Тьма

Автор: ?
Перевод: © Hellga
Disclaimer: Я не только не владею персонажами этого фанфика, но даже не знаю имени его автора.
Спасибо Pale Fire за правку и исправление ошибок.

1

Тьма. Мы во тьме.

Во тьме мы свободны. Убиваем. Разрушаем невинные жизни. И только одна единственная вещь не позволяет нам окончательно одержать верх.

Свет. Не день и не солнце, а добродетель. Анти-зло.

И когда эта сдерживающая сила уйдет, когда мы ее уничтожим… мы… одержим… победу.

Наше существование вселит страх в мужчин и женщин, которые когда-то считали себя защищенными. Они научат своих детей не ходить по темным аллеям, не заглядывать вечерами в укромные уголки. Их дети… под нашими ножами. Острый клинок власти.

А мы будем смеяться над их страхом. Питаться им. Расцветать от их трепета. Как было всегда. И как будет.

***

Наступает ночь. Я беру свое обычное оружие, чувствуя, как оно холодит мою горячую ладонь. Пистолет никогда ничего не почувствует. Ему никогда не будут сниться кошмары, и он не проснется в холодном поту на полу, запутавшись в одеяле. Он никогда не испытает раскаяния за отнятые им жизни, за причиненную им боль, за кровь, пролитую его пулями. Я завидую оружию, которое прячу во тьме, я хотел бы обладать его способностями. А потом я вспоминаю. Оно никогда ничего не почувствует просто потому, что оно мертво. Это всего лишь кусок металла, обработанного, чтобы служить оружием. Он никому не причинял зла. Это я проливаю невинную кровь. Это я причиняю боль и обрываю жизни. Пистолет - всего лишь мое орудие.

Тогда я начинаю желать быть таким же, как мои партнеры. Как Фарфарелло, например. Он ничего не чувствует. Ни физически, ни эмоционально. Он научился стирать чувства, замораживать свое сердце. Но потом, в момент яркого и мучительного прозрения, я понимаю, что это сделало с ним. Поэтому я хочу быть таким, как Шульдих. Беззаботным, двадцатидвухлетним, подростком в душе. Он всегда такой спокойный, такой хладнокровный. Развести под ним огонь - и с его пылающего тела начнут падать осколки льда. Но я не хочу быть холодным. Я только хочу не испытывать раскаяния, остановить бесконечный поток ночных кошмаров. Может быть, я хочу больше походить на Наги. Он такой юный, такой невинный. И так мало знает. Но он испытывает ту же боль, что и я. Кому же я хочу подражать? Возможно, никому. Возможно, даже убийцы вроде меня раскаиваются и просыпаются в холодном поту в четыре часа утра.

Сейчас наша четверка в темной аллее. Неслышно ступая, я прохожу за спинами остальных, желая в глубине души снова оказаться в Америке. Подальше от м-ра Такатори и его сподручных, негодяев и убийц. А потом я вспоминаю, что я тоже один из них. Я опускаю левую ногу в лужицу мутной воды и тихо ругаюсь. Вода, проникающая в мой ботинок, кажется ледяной. Холодной. Такой, каким я хочу, чтобы было мое сердце. Нет. Я не хочу, чтобы мое сердце обратилось в камень. Я только хочу избавиться от этого раскаяния! Что со мной не так? Почему я никак не могу перестать говорить себе, что хочу иметь ледяное сердце? Наверное, это усталость. Да. Усталость. В надежде избавиться от кошмаров я работаю в два раза усерднее, чем следовало бы, засиживаясь перед мягко светящимся монитором до утра. Жгу свечу с обоих концов, пока фитиль не рассыплется, превращаясь в кучку черного пепла. Вот что я такое. Сгоревшая свеча. Холмик из оплывшего воска. А воск, застывая, твердеет. Прямо как мое - нет! Мое сердце никогда не отвердеет. Я не хочу, чтобы это случилось. Я просто ненавижу раскаяние! Может быть, я так реагирую из-за избытка кофеина. Я пью на много больше кофе, чем мне следует, просто чтобы смягчить усталость. Побочный эффект лекарства, надо думать. Но что я излечиваю, заставляя себя проходить через этот ад? Мне по-прежнему снятся кошмары, я по-прежнему не могу не думать об убийствах, о пролитой крови, о страданиях. Когда я не сплю, избавиться от этих мыслей еще сложнее. Но я ненавижу кошмары и холодный пот - мучительные результаты моей работы.

Мы подходим к забору из проволочной сетки, окружающему массивное офисное здание, которое мы должны уничтожить. Я вижу свет в нескольких офисах на верхних этажах и задаюсь вопросом, сколько невинных жизней оборвется, когда мы закончим работу. Сколько семей будут отмечать Рождество за столом, одно место за которым будет пустовать.

-Кроуфорд, что теперь? - обращается ко мне Шульдих. Он указывает на вершину забора, по которому тянутся витки шипастой колючей проволоки, проложенной там, чтобы охладить пыл незваных гостей. Но меня расхолаживает не это. Ответить мне не дает вопрос, который я задаю себе в этот момент. Что бы я чувствовал, если бы в этом здании находился кто-то, кого я люблю? Стал бы я это делать?

Шульдих кладет руку мне на плечо.

-Что нам делать, босс? - Он слегка встряхивает меня, словно пытаясь пробудить от беспокойного, наполненного кошмарами сна. Может быть, он знает…

Нет. Он не знает. Он никогда не узнает. Пустые мечты.

Шульдиху не терпится, как и Фарфарелло, и Наги. Шульдих складывает руки на груди и пристально смотрит на меня. Я встречаю взгляд его глубоких синих глаз. Они ищут ответ в моих карих глазах, укрытых за стеклами очков.

На этот раз решение находит Фарфарелло.

-У меня есть кусачки, - встревает он. Мы все смотрим, как его наполовину стертое лицо радостно вспыхивает, когда он достает из своего пальто длинный инструмент. Его проворные руки перекусывают проволоку - клик-клик-клик - и он отодвигает вырезанный им кусок забора. Разрушенная сетка падает назад, как тряпка, и вся троица проскальзывает в отверстие. Наги проходит первым; он худенький и у него не возникает никаких проблем. Фарфарелло второй, и он скользит между острых концов проволоки, как между шелковых занавесей. Шульдих продирается через обрезки проволоки, и его рукав цепляется за шершавый металл. Я освобождаю его запястье. Потом в отверстие проскальзываю я. Мой собственный синий пиджак цепляется за проволоку в нескольких местах, но я не обращаю на это внимания. Я знаю, что теперь в темной ткани осталось несколько маленьких дырочек, но мне все равно. У меня сползают очки, и я поправляю их пальцем. Я не обращаю внимания на вопросительный взгляд Шульдиха. Он знает, что что-то не так. Он знает, что в нормальных обстоятельствах я не оставил бы без внимания дырки в своей одежде. Он знает, что в нормальных обстоятельствах я был бы готов решить такую простую проблему, как забор. Но он не знает, в чем дело. И он никогда не узнает. У него каменное сердце, какое хотел бы иметь я - нет. Я не хочу иметь каменное сердце! Что со мной сегодня такое? Я не хочу быть холодным и бессердечным. Я просто не хочу раскаиваться, черт побери!

Наги и Фарфарелло незаметно проскальзывают внутрь через черный ход, нагруженные взрывчаткой, а мы с Шульдихом идем через холл в противоположном направлении. Шульдих занимается охраной, пока я… стоп, что же я должен сделать? Ах да. Точно. Я должен запрограммировать детонатор. Отключив сигнализацию, Шульдих снова присоединяется ко мне. Я слышу шаги в холле и утягиваю его в темный дверной проем. Шаги проходят мимо коридора, в котором мы прячемся, и проходят дальше. А ведь это последний раз, когда этот человек куда-то идет. Заслуживает ли он смерти? У него ведь есть семья. Люди, которые любят его. Как у всех. Почему мы должны всех их убивать? На этот раз раскаяние действительно меня беспокоит. Шульдих вскрывает замок какого-то пустого кабинета и втягивает меня внутрь, когда кто-то поворачивает в наш коридор. Он мягко закрывает дверь. Я включаю свет и кладу свой черный чемоданчик на стол из вишни у дальней стены. Я открываю замочек на чемодане и вынимаю мой лаптоп и детонатор. Щелкнув на нужных графах меню, я запускаю программу и настраиваю детонатор, от которого сработает взрывчатка. Внезапно Шульдих выключает свет, я сохраняю свою работу, выключаю лаптоп и убираю его в чемоданчик. Пора.

2

Мы с Шульдихом обмениваемся взглядами и выскальзываем в опустевший коридор. Мы встречаемся с Наги и Фарфарелло у черного хода и вчетвером выходим на улицу. Когда мы оказываемся на свежем, прохладном воздухе, я делаю несколько глубоких вдохов и пытаюсь прочистить мозги. Мы идем по заасфальтированной площадке, пока не доходим до дыры в заборе и не выбираемся наружу. Мой пиджак снова цепляется за проволоку, и я слышу, как рвется ткань. Во второй раз я не обращаю на это внимания. Шульдих поглядывает в мою сторону с подозрением. Я знаю, что он собирается прочесть мои мысли, и я ничего не могу с этим поделать. Поэтому я расслабляюсь. Я позволяю ему их прочесть. Это заставляет его насторожиться еще больше, и он перестает лезть в мои мысли. Нет. Он не насторожен. Он испуган. Боится того, что может узнать.

Мы проходим через аллею и сворачиваем за угол. Я вытаскиваю из кармана ключи от машины.

Шульдих снова смотрит на меня с подозрением.

-Слушай, хочешь, я поведу? - предлагает он. Думаю, он знает, что здоровье моего рассудка висит сейчас на волоске.

-Нет, все в порядке, Шульдих.

Он снова бросает на меня настороженный и внимательный взгляд.

-Может, лучше все-таки я? - говорит он.

Я знаю, он имеет в виду, что я должен отдать ему ключи. Так что вместо этого я открываю водительскую дверцу и забираюсь внутрь. Я вставляю ключ в зажигание и прислушиваюсь к успокаивающему гудению мотора.

-Садись уже, Шульдих, - приказываю я. - У нас нет времени копаться. - Мне приходится стараться изо всех сил, чтобы говорить, как обычно. Но на какой-то момент это срабатывает. Он уже не так сильно сомневается в моей способности нормально вести машину в этом состоянии, и он обходит ее спереди, чтобы усесться на переднем пассажирском сидении. Едва он успевает закрыть дверь, как я вдавливаю педаль газа в пол и выруливаю на дорогу. Я не обращаю внимания на его неодобрительный взгляд и вручаю чемоданчик Шульдиху.

-Постарайся не уронить, - кричу я. - Или у тебя будет куча неприятностей.

Он кивает, но ничего не говорит. Мне делается паршиво, что я так с ним обошелся, и ком вины у меня в желудке растет. В конце концов, он не виноват в моем дерьмовом настроении. Но я продолжаю вести машину и останавливаюсь на стоянке. Я торможу и глушу мотор. Вчетвером мы выходим из машины и идем к огромному корпоративному зданию, которое высится перед нами. Мы подходим к входу, и я набираю код. Стеклянная дверь отдвигается, и мы проходим внутрь. Рукой я указываю остальной троице на лифты по другую сторону холла. Я нажимаю кнопку «Крыша» и прислоняюсь к боковой стене лифта. Я по-прежнему боюсь того момента, когда Шульдих нажмет эту кнопку. Я не хочу делать того, что должен.

Мы поднимемся на верхний этаж, и блестящие двери лифта тихо раздвигаются. Остальная троица проходит половину коридора, прежде чем до них доходит, что я по-прежнему стою возле лифта. Шульдих опять бросает на меня такой же взгляд. Я снова глубоко вздыхаю и иду за ними к лестнице.

Где-то по дороге Шульдих отстает, и Наги открывает дверь на вершине лестницы. Они с Фарфарелло выходят на крышу. Шульдих подходит ко мне сзади и говорит тихо, от чего я вздрагиваю:

-Что с тобой, Брэд? Ты никогда себя так не ведешь, - обеспокоено заявляет он. - Никогда, - повторяет он, словно считает, что в первый раз я его не расслышал. Я почти не обращаю на него внимания и говорю ему:

-Со мной все в порядке. Пошли. - Я поворачиваюсь к двери.

-Nein. Мы никуда не пойдем, пока ты не расскажешь мне, в чем дело. - Он решительно кладет руку мне на плечо и разворачивает меня к себе. - Я знаю, что с тобой должно быть что-то не так. Ты всю ночь ведешь себя странно. Ты даже не велел мне не называть тебя «Брэд». А я знаю, что ты терпеть этого не можешь. - Теперь он прижал меня к стенке.

-Какого черта ты не вытянешь это из моего сознания, Шульдих? Со всем остальным ты именно так и поступаешь, - раздраженно отвечаю я - возможно, резче, чем собирался.

Его ответ удивляет меня.

-Я знаю, когда мне не следует делать подобных глупостей. - Я почти не верю своим ушам. Он уже не кажется таким бесчувственным.

-Кроме того, - продолжает он, - я знаю, что, если ты действительно о чем-то думаешь, тебя это страшно бесит. - Он усмехается своей кривой усмешкой, и я знаю, что она предназначена, чтобы поднять мне настроение. Я ловлю себя на том, что улыбаюсь ему в ответ - чтобы он больше ничего не заподозрил. Я не могу признаться ему в своих чувствах. Он назовет меня предателем. Как бы жестоки мы ни были друг к другу, в каком-то смысле мы с Шульдихом как братья. Но я знаю, где проходит его граница - она проходит именно здесь.

-Пошли, Шульдих. Нам надо закончить работу. - Я поднимаюсь по лестнице и выхожу на крышу. Пропеллер уже хорошо раскрутился. Я открываю дверь и усаживаюсь рядом с пилотом. Шульдих забирается назад к остальным. Похлопав меня по плечу он протягивает мне детонатор.

-Тебе это может понадобиться, Кроуфорд.

3

Я чувствую себя так, словно меня внезапно лишили всех сил. Я не могу дышать. Или говорить. Если уж на то пошло, я не могу даже пошевелиться. Я знаю, что должен сделать, но не уверен, что смогу. Если бы я только был бессердечным, холодным - нет. Я не хочу быть бессердечным. Я просто не хочу больше испытывать раскаяния! Почему я вынужден без конца повторять себе это, черт побери?

Я продолжаю мысленно спорить с самим собой, пока пилот направляет машину к офисному зданию, которое я покинул всего полчаса тому назад. Я начинаю бояться - тех последствий, которые мне гарантировал м-р Такатори, если я не уничтожу здание, результатов взрыва, если я это сделаю… все эти невинные оборванные жизни…

Вертолет зависает в наилучшем месте. Достаточно высоко, чтобы взрыв не мог нам повредить, и достаточно близко, чтобы можно было на это посмотреть. Чего я уже больше не хочу. Я вожусь с детонатором, колеблюсь. Мой палец нависает над кнопкой и…

-…Кроуфорд! Сначала надо загрузить файл. - Шульдих возвращает меня к реальности. - Помнишь? - озабоченно спрашивает он меня. Оборачиваясь, я избегаю его взгляда. Он вручает мне чемоданчик, и я открываю его. Я вставляю дискету в дисковод лаптопа, загружаю ее - и снова сомневаюсь. Мой палец застывает над маленькой красной кнопкой, которая вот-вот положит конец стольким невинным жизням… могу ли я ее нажать? Внезапно я чувствую, как кто-то легонько стучит меня по плечу. От неожиданного прикосновения я вздрагиваю, моя рука дергается…

…и случайно нажимает кнопку.

Взрыв пугает меня больше всего. Я сжимаю губы, чтобы сдержать крик, когда слышу грохот. Я не хочу смотреть, как здание взрывается, и его охватывают языки пламени, но я не могу отвести от него взгляд. Мне кажется, что меня подчинил своей воле демон-садист, что какое-то исчадье ада загипнотизировало меня. А потом я начинаю слышать крики - в своей голове, видеть извивающиеся в огне жертвы. Я вижу мужчин с оплавленной, пузырящейся кожей, вижу, как пламя пожирает волосы женщин. И их крики - крики боли, крики невыносимого страдания - отдаются эхом в самых глубоких, в самых темных уголках моего сознания. Я зажимаю себе рот рукой, и мне приходится делать над собой сознательное усилие, чтобы меня не вырвало от этого зрелища. Я не понимаю, что со мной не так. Мы уничтожили столько зданий, убили столько людей, но так я чувствую себя впервые. Конечно, после неизменно приходило раскаяние. Но никогда оно не приходило в тот момент, когда я взрывал дом или убивал кого-то невинного. Сейчас я словно утратил связь с окружающим миром. Я смутно слышу, как где-то позади меня смеются Шульдих и Фарфарелло, как поскуливает Наги. А потом я слышу, как кто-то плачет и чувствую что-то влажное, стекающее по моей щеке. Все кажется таким четким и ясным. А потом я понимаю…

…что плачу я сам. Впервые с тех пор, как я был ребенком. В последний раз я плакал на похоронах отца. Но теперь я убираю очки в карман пиджака и прячу лицо в ладонях. Шульдих и Фарфарелло резко обрывают свой смех. Шульдих кладет руку мне на плечо. Я стряхиваю ее. Я хочу что-нибудь сказать, поставить его на место, но я слишком сильно плачу. Я сглатываю ком в горле и пытаюсь что-то сказать, но все, что мне удается издать, - еще один сдавленный всхлип. Я не знаю, что сейчас происходит у меня за спиной, и мне все равно. По мне, Шульдих мог заряжать свой Магнум 44го калибра и приставлять его к моему затылку. Собственно говоря, сделай он это, он избавил бы меня от моих мучений.

Пилот смотрит на меня так, словно у меня выросла еще одна голова. Словно я сошел с ума. А я, не знаю уже, в который раз, желаю иметь каменное сердце - НЕТ! Я не хочу, черт побери! Все, чего я хочу, - это никогда не испытывать угрызений совести, раскаяния! Почему я никак не могу перестать мечтать о каменном сердце?

Немного успокоившись, я оборачиваюсь назад. Фарфарелло, слава Богу, не обращает на меня особенного внимания, а малыш Наги раскачивается взад-вперед на своем сидении, глядя прямо перед собой, словно в трансе. Я много раз видел его в таком состоянии. Но на этот раз оно почему-то пугает меня до полусмерти. А потом я перевожу взгляд на Шульдиха.

Он смотрит на меня так, что я чуть было снова не начинаю рыдать. В его темных глазах столько заботы и беспокойства. Он кажется еще менее холодным и бессердечным, чем там, на лестнице, когда он меня остановил. Кажется, он почти понимает мою отчаянную боль.

Но я не обращаю на это внимания. Потому что я знаю, что он не понимает. И никогда не поймет.

4

Я иду по темной аллее. Добравшись до здания офисов, я открываю мой чемоданчик и достаю оттуда лаптоп и взрывчатку. Я ввожу программу в детонатор, убираю лаптоп и проскальзываю внутрь. Я прохожу по этажам, устанавливая взрывчатку в заранее выбранных местах. Воздух густой, мне почти больно дышать. Дышать становится так трудно, что у меня начинает кружиться голова. Я снова нахожу черный ход и покидаю здание. Оказавшись снаружи, я вдыхаю прохладный душистый воздух. Я оборачиваюсь, чтобы отдать приказ Шульдиху, и впервые за всю ночь осознаю, что на этот раз я один.

Я иду к ожидающей меня машине и еду в другое здание. Я подхожу к парадным дверям и набираю код. Обычным маршрутом я поднимаюсь на крышу и обнаруживаю, что вертолет ждет меня там. Когда я забираюсь внутрь, мне снова становится трудно дышать.

Я говорю пилоту, куда лететь, и он следует моим указаниям. Через пять минут мы висим над офисным зданием. Мой чемоданчик лежит на сидении рядом со мной, я беру его в руки. Я дышу так часто, что мне почти не хватает кислорода. Я вытаскиваю детонатор, и когда я нажимаю кнопку, корпус вертолета словно тает. Внезапно я обнаруживаю, что стою в коридоре здания, и вокруг меня, меньше чем в десяти футах, ревет огонь. Я чувствую непереносимый жар. Неожиданно начинают раздаваться крики. Мучительные, полные боли стоны агонии. Я зажимаю уши руками, но, несмотря на это, крики становятся только еще громче. Тогда-то я и поднимаю голову, чтобы увидеть их источник. Они идут ко мне. Идут сквозь адское пламя, словно это простой воздух. Я судорожно шарю по карманам в поисках пистолета. У меня так отчаянно трясутся руки, что я едва удерживаю его. Я собираюсь и нацеливаю на них пистолет. Стоя здесь, в этом коридоре, глядя в лицо результатам моих действий, я не нахожу достаточно мужества, чтобы спустить курок. Я чувствую, как что-то обвивается вокруг моих ног и, опустив взгляд, вижу обоженные, обуглившиеся, покрытые пузырями кисти. И руки. И человека, которому они принадлежат. Раздается оглушительный выстрел и…

…я просыпаюсь; мои ноги запутались в простыне. Тяжело дыша, я протягиваю руку к ночному столику и нахожу очки. Я надеваю их и смотрю на часы. Мягко светящееся красным электронное табло сообщает мне, что сейчас всего лишь час ночи. Всего на час позже. На час, который мне кажется жизнью. Я могу лишь представить себе, на что будет похож остаток ночи.

Я чувствую, как что-то течет у меня по лбу. Наверное, пот. Липкой рукой я вытираю лоб. Сквозь полузадернутые занавески просачивается мягкий свет луны. Когда я убираю руку, я замечаю темные пятна на кончиках пальцев. Я удивленно разглядываю их и узнаю алые пятна крови. У меня идет кровь? С чего вдруг? Чтобы это выяснить, я спускаю свои длинные ноги с кровати и опускаю их на пол. Как ни странно, я по-прежнему одет. Спотыкаясь, я пересекаю комнату, чтобы добраться до выключателя. Высокое старинное зеркало в углу моей спальни раскрывает секрет. Мое лицо и голова покрыты множеством кровоточащих порезов. В ужасе я опускаю глаза. Вся моя белая рубашка запятнана кровью, и сквозь дырки в моей рваном пиджаке тоже сочится кровь. На штанинах моих брюк теплые пятна. Кровь впитывается в темную ткань. Она стекает на чистый белый ковер. Я оборачиваюсь к кровати, чтобы увидеть пятна крови на простынях.

А потом я вижу их вокруг себя. Людей, которых я убил во время взрыва. Каждый держит в обугленных руках длинный окровавленный нож. Агония навсегда запечатлелась на их лицах, абсурдное напоминание о моих поступках. В ужасе я наблюдаю, как моя кровь стекает на белый пол, превращая его в кроваво-красный. И я могу только кричать, в то время как моя кровь изливается из меня, капает с блестящих ножей и пятнает пол моей спальни.

5

Я просыпаюсь от собственного крика, сжавшись в комок на полу. Пот течет по моему лицу, мое тело блестит от него. Я дышу так, словно только что пробежал марафон, и чувствую, что готов заплакать. Я слышу шум в холле. Шульдих кричит и колотит в мою дверь, а потом до меня доносится тихое постанывание. Наверное, это Наги вышел их свое комнаты. Но потом я понимаю, что это я сам. Я по-прежнему валяюсь на коврике, напуганный настолько, что буквально не могу пошевелиться, и скулю, как маленький ребенок. Шульдиху надоедает колотить в дверь, и он врывается внутрь. Свет из холла заливает мою спальню, но без очков я практически ничего не вижу. Я пытаюсь дотянуться до них, но мои руки меня не слушаются. Я слышу его голос, он велит Наги вернуться в свою комнату. Зрительно я узнаю Шульдиха только по его рыжим волосам. На секунду все проясняется, и он предстает одним из людей в моем кошмаре, с ножом в руках, но я моргаю, и все снова становится мутным и нечетким. Рыжая грива возвращается. Рыжая. Как огонь. Как тот ад, что убил…

Шульдих делает шаг в мою сторону. Я вижу, как рыжая грива приближается. Хриплым, сдавленным голосом, который абсолютно не похож на мой, мне удается выдавить одно-единственное слово:

-Очки… - и Шульдих подходит к ночному столику. Кажется, он протягивает мне очки, но быстро понимает, что я не могу пошевелиться, и мягко водружает их мне на нос, аккуратно поправляя. А потом я замечаю, что он плачет. Его темные глаза блестят от слез. Это пугает меня до смерти. Тот Шульдих, которого я знал, всегда спокоен и уравновешен. Бессердечен. Как я хотел бы - нет. Я не хочу быть бессердечным, черт возьми! Почему я продолжаю так думать?

Он протягивает мне руку, чтобы помочь подняться, а потом вспоминает, что я не могу двигаться. Поколебавшись молча пару секунд, он осторожно поднимает меня и кладет на постель. Я по-прежнему даже пальцем не могу пошевелить. Шульдих осторожно присаживается в ногах моей кровати. На секунду он отворачивается, чтобы сморгнуть слезы, и улыбается мне усмешкой, которая предназначена для того, чтобы поднять мне настроение. Мы оба молчим. Кажется, то, что меня парализовало от страха, оказалось для него слишком, и он отбрасывает притворство. К моему полному изумлению, он прячет лицо в ладонях и плачет, точно как я несколько часов назад.

-Боже мой, Кроуфорд, что с тобой случилось? - спрашивает он. Он обращается больше к самому себе, чем ко мне, и я ничего не отвечаю. - Ты пугаешь меня. - Когда он признается в этом, он похож на меленького ребенка. Он кажется таким уязвимым, таким невинным, таким… расстроенным. И таким понимающим.

Сидеть и смотреть, как он плачет, хуже любого кошмара. Именно слезы, текущие по его пылающим щекам, заставляют меня снова начать двигаться, словно они возвращают мне связь с реальностью. Я поднимаю руку ко лбу и убираю волосы со своего лица. Наверное, его слезы вызволили меня из этого адского кошмара, который, даже после пробуждения, продолжал преследовать меня. Я чувствую, как слезы начинают жечь мне глаза, и я позволяю им пролиться. Мы оба, Шульдих и я, всхлипываем теперь, словно маленькие невинные дети.

-Мне так жаль, Шульдих, - шепчу я сквозь слезы. - Я не пытаюсь напугать тебя. - По-прежнему плача, я заставляю свое затекшее тело подняться и сесть поудобнее.

Я моргаю несколько раз и вытираю глаза. Собирая все самообладание, на которое я способен, я говорю ему:

-Если хочешь знать правду, я самого себя пугаю до смерти. Я не знаю, что происходит. Я не знаю, что со мной не…

-Ты не виноват, Брэд. Я не хотел, чтобы это звучало так, как будто я тебя упрекаю. Гомен.

Я понимаю, что Шульдих опять обращается ко мне по имени. Он кажется таким искренним, таким теплым, таким заботливым, что я его не останавливаю.

Теперь я действительно вынужден задаться вопросом: может быть, Шульдих испытывает то же пылающее раскаяние, что и я. Может быть, он знает, каково это - просыпаться на полу в холодном поту чуть ли не каждое утро. Может быть, именно поэтому он сейчас со мной. Может быть - всего лишь «может быть», - он не такой спокойный и уравновешенный, как убеждает окружающих.

6

Шульдих поднимается со своего места в ногах кровати. Впервые с того момента, как он вломился в мою комнату, я замечаю, что он по-прежнему одет; он, как всегда, готов ко всему, в своем зеленом пиджаке и брюках цвета хаки. Я знаю, что он еще даже не пытался уснуть. Мне интересно, не о том же ли он думал, что и я.

Мои очки снова сползают, и я почти машинально поправляю их указательным пальцем. Шульдих наблюдает за мной и улыбается, словно этот жест почему-то кажется ему забавным.

-Теперь с тобой все в порядке, Брэд? - бодро спрашивает он. Я знаю, что он скрывает свои чувства ради меня.

-Да… то есть, нет… - Я замолкаю. Я не знаю, что сказать дальше.

-Хочешь поговорить? - спрашивает он. Для Шульдиха это в новинку. Я знаю, что Шульдих терпеть не может обсуждать что-то вслух - потому что легко может вытащить всю необходимую ему информацию прямо у человека из головы. И потому что это требует честности. Шульдих ненавидит честность. Он врет хорошо и безжалостно. Но сейчас я спрашиваю себя, действительно ли ему нравится врать. Или даже убивать. И я по-прежнему хочу знать… испытывает ли он то же раскаяние, и сожаления, и жгучую боль, которые мучают меня?

-Наверное, - отвечаю я. Он знает, что я имею в виду «да». Мы слишком хорошо друг друга знаем. Я вспоминаю прошедшие годы, и на моих губах появляется легкая улыбка. Я думаю обо всех глупых мелочах, которые мы знаем друг о друге. О разных мелких чертах его характера, которые иногда выводят меня из себя, о его привычке переходить на немецкий, когда он злится или теряет терпение. И о том, как я могу ответить, потому что когда я выхожу из себя, я ору по-английски. О том, как Шульдиху нравится отвлекать меня, когда я занят работой, просто чтобы посмотреть, как далеко он может зайти, прежде чем я сорвусь. И о том, что он любит называть меня Брэдом, не обращая внимания на то, что я запретил ему или кому бы то ни было это делать.

Действительно странно. Я никогда раньше не думал об этих вещах, но сейчас они приносят мне ощущение дома и счастья. И это неожиданное тепло, которое омывает мое сердце, укутывая и скрывая боль.

Шульдих снова садится на постель, на этот раз ближе ко мне. Несколько секунд он разглядывает шрам на своей руке (который, вспоминаю я, оставил я, ударив его кухонным тесаком, когда он вывел меня из себя). Потом он поднимает голову и смотрит мне прямо в глаза. Мы ничего не говорим, да и не знаем, что сказать. Но одного его присутствия, кажется, достаточно, чтобы успокоить мое ноющее сердце.

Шульдих знает, о чем я думаю, и улыбается, вспоминая то же, что и я, думая мои же мысли. Я обнаруживаю, что смеюсь, и через несколько секунд Шульдих присоединяется ко мне. Мы смеемся минут пять, и когда я, наконец, останавливаюсь и беру себя в руки, у меня болит живот. Я не смеялся так с… нет, я не помню, чтобы я вообще когда-нибудь так смеялся. Или чувствовал себя так спокойно.

-Итак, я полагаю, это значит, что с тобой теперь все в порядке? - спрашивает Шульдих, словно отец, успокаивающий сына, проснувшегося посреди ночи от страшного сна. В каком-то смысле, наверное, так и есть.

-Ну, пока, думаю, да. Но не насовсем, - честно признаюсь я. Я знаю, что как только он уйдет, эти кошмарные мысли вернутся. Шульдих стал стеной между мной и адом.

То, что он делает в следующую секунду, удивляет меня больше всего на свете. Шульдих нежно обнимает меня и целует в губы. Я ловлю себя на том, что отвечаю ему с готовностью, с жадностью. Он притягивает меня ближе, прижимает мое тело к своему. Я запускаю руки в его шелковые рыжие волосы, провожу руками по его широкой груди. Как странно я на это реагирую. Когда-то мне была отвратительна сама мысль, что можно целовать другого мужчину. Но сейчас это меня не беспокоит. Скорее, я обнаруживаю, что мне нужны его поцелуи, нужны, чтобы смягчить пылающую боль в моей груди. Никогда в жизни я не испытывал такого спокойствия и такой радости. Может быть, это любовь, думаю я.

Шульдих отстраняется только, чтобы сказать:

-Прекрати думать. Ты все портишь.

Я улыбаюсь и с готовностью растворяюсь в нем, замечая, что по ходу дела мы успели опуститься на широкую кровать. Тело Шульдиха удобно прижимается к моему, как будто там его законное место. Да так оно и есть, думаю я про себя.

Как два идеально совпавших кусочка головоломки, которую называют жизнью. Двое людей, которым нужно быть вместе. Наши губы сливаются с влажным совершенством.

Я клянусь себе, что никогда не отпущу его, никогда не позволю ему оставить меня. И я никогда не закрою для него дверь в мою жизнь. Он нужен мне. А мое место рядом с ним. Мое место здесь. В сердце Шульдиха.

Потом другая мысль приходит мне в голову. Возможно - всего лишь возможно, говорю я себе, - годы боли стоят этих минут счастья и наслаждения.

И впервые насколько я помню, я по-настоящему счастлив, что у меня не каменное сердце. В конце концов, каменное сердце ничего не чувствует. Ни боли, ни раскаяния… но оно не чувствует и наслаждения. Ни радости, ни счастья. Ничего.