотне, преследующем его семью. Но Сасукэ, хоть и выслушал его внимательно, ничего не сказал.

Однажды вечером, по дороге к местечку Кавамата, что в уезде Вакаэ провинции Кавати, случилось им разговориться. Хоть и непривычно было Хэйтаро, спеша по пыли за всадником, обращаться к тому, глядя снизу вверх, он все же снова завел свое:

– В прошлом году со свитой господина я был в Киото. Тебе, верно, не доводилось там бывать…

Сасукэ засмеялся.

– Говорят, холодны росы на поле в Авадагути…

Хэйтаро содрогнулся. Авадагути – место публичных казней в Киото! И верно – именно там закончится их с Сасукэ жизнь, попади они в руки столичного правосудия. Сегодня еще живые люди, станут они лишь росой на траве… Тела их зароют под девятислойным мхом, и никто не вспомнит о них…

Весь интерес к разговорам у него пропал. Так они и молчали до самого постоялого двора.

К соломенной кровле прикреплены ветки криптомерии – знак того, что здесь продают сакэ высшего сорта. Отворила приезжим немолодая служанка в простом темно-синем платье из бумаги, с широким черным поясом, и в красном переднике, накрашенная и набеленная; видно было, что женщина эта знавала лучшие времена. Сперва она всячески их улещивала, приглашала в дом, – однако стоило войти – и куда только подевалась ее приветливость! Когда Хэйтаро спросил огоньку – раскурить трубку, она только мрачно буркнула:

– Вон там у вас под самым носом фонарь!

Казалось бы, для такой деревенщины и слуга самурая – важная птица, но нет – служанка так и крутилась вокруг Сасукэ, подливала ему чаю, всячески заигрывала, и наконец преложила напрямик:

– Да вы совсем продрогли! Нынешняя ночь так холодна... Не желаете ли развлечься?

Даром что он ей в сыновья годился!

– Ночью я обойдусь без тебя! – грубо бросил ей Сасукэ. – Убирайся!

Однако служанка не смутилась.

– Ах вот как, – заявила она, окинув взглядом сперва одного, потом другого. – Стало быть, ваш слуга состоит при вас в качестве мужа! Что ж, дело ваше… Но, чтобы вы знали, мужчина, который спит лишь с другими мужчинами, истощает свое здоровье. А если только пожелаете, я могла бы позвать подругу, чтобы ваш слуга не скучал в ваше отсутствие… А уж я бы доказала вам, что в постели ни один мужчина не сравнится с женщиной!

– Убирайся! – повторил Сасукэ, да так, что она осеклась на полуслове, мигом подхватилась и выскочила за порог.

Они остались вдвоем.

– И занесло же нас сюда! – наконец со вздохом сказал Хэйтаро. – Ну и местечко…

Сасукэ засмеялся.

– Раз уж ты мой слуга, – заявил он, – так я и вправду замерз. Согрей-ка мне ноги!

С этими словами он придвинулся ближе, ногой в белом носке-таби откинул полу кимоно Хэйтаро, и, заигрывая, пальцами ноги потирал тому промежность.

Плоть Хэйтаро восстала. Он схватил Сасукэ за плечи и опрокинул на циновку.

Но не успели они распустить шнурки нижних одежд, как вдруг во дворе послышались громкие голоса и топот, и в комнату ворвались несколько человек. «Это погоня!» – решили любовники и вскочили, схватившись за оружие.

Но это оказались местные жители.

– Эй, вы! – заявил один, огромного роста детина в рубахе из рогожи, подпоясанный веревкой, скрученной из плетей глицинии. – Говорят, вы едете издалека, чуть ли не из столицы…

– Благородный господин, мы смиренно просим вас о помощи, – кланяясь Сасукэ, угодливо заюлил другой, низенький, но с бородой, словно по ошибке попавшей к нему от медведя. – В прошлом году наше селение посетил сам бог солнца, божественный дух из священного храма Исэ, и в милости своей изволил тут задержаться. Мы построили ему храм, но недавно алтарь в нем стал звенеть и сотрясаться. Мы, в скудоумии своем, не можем понять, что к чему. Вы, благородный господин, повидали, конечно, множество храмов, не то что мы, простые деревенские жители…

Любовники, уразумев, что никто не собирается их хватать и тащить в тюрьму, только переглядывались в недоумении. «Что за нелепицу городят эти мужланы? Как это – сам бог солнца посетил их село?»

– Окажите любезность, извольте пройти с нами и взглянуть своими глазами!

Но Сасукэ холодно заявил:

– Что-то я не заметил, чтобы в вашем селе были гостеприимны к путешественникам. С какой стати мне оказывать вам любезности?

Но пойти все же пришлось, – и что же они увидели? В маленькой молельне, точь-в-точь такой, как в священной обители Исэ, на грубых циновках, окруженный цветами и подношениями, стоял самый обыкновенный бамбуковый зонтик, обтянутый промасленной бумагой, местами порванной.

А местные жители обращались с ним с величайшим почтением.

– Сам бог солнца изволил прибыть в наши края в образе этого невиданного предмета!

А между тем деревня эта расположена всего в пятнадцати ри от города Сакаи, что неподалеку от Осака, – и все же ее жители никогда не видели зонтика! Велико еще невежество в нашем обширном мире!

Потрясенные Хэйтаро и Сасукэ едва удержались от хохота.

– Но позвольте вас спросить, – наконец выговорил Хэйтаро, с великим трудом придав лицу серьезное выражение, – почему же вы решили, что вот это – сам бог солнца?

– А как же! – с важным видом изрек бородач, как видно, слывший среди односельчан за умника. – Вот, извольте взглянуть, спиц ровно сорок. Бумага тоже отличается от обычной. Формой этот предмет подобен солнечному диску. Осмелюсь спросить, что же еще это может быть?

«Ну как же, – насмешливо подумал Хэйтаро. – Если сорок спиц и бумага отличается от обычной – то, уж конечно, бог солнца! Чем же эти дикари сочли бы тележное колесо?»

Заглянув за алтарь, он увидел, что одна из деревянных стен молельни подгнила и покосилась, – а с нею и пол. «Должно быть, в сильный дождь или ветер тут и впрямь все сотрясается! Ну и ну!»

А пока он размышлял, как бы поаккуратнее растолковать крестьянам, что поклоняются они самому обыкновенному предмету, которого только по невежеству своему никогда прежде не видывали, Сасукэ вдруг простерся перед зонтиком ниц и стал громко молиться, а потом и вытолкал всех деревенских на улицу.

– Я хочу обратиться к божеству наедине!

– Что ты делаешь? – изумился Хэйтаро. – Зачем ты укрепляешь этих дикарей в их греховных заблуждениях?

Но Сасукэ только ухмылялся.

– Предоставь это дело мне!

Выйдя наружу, он обратился к собравшимся:

– Этой весной священный очаг содержали в нечистоте, а в священных сосудах сварилось множество тараканов! Здешний храм осквернен. Посему божество возвестило мне, что отныне вы, деревенские мужланы, лишаетесь чести ему прислуживать. Вы должны послать кого-нибудь в ближайший храм и привести оттуда достойного священника. А если не сделаете по сему, не пройдет и недели, как божество низвергнет на вас такой страшный ливень, что струи воды будут толщиной в ствол бамбука, и на всей земле род человеческий прекратится!

А Хэйтаро, слушая это, только ахал про себя.

Перепуганные поселяне между тем собрали совет, на который пригласили и Хэйтаро с Сасукэ.

– Что же нам теперь делать? Ведь нынче весна, мы только высадили на поля рисовую рассаду! Кому из нас бросить хозяйство, чтобы идти искать священника, который согласится жить в нашей глуши?

Но бородатый умник (звали его Кикубэй) и тут не растерялся.

– Благородный господин, – смиренно обратился он к Сасукэ. – Вы ведь, несомненно, будете проезжать мимо многих храмов. Попросите же кого-нибудь из монахов прибыть в наше село. А мы будем возносить за вас молитвы и, не прогневайтесь, осмелимся предложить денег и еды на дорогу…

Но Сасукэ возмутился.

– За кого вы нас принимаете! Где это видано, чтобы самураи ездили с поручениями крестьянских общин? Да пусть хоть весь мир затопит вода, не бывать такому!

Но крестьяне продолжали его уговаривать, собрали денег, принесли рисовых лепешек моти и вяленой рыбы, – он все упирался. Наконец первый богач по имени Манноскэ привел для Хэйтаро своего коня, единственного на всю деревню. Только тут Сасукэ милостиво согласился передать просьбу жителей Кавамата монахам ближайшего храма.

Верхом они выехали за околицу. Сасукэ покатывался со смеху.

– Да ты еще и жулик! – укоризненно сказал ему Хэйтаро, которого все же мучил стыд за то, что он смолчал и позволил любовнику обмануть невежественных людей. Разве такому учил его отец? – Я начинаю верить, что ты и вправду послан мне в наказание за грехи.

Но Сасукэ только смеялся.

– Почему же сразу «в наказание»? Разве ты чем-то недоволен? Скорее я послан тебе в награду за грехи!

Фраза эта стала их любимой шуткой. Куда только делись благие намерения Хэйтаро!

«Все в этом мире – как песок под ветром, что свистит меж сосен косы Хакодатэ… – так говорил Сасукэ. – Надо пользоваться моментом!»

Наконец они добрались до города Сакаи провинции Сэнсю, а затем и до самой Осака.

Город Осака – первый торговый порт в Японии. В него съезжается множество торговцев из всех уголков страны, и чужой человек никому не бросится в глаза. Беглецы решили пока тут и остаться. Поселились они в недорогой гостинице на улице Ослдзи.

Хэйтаро перестал выдавать себя за слугу и оделся прилично своему происхождению. Он называл себя ронином и снова носил свои два меча. Для Сасукэ же оружие пришлось покупать, и один только большой меч работы оружейника Тэнсё Сукэсады обошелся в семь рё и два бу!

Но что были для влюбленного Хэйтаро эти деньги! За одну улыбку своего Сасукэ он отказался бы возродиться в раю в чашечке лотоса.

Однажды, когда Сасукэ случилось вздремнуть после обеда, Хэйтаро один вышел прогуляться по городу.

Вполне уверовав в любовь Сасукэ, он не боялся оставлять его одного; хоть по временам на сердце у него и делалось беспокойно, – но что за радость от любви, если удерживать возлюбленного силой! «Уж если ему все еще хочется уйти, пусть уходит», – так думал Хэйтаро, а сам между тем забрел в лавку, где продавались веера. Денег у него оставалось не так уж много, но ему вдруг захотелось сделать любовнику подарок. Ведь в глубине души он вовсе не верил, что Сасукэ может уйти.

Долго он разглядывал складные веера из пяти косточек и трех листов бумаги; наконец выбрал один – с нелакированными ребрами черного дерева, из бумаги, покрытой золотой и серебряной пылью. Рисунок на веере изображал сосну на песчаном берегу. «Жизнь наша – что песок меж сосен косы Хакодатэ», – вспомнил Хэйтаро слова любовника и тут же купил веер.

Это был подарок, достойный знатного господина; тем не менее Сасукэ только усмехнулся.

Все же в эту ночь он сумел вполне доказать Хэйтаро свою благодарность. Сном любовники забылись только перед рассветом и проспали чуть не до полудня, а когда проснулись, снова предались любовным утехам. Изголовья и ширмы содрогались, двери и слдзи сотрясались.

Когда же солнце стало клониться к западу, Сасукэ сказал:

– Я не могу явиться с тобой к своим родственникам, ведь они непременно убьют тебя. Значит, мы оба с тобой остались безродными. Позволь мне только посетить храм Гэгу, что в Исэ, и вознести молитвы за благополучие моей семьи. Я вернусь на пятый день, считая от сегодняшнего, если ты разрешишь мне взять лучшего коня.

Хэйтаро удивился.

– Здесь, в Сакаи, множество храмов. Зачем тебе непременно понадобился храм Гэгу?

– Храм Гэгу славится святостью, – отвечал Сасукэ. – Один из моих предков молился там об исцелении от тяжкой болезни, и боги и будды услышал его.

И Хэйтаро ничего не осталось, кроме как согласиться. «Если бы он снова хотел сбежать, разве стал бы спрашивать позволения?» – так он подумал и вновь сплел свои руки с руками Сасукэ.

И все же душа у него была не на месте.

В ночь на пятый день ожидания Хэйтаро приснилось, будто бы к его изголовью крадется белая лиса, в которой он немедленно узнал ту, о которой столько слышал в детстве. Приблизившись, лиса вдруг обернулась женщиной дивной красоты, одетой, словно придворная дама стародавних времен: семислойное нижнее одеяние – цвет изменялся от бледно-розового к темно-красному, сверху – длинное, пурпурного цвета косодэ и еще одно – светло-зеленое, затканное узором, изображавшим ветви цветущей сливы над изгородью. А поверх всего – красная карагину, парадная накидка с рукавами… Блестящие, заботливо причесанные волосы были подрезаны на концах, словно ровные метелки полевого мисканта, и падали до самых пят, закрывая подол. Лишь кое-где алыми пятнами сквозили шаровары-хакама. Это было прелестное зрелище!

Но голос красавицы, нежный, словно пение соловья в листве, колеблемой весенним ветром, произносил страшные слова:

– Преступление твое неслыханно! Издавна говорится: «Никто не живет под одним небом с врагами своего отца или господина». А ты оставил отца и изменил господину, спасая жизнь его убийцы. Знай же, что твой любовник обманул тебя – он поехал вовсе не в храм Гэгу. Прошлой ночью он пробрался в замок Иимори и зарубил твоего господина, когда тот спал! Он сумел выбраться из замка незамеченным, и теперь род Мицусада за недостойную и неотомщенную гибель его главы лишен всех прав и вычеркнут из списка самурайских родов. Дети твоего господина не получат наследства, а родной отец твой стал нищим ронином! И даже пограничные земли, из-за которых столько лет тянулась междоусобная война, отошли клану Иидзима! А всему виною ты!

Хэйтаро проснулся в поту. Безлунная ночь была черна, как ягоды тута; лишь светляки мерцали во мраке. После ночного дождя пахло сыростью. Под тихим дуновением ветра влетел в отверстие оконной решетки сорванный листок… Хэйтаро трясущимися руками зажег светильник, закапав маслом ночное кимоно. «Какой ужас, если она сказала правду! Какая вина на мне!»

Что ему оставалось? Только убить вероломного любовника и покончить с собой. «Но ведь он обманул меня! Разве теперь он вернется? Я не знаю даже, настоящим ли именем он назвался мне; не ведаю, откуда он родом…»

А между тем он знал: даже явись Сасукэ и сам опустись перед ним на колени, рука с мечом, верно, откажется служить ему. Так он был влюблен!

И все же он решил дождаться назначенного срока. «Возможно, это был просто сон, или же злой дух нарочно хотел обмануть меня. В конце концов, терять мне уже нечего, а совершить самоубийство я всегда успею!»

Весь следующий день Хэйтаро не находил себе места. Но вот наступил вечер, за ним и ночь, а Сасукэ не возвращался. «Я подожду еще сутки, – сказал себе Хэйтаро. – Ведь мог он задержаться в пути!»

За ночь Хэйтаро совсем извелся. Но и наутро Сасукэ не появился. В отчаянии Хэйтаро отправился в храм святого Мондзю: «Быть может, святой вразумит меня…» Но не успел он преклонить колени для молитвы, как вдруг услышал разговор двух монахов.

– Случилось большое несчастье, – говорил старик-монах своему спутнику помоложе. – Слышал ли ты о даймё Мицусада Кацуиэ? В прошлом году я ходил на поклонение в столичные храмы, и мне довелось видеть его. Помнится, он пожертвовал в храм Хатимана, что на горе Отокояма, коня под седлом с серебряными луками, меч в ножнах, украшенных серебром, и пару доспехов… Так вот, три ночи назад этот человек был убит во сне!

В глазах у Хэйтаро потемнело. Но все же он нашел в себе силы спокойно переспросить:

– Я не ослышался? Господин Мицусада Кацуиэ убит? Он был когда-то очень добр ко мне…

– У тебя острый слух, – отвечал старый монах, обернувшись. – К сожалению, он не обманул тебя. Убийца отсек господину даймё голову и забрал ее с собой. А стража только утром хватилась, что господин долго не выходит из своих покоев! И ныне род Мицусада высочайшим указом лишен всех званий и владений… Какая ужасная участь! Должно быть, все это – кара за грехи в прошлых существованиях!

В страшном горе Хэйтаро вернулся на постоялый двор. Душевные страдания его были ужасны. «Из-за меня погиб мой господин, благодеяниям которого наша семья была всем обязана, и отец мой на старости лет остался обездоленным… Я мог бы вернуться домой, но что я скажу? Зачем мне жить с таким грузом на совести?»

С такими мыслями он надел чистую одежду, сел на циновку и уже взялся за рукоять малого меча, собираясь совершить самоубийство. Как вдруг прозвучали легкие шаги, тень на мгновение заслонила свет, – и его любовник Сасукэ выхватил меч у него из рук.

Сасукэ был бледен и тяжело дышал, словно очень торопился. Он даже сандалии не снял на пороге.

– Что ты делаешь? – спросил он.

Хэйтаро вскочил и выхватил из ножен длинный меч.

– И у тебя еще хватило наглости явиться ко мне! Ну-ка расскажи, как ты съездил в храм Гэгу! Уж не тамошние ли монахи потребовали у тебя отрубленную голову моего господина?

А между тем в душе он все еще надеялся, что подозрения его окажутся ошибочными и все сейчас разъяснится.

Однако Сасукэ сказал лишь:

– Дурные вести летят быстро, – и холодно смотрел на него.

А Хэйтаро стоял с занесенным мечом и не мог решиться на удар.

– Скажи мне, что это неправда, – в отчаянии попросил он наконец.

Но Сасукэ покачал головой.

– Глава нашей семьи поручил мне убить его. Пусть даже я простил бы то, что Мицусада и его люди сделали со мной, – разве я мог нарушить долг верности клану?

Не сразу обрел Хэйтаро дар речи, а опомнившись, в гневе вскричал:

– Ах так! А ты помнишь, на что я решился ради тебя?!

Сасукэ засмеялся.

– Ты уже говорил мне, что я неблагодарен. Верно, это так и есть. Высокие чувства – удел благородных, к чему они такому, как я?

И все же Хэйтаро не смог его убить.

– Убирайся! – только и сказал он, и вытолкнул Сасукэ из комнаты.

А после снова взялся за короткий меч, намереваясь лишить себя жизни. Но едва он направил лезвие себе в живот, как снова ворвался Сасукэ и принялся отнимать у него меч. Они боролись; наконец Сасукэ, чувствуя, что ему не под силу справиться с Хэйтаро, стал его уговаривать:

– Ведь я люблю тебя! Я страшно виноват перед тобой, но теперь, когда я выполнил свой долг перед кланом, меня ничего с ними не связывает. Родители мои давно умерли, родных братьев и сестер у меня нет, и никто не станет горевать обо мне. Я хочу остаться с тобой!

Пришел черед Хэйтаро горько рассмеяться. «И подумать только – ведь это я подарил ему меч, которым он, видно, и…»

– Ты отвез голову моего господина своей родне, лишив его даже достойного погребения, а теперь говоришь мне о любви?!

Поняв, что любовник не поддается на уговоры, Сасукэ заявил, тяжело дыша:

– Послушай! Как бы там ни было, я люблю тебя, а ты любишь меня, и если ты умрешь, я последую за тобой. Во всех будущих воплощениях наши души будут неразрывно связаны. Раз ты в таком гневе на меня, подумай, хочешь ли ты этого?

Довод этот поразил Хэйтаро, и он в самом деле задумался, а задумавшись, спрятал меч в ножны. «Хватит с меня его в одной этой жизни!» – так думал он, и его решимость совершить самоубийство ослабела.

Сасукэ же едва сдерживал усмешку.

Вдруг во дворе раздались крики. Хэйтаро и Сасукэ оба выбежали на веранду – и что же? Посреди двора билась в судорогах девочка лет десяти, дочь одной из служанок. Перепуганная мать хлопотала вокруг нее, сбежались и многие другие – слуги, и сами хозяева, и даже кое-кто из постояльцев. Давали разные советы, пытались поить девочку водой и лекарствами, но ничего не помогало. Вдруг девочка села, и, глядя перед собой невидящими глазами, заговорила не своим, а нежным женским голосом, который Хэйтаро так хорошо помнил:

– Господин даймё Мицусада Кацуиэ из Сэццу был украшен множеством добродетелей. Не было равных ему среди современников, за исключением немногих. Но сын одного из вассалов предал его… – Тут она замолчала.

Хэйтаро и Сасукэ в ужасе переглянулись.

– Это она! – сказал Хэйтаро. – Это тот оборотень вселился в девчонку!

И каждый подумал: «Если сейчас она выболтает все, что знает, нас тут же арестуют и казнят!»

– Нужно немедленно бежать! – заявил Сасукэ.

И Хэйтаро, словно забыв, как только что собирался вспороть себе живот, будто во сне последовал за ним.

Однако едва они успели собрать вещи, как у самого их порога рухнула в корчах мать девочки, зачем-то поднявшаяся на второй этаж. Изо рта ее пошла пена, и, безумно вращая глазами, она стала кричать тем же голосом, каким только что говорила ее дочь:

– Сын вассала вступил в любовную связь с убийцей своего господина! Сын вассала вступил в любовную связь с убийцей своего господина!

Сасукэ выхватил меч и едва не зарубил ее, но Хэйтаро удержал его:

– Если ты убьешь ее, злой дух тут же вселится в кого-нибудь другого!

А сам думал в страхе: «Теперь этот оборотень не отстанет от нас. Верно, она мстит и мне за вину моего отца…»

Только Сасукэ успел спрятать меч, как к ним поднялась сама хозяйка.

– Ох, какое горе! – кинулась она к одержимой. – А я-то спешила сказать ей, что дочь ее пришла в себя… – Тут она заметила, что гости собираются съехать, и, низко кланяясь, взялась их отговаривать: – Не покидайте нас! Я уже послала слугу в храм Мидо, что на соседней улице. Он приведет монахов, и те изгонят злого духа!

Между тем служанка продолжала выкрикивать и бесноваться, но, по счастью, еще не сказала ничего напрямую.

«Надо бежать сейчас же, пока все не поняли, что она говорит о нас!» – так подумали Хэйтаро и Сасукэ, и, не слушая уговоров хозяйки, стали спускаться по лестнице. Как вдруг Хэйтаро побелел и упал без памяти. Сасукэ едва успел его подхватить и с трудом стащил вниз.

Хозяйка схватилась за щеки.

– Вот страх-то! Бедный молодой господин! Это все злой дух! Злой дух напал и на него тоже!

Так она с причитаниями суетилась вокруг неподвижного Хэйтаро.

Сасукэ же не оставил любовника – ведь, несмотря на свой дурной нрав, он вправду был влюблен. Так что, когда вскоре из соседнего храма явились присланные монах со служкой, во дворе рядышком лежали невнятно бормочущая женщина и бесчувственный Хэйтаро. Сасукэ стоял подле него на коленях, и тут же плакала дочка женщины, уже вполне пришедшая в себя.

Монах, годами еще не старый, был исполнен важности.

– Этого юношу, – заявил он, взглянув на Хэйтаро, – злой дух лишь лишил сознания. А вот женщина, несомненно, одержима.

С этими словами он приблизился к околдованной служанке, которая вдруг замолчала, точно в испуге. Монах между тем достал из-за пазухи пропахшую горчицей старую рясу, неторопливо развернул ее, встряхнул, – и вдруг, бросившись на женщину, закутал ее в рясу с головой. Женщина отчаянно сопротивлялась, но монах держал ее крепко. Вдруг из-под рясы послышался сдавленный голос оборотня:

– Мне больно, больно! Пощадите! Мне душно!

– Ну уж нет, – пробормотал монах и стал осторожно собирать рясу – казалось, будто он что-то снял у женщины с груди и вместе со скомканной рясой засунул в поднесенный служкой железный горшок. И как только он плотно закрыл горшок крышкой с вырезанными иероглифами из «Сутры Лотоса», женщина зашевелилась, открыла глаза и испуганно вскричала своим собственным голосом:

– Что со мной? Где моя дочь?

И все сразу увидели, что злой дух оставил ее, и дочь бросилась в ее объятия.

Между тем Хэйтаро по-прежнему пребывал без чувств.

– Послушайте, – обратился Сасукэ к монаху. – Что с моим другом?

Но монах едва взглянул на Хэйтаро.

– Увы, – отвечал он. – Если друг твой не очнулся, когда я захватил оборотня, верно, ему уже ничем не помочь.

И с этими словами двинулся к воротам, унося горшок. Сасукэ вскочил, забежал перед ним и бросился на колени, умоляя о помощи. Но монах все твердил, что ничем помочь невозможно.

Тогда Сасукэ, вскочив, схватил его за ворот рясы и, выхватив меч, приставил к его горлу.

– Если умрет он, умрешь и ты!

Все вокруг остолбенели, потрясенные таким неслыханным святотатством.

– Опомнись, грешник, – прохрипел монах.

И тут из горшка раздался голос:

– Позвольте мне поговорить с этим юношей наедине!

Делать нечего, пришлось монаху вручить Сасукэ горшок, а хозяйке – проводить его в отдельную комнатку. Хоть и не хотелось монаху уступать, но как могли они со служкой, безоружные, противостоять человеку с двумя мечами? И хотя, будь этот монах действительно человеком столь великой святости, ему, верно, ничего не стоило бы наслать на нечестивца трясучку или сделать так, чтобы у того ноги отнялись, он почему-то ничего такого не сделал. А лишь сказал, глядя на Сасукэ с жалостью, как на безумца:

– Смотри не открывай крышку! И ни в чем не верь оборотню, он непременно обманет тебя!

Едва Сасукэ остался наедине с горшком, как нежный голосок со слезами обратился к нему:

– Верно, это небо покарало меня за мою жестокость. Я хотела лишь попугать вас – и вот, попала в такую беду…

– За что ты преследуешь Хэйтаро? – спросил Сасукэ. – Разве он виноват в том, что сделал его отец, когда он был еще ребенком?

– Послушай, – отвечала она. – Тебе нужно всего лишь поднять крышку, и я сделаю так, что твой возлюбленный поправится. А если ты позволишь этому ужасному монаху унести меня и зарыть горшок под стеной храма, прочитав над могилой заклятия, как он собирается, Хэйтаро умрет в мучениях, и самый лучший лекарь будет бессилен ему помочь!

Так она уговаривала его, и сколько бы Сасукэ не твердил поначалу: «Я тебе не верю», все же в сердце его закралось отчаяние: «А что, если Хэйтаро так и не очнется? К чему мне жить без него?»

– Поклянись мне именем Будды, что не обманешь!

Разумно ли требовать со злого духа клятву именем Будды? Но Сасукэ, в своем отчаянии, не придумал ничего лучше. Лиса же с готовностью принесла клятву, однако затем заявила:

– Раз уж я поклялась не лгать тебе, я должна сказать еще кое-что. Ведь это я вложила в сердце Асидзава Хэйтаро такую страсть к тебе. Я не сделала его отцу и их господину никакого зла, а они убили меня, и ныне я лишена тела, в котором прожила долгие годы. И вот, пылая жаждой мести, я решила уничтожить роды Асидзава и Мицусада. Все случилось по моему желанию – Асидзава Хэйтаро, охваченный пагубной страстью, бежал с тобой, оставив свой род без наследника, а род Мицусада благодаря вам и вовсе вычеркнут из списка самурайских родов. Но ведь, если я оставлю Хэйтаро в покое и избавлю его от своих чар, он возненавидит тебя, как и должен был с самого начала. К тому же тут-то уж он непременно совершит самоубийство – ведь нынче только любовь к тебе удержала его.

Однако Сасукэ твердил одно:

– Освободи его от заклятий, а дальше пусть решает сам.

– А ты и верно его любишь, – удивилась лиса. – Вот уж, глядя на тебя, не скажешь… Что ж, если так… Сейчас твой возлюбленный очнется, а нынешней ночью приходите оба в заброшенный храм Кокурюдзи, что за городом. Как только вы вознесете там молитвы и пожертвуете хоть чарку вина или горсть благовоний, мои чары спадут, и сгинет проклятье, наложенное мной на весь его род. Отец его найдет новую службу у достойного господина и доживет свой век в счастье и довольстве. А уж что ждет вас с Хэйтаро – сами разбирайтесь.

Так она сказала. И Сасукэ, как ни боролся с собой, все же поверил ей. Но ведь, если подумать, – что ему еще оставалось? Ведь даже мудрый монах, в одиночку одолевший оборотня, все же не смог помочь Хэйтаро!

Так он решил, и, не долго думая, поднял крышку. Будто ветерком повеяло по комнате, и духа след простыл.

Выйдя же из дому, Сасукэ сказал, что, дескать, запнулся на пороге и уронил горшок, а крышка возьми да и отскочи. Монах напустился было на него с бранью, – но при виде меча вмиг умолк. И во дворе все тоже молчали. Однако, поскольку Хэйтаро вскоре очнулся, а больше никто не захворал, Сасукэ пеняли не слишком сильно.

Делать нечего – когда они остались одни, пришлось Сасукэ передать Хэйтаро слова лисы. Тот был потрясен. Погруженный в мрачную задумчивость, сидел он, уставившись перед собой.

Так прошел день. На закате они отправились в путь, и на исходе часа Мыши уже разводили огонь на главном алтаре заброшенного храма.

Храм был безлюден, дорожка у ворот заросла густым бурьяном, полы поросли мхом. Почерневшие статуи будд были оплетены паутиной, на алтаре высились кучи птичьего помета. Все пребывало в страшном запустении.

«Известно, что заброшенные храмы часто становятся обиталищами призраков и оборотней», – размышлял Хэйтаро, бросая в огонь благовония. Как вдруг пламя из красного сделалось зеленым, сверкнул яркий свет, и, едва Сасукэ успел подумать: «Верно, не обманула лиса», – как Хэйтаро схватился за голову, а огонь на алтаре сразу потух.

Хэйтаро чувствовал себя, будто очнулся от долгого сна. Словно протрезвев, взглянул он на Сасукэ. И увидел: стоит перед ним юноша хоть и прекрасный собой, но с лживым и жестоким сердцем, к тому же низкого рода. И ради этого человека он, Хэйтаро, предал своих отца и господина! Вот как заколдовала его лиса-оборотень!

«Пришло время мне наконец довершить начатое и умереть, – подумал Хэйтаро. – Верно, уж теперь мы не окажемся навеки связанными в будущих существованиях!»

С такими мыслями он (в который раз!) взялся за меч. Но Сасукэ, побледнев, уж больше не смел препятствовать ему. Не сводя глаз с Хэйтаро, он только в отчаянии покачал головой.

Но недаром сказал поэт: «Дорога в гору Дайко легко разбивает повозки, но по сравнению с людскими сердцами это ровная дорога. Воды Буке легко переворачивают лодки, но если их сравнить с людскими сердцами, течение в них спокойное. Наклонности у людских сердец очень непостоянны».

Видно, не минул еще срок жизни, отмерянный Асидзава Хэйтаро. Прежние сомнения вновь одолели его. «Все благодеяния, оказанные господином моей семье, он совершал из дружеских чувств к моему отцу, а меня всегда недолюбливал. Почему же я должен ради него умирать? А что был он убит во сне – так, верно, нужно было набирать в стражу воинов получше…»

И хотя смотрел он в темный и пустой угол храма, образ Сасукэ вдруг ясно встал перед его мысленным взором. «Ну и что же, что он низкого рода? Зато вряд ли сыщется в целом мире другой мальчик такой красоты… да и зачем мне другой?»

И оказалось, что любовь вовсе не покинула его сердце – оно все так же ныло от одной мысли о разлуке. «Как же так? – в растерянности подумал Хэйтаро. – Быть может, все же вовсе и не лиса наслала на меня это чувство?»

С такими мыслями он обернулся к Сасукэ. Тот же, услыхав, что любовник оставил помыслы о самоубийстве, молча обнял его.

…Так они стояли, не в силах разомкнуть объятия, как вдруг позади раздался шорох. Оба обернулись, и – глядь, на алтаре, на углях, оставшихся от священного огня, стоит женщина – та самая, что Хэйтаро видел во сне. Только одета иначе – теперь на ней было пятислойное одеяние зеленых и пурпурных тонов, а сверху – белое на зеленой подкладке. Вышивка на парадной желтой накидке изображала унизанные росой осенние травы.

Но у женщины не было ног – ниже колен она словно растворялась в воздухе. И на одежде ее не было ни единого шва. Оба сразу поняли, что перед ними привидение.

Сойдя с алтаря, лиса обратилась к Хэйтаро:

– Видно, и в самом деле не одни мои чары стали причиной твоей столь великой любви к нему. Меня тронула сила вашего взаимного чувства; коли уж так получилось, что по моей вине вы остались одни в целом свете, оторванные от своих семей, я беру вас под свое покровительство. За сотни лет, что живу на свете, я причинила людям много зла, страшно отяготив свою карму. В наказание мне и был послан тот заклинатель. Чудом я избежала гибели. Пока чаша терпения неба не переполнилась окончательно, пора мне браться за добрые дела. Отныне, куда бы вы ни отправились, я буду оберегать вас.

И с этими словами исчезла прежде, чем оба юноши опомнились и успели склониться в поклоне.

Так завершилась эта история. Междоусобицы в провинции Сэццу с тех пор прекратились. А о дальнейшей судьбе Хэйтаро и Сасукэ известно лишь, что ничего худого с ними более не случалось. Жили они долго и оставались вместе, и чувство их не слабело с годами. Лиса ревностно оберегала их от всех возможных несчастий, искупая тем свои многочисленные грехи.

Отец же Хэйтаро и вправду вскоре поступил на службу к одному даймё из Восточных провинций. Тот выделил ему жалование в 1000 коку риса, и всегда со вниманием относился к его советам. Умер старик спустя долгие годы, окруженный всеобщим уважением; правда, он до конца дней считал единственного сына погибшим.

Однако, чтобы лиса-оборотень сотворила добро – такое случается очень и очень редко. Бойтесь же лис-оборотней!

К тому же, связь Хэйтаро и Сасукэ все же не может считаться угодной богам и людям, а уж про лису и говорить нечего. Значит, порок в этой истории не понес наказания, а напротив, был вознагражден, и посему она не может служить для назидания.

© Сефирот