Энн Райс

Интервью с вампиром

Часть 1

-Понимаю… - задумчиво сказал вампир. Он медленно пересек комнату, подходя к окну, и остановился там, в тусклом свете фар проезжающих по Дивисадеро-стрит машин. Теперь молодой человек получил возможность получше рассмотреть обстановку комнаты: круглый дубовый стол, стулья. На стене висел умывальник, над ним – зеркало. Он ждал, положив свой портфель на стол.

-Сколько же у вас с собой пленки? – спросил вампир, поворачиваясь к молодому человеку в профиль. – Хватит для рассказа о жизни?

-Разумеется, если жизнь достаточно интересна. Иногда я беру интервью у трех-четырех человек за ночь, если мне повезет. Но это должен быть интересный рассказ. Это ведь справедливо, правда?

-Совершенно справедливо, - ответил вампир. – В таком случае, я хотел бы рассказать вам историю моей жизни. Мне бы очень хотелось это сделать.

-Отлично, - сказал молодой человек. Он быстро достал из портфеля диктофон, проверил, на месте ли кассета и батарейки. – Мне в самом деле хотелось бы узнать, почему вы в это верите, почему вы…

-Нет, - внезапно сказал вампир, - так не пойдет. У вас все готово?

-Да, - сказал молодой человек.

-Тогда садитесь. Я собираюсь включить верхний свет.

-Но я думал, вампиры не любят свет, - сказал молодой человек. – Если вы считаете, что темнота добавляет атмосферы…

Он осекся. Вампир повернулся спиной к окну и смотрел на него. Его лица молодой человек теперь не видел, и, глядя на его неподвижную фигуру, он чувствовал себя неуютно. Он попытался было заговорить еще раз, но не произнес ни слова. Когда вампир приблизился к столу и потянулся к выключателю, молодой человек вздохнул с облегчением.

Мгновение – и резкий желтый свет залил комнату. А молодой человек, взглянув на вампира, едва не задохнулся от изумления, теряя дар речи. Он отдернул руку и вцепился в край стола.

-О Боже! – прошептал он и снова безмолвно уставился на вампира.

Лицо вампира было совершенно былым и гладким, как будто его вырезали из отбеленной кости, и неподвижным, словно лицо статуи, если не считать внимательно смотревших на молодого человека зеленых глаз, похожих на языки пламени, горящего внутри черепа. Но тут вампир улыбнулся, почти задумчиво, и на поверхности белого вещества, из которого казалось сделанным его лицо, появились морщинки – бесконечно гибкие и немногочисленные, как у мультяшного героя.

-Теперь видите? – тихо спросил он.

Молодой человек вздрогнул и вскинул руку, словно защищаясь от яркого света. Его взгляд медленно скользнул по отлично скроенному пальто, на которое он только мельком обратил внимание в баре, по длинным полам накидки, по черному шелковому галстуку на шее и белому проблеску воротника – такому же белому, как кожа вампира. Он изумленно смотрел на его густые черные волосы, на зачесанные за уши волны и едва касающиеся края белоснежного воротника кудри.

-Ну, вы по-прежнему хотите взять у меня интервью? – спросил вампир.

Рот молодого человека открылся прежде, чем он смог выдавить хоть звук. Он закивал. Потом ответил:

-Да.

Вампир медленно опустился на стул напротив него и, наклоняясь вперед, сказал мягко, уверенно:

-Не бойтесь. Просто включайте магнитофон.

И он через весь стол протянул руку к молодому человеку. Молодой человек отпрянул, по его щекам стекали капли пота. Вампир опустил руку на его плечо и сказал:

-Поверьте, я не причиню вам вреда. Мне нужен этот шанс. Для меня это важнее, чем вы сейчас понимаете. Мне бы хотелось, чтобы вы приступили. – Он убрал руку и спокойно откинулся назад в ожидании.

Молодому человеку потребовалось всего мгновение, чтобы вытереть платком лоб и губы, пробормотать, заикаясь, что микрофон внутри, нажать кнопку и объявить, что магнитофон включен.

-Вы ведь не всегда были вампиром, правда? – начал он.

-Нет, - ответил вампир. – Мне было двадцать пять лет, когда я стал вампиром, и было это в 1791 году.

Такая точность испугала молодого человека, и он повторил эту дату, прежде чем спросить:

-Как это случилось?

-На это нетрудно ответить, а мне кажется, я не хочу давать коротких ответов, - сказал вампир. – Думаю, я предпочитаю рассказать вам подлинную историю…

-Да, - быстро сказал молодой человек. Он вертел в руках носовой платок, складывая его снова и снова и опять вытирая губы.

-Произошла трагедия… - начал вампир. – Мой младший брат… он умер. – Тут он остановился, так что молодой человек откашлялся и еще раз вытер лицо, прежде чем почти нетерпеливо засунуть платок в карман.

-Вам ведь не больно об этом говорить, правда? – робко спросил он.

-Вам так кажется? – спросил вампир. – Нет. – Он покачал головой. – Просто я только однажды рассказывал эту историю другому человеку. Это было так давно. Нет, это не больно…

Мы тогда жили в Луизиане. Мы получили участок земли и основали две плантации индиго на Миссисипи, недалеко от Нового Орлеана…

-А, так вот откуда этот акцент… - тихо сказал молодой человек.

С секунду вампир смотрел на него озадаченно.

-Я говорю с акцентом? – Он рассмеялся.

Встревожившись, молодой человек быстро ответил:

-Я заметил его еще в баре, когда спросил, чем вы занимаетесь. Более резкие согласные, вот и все. Я бы ни за что не догадался, что это французский акцент.

-Все в порядке, - заверил его вампир. – Я вовсе не так удивлен, как притворяюсь. Просто от времени я о нем забываю. Но позвольте мне продолжить…

-Пожалуйста… - сказал молодой человек.

-Я говорил о плантациях. То, что я стал вампиром, во многом с ними связано. Но я еще дойду до этого. Наша жизнь была роскошна и проста. И мы сами находили ее чрезвычайно привлекательной. Понимаете, там мы жили гораздо лучше, чем могли когда-либо рассчитывать жить во Франции. Возможно, это только сами просторы Луизианы заставляли нас так думать, но оттого, что мы так думали, это становилось правдой. Я помню привезенную нами с собой мебель, которая заполняла дом. – Вампир улыбнулся. – И клавесин; он был чудесен. На нем играла моя сестра. Летними вечерами она сидела за клавишами, спиной к открытым двустворчатым окнам. Я до сих пор помню эту тонкую быструю музыку и топи, вздымающиеся за ее спиной, поросшие мхом кипарисы, парящие на фоне неба. И звуки болот: хор тварей, крики птиц. Думаю, мы всё это любили. Это делало мебель из розового дерева еще драгоценнее, музыку еще нежнее и желаннее. Даже когда глициния срывала ставни с чердачных окон и ее щупальца меньше, чем за год, въедались в стену из беленого кирпича… Да, мы любили это. Все, кроме моего брата. Не думаю, что когда-нибудь слышал, чтобы он на что-то жаловался, но я знаю, что он чувствовал. К тому времени мой отец уже умер, я был главой семьи и был вынужден постоянно защищать его от матери и сестры. Они хотели, чтобы он ездил с ними в гости и на балы в Новый Орлеан, но он ненавидел подобные вещи. Мне кажется, он совершенно перестал бывать в свете раньше, чем ему исполнилось шестнадцать. Молитва – вот все, что имело для него значение; молитва и жития святых в кожаных переплетах.

В конце концов, я построил для него рядом с домом часовню, и он стал проводить там большую часть дня, а иногда даже ранний вечер. Подумать только, до чего забавно. Он так отличался от нас, так отличался от всех, а я был таким обыкновенным! Во мне не было абсолютно ничего необычного. – Вампир улыбнулся.

-Иногда по вечерам я выходил к нему и находил его в саду возле часовни. Он спокойно сидел на каменной скамье, а я рассказывал ему о своих проблемах, о трудностях с рабами, о том, что не доверяю надсмотрщику, или что погода кажется сомнительной, или с моими маклерами, кажется, что-то не так… рассказывал обо всем, что составляло суть моего существования. Он выслушивал меня с неизменным сочувствием, делал несколько замечаний, и когда я уходил от него, у меня оставалось отчетливое впечатление, что он решил для меня все мои проблемы. Я не думал, что могу в чем-нибудь ему отказать, и я поклялся, что, как бы расставание с ним ни разбивало мне сердце, он сможет принять сан, когда придет время. Конечно, я ошибался. – Вампир замолчал.

Несколько секунд молодой человек просто смотрел на него, а потом вздрогнул, словно очнувшись от глубокой задумчивости, но от растерянности не смог сразу подыскать нужные слова.

-Э-э-э… он не захотел становиться священником? – спросил молодой человек.

Вампир пристально посмотрел на него, словно пытаясь понять смысл его слов. Потом сказал:

-Я имел в виду, что ошибся в себе, в том, что ни в чем ему не откажу. – Его взгляд скользнул по дальней стене и остановился на оконном стекле. – У него начались видения.

-Настоящие видения? – спросил молодой человек, но его голос снова прозвучал неуверенно, словно он думал о чем-то другом.

-Не думаю, - сказал вампир. – Ему было пятнадцать, когда это случилось. Он был очень красив тогда. У него была самая гладкая кожа, какую я когда-либо видел, и огромнейшие голубые глаза. Сложен он был крепко; в отличие от меня в то время, да и сейчас, он никогда не был худым… но его глаза… когда я смотрел в них, мне казалось, что я стою в одиночестве на самом краю мира… на ветреном океанском пляже. Там нет ничего, кроме мягкого шепота волн. В общем, - сказал он, по-прежнему не отводя глаз от оконного стекла, - у него начались видения. Сперва он просто намекал на это и совершенно перестал есть. Он жил в часовне. В любое время дня и ночи я мог найти его там, стоящим приклонив колени на голом полу перед алтарем. И сама часовня была запущена. Он перестал следить за свечами, менять покрывало на алтаре или хотя бы выметать листья. По-настоящему я встревожился однажды вечером, когда я простоял в розовой беседке целый час, наблюдая за ним, и он ни разу не поднялся с колен и не опустил простертых скрещенных рук. Рабы считали его сумасшедшим. – Вампир изумленно поднял брови. – Я был убежден, что он просто… излишне усерден. Что в своей любви к Богу он, возможно, зашел слишком далеко. А потом он рассказал мне о своих видениях. В часовне ему явились Святой Доминик и Дева Мария. Они велели ему продать всю нашу собственность в Луизиане, все, что у нас было, и истратить деньги на богоугодные дела во Франции. Моему брату предстояло стать великим религиозным лидером, вернуть стране ее прежний пыл, повернуть поток вспять, против Революции и атеизма. Конечно, своих денег у него не было. Я должен был продать плантации и наши дома в Новом Орлеане и отдать деньги ему.

Вампир снова замолчал. Молодой человек сидел неподвижно, изумленно глядя на него.

-Э… простите, - прошептал он. – Что вы сказали? Вы продали плантации?

-Нет, - сказал вампир с тем же спокойствием, которое было написано на его лице с самого начала. – Я посмеялся над ним. И он… рассердился. Он настаивал на том, что этот приказ исходит от самой Девы Марии. Кто я такой, чтобы пренебрегать им? В самом деле, кто? – тихо спросил он, как будто снова возвращаясь к этой мысли. – В самом деле, кто? И чем больше он старался меня убедить, тем больше я смеялся. Это глупость, сказал я ему, плоды незрелого и даже болезненного ума. Строительство часовни было ошибкой, сказал я; я прикажу снести ее немедленно. Он отправится в школу в Новом Орлеане и выбросит из головы эти пустые измышления. Я не помню уже всего, что я сказал. Но я помню то чувство. За этим презрительным пренебрежением с моей стороны крылся тлеющий гнев и разочарование. Я был горько разочарован. Я ему абсолютно не верил.

-Но это же совершенно естественно, - быстро сказал молодой человек, когда вампир остановился; изумление на его лице было написано уже не так явно. – Я имею в виду, кто бы ему поверил?

-Разве это так естественно? – Вампир посмотрел на молодого человека. – Я думаю, что, возможно, это была ошибка, эгоизм. Позвольте мне объяснить. Я любил своего брата, как я вам уже говорил, и временами он казался мне святым, живущим рядом со мной. Я уже сказал, что поощрял его стремление к молитве и размышлениям и был готов отдать его церкви. И если бы мне рассказали о святом из Арля или Лура, которому было видение, я бы поверил. Я был католиком; я верил в святых. Я зажигал свечи перед их мраморными изваяниями в церкви; я знал их лики, их символы, их имена. Но я не верил, не мог поверить своему брату. Я не просто не верил, что ему действительно было видение, я даже на миг не мог допустить такой мысли. А почему? Потому что он был моим братом. Он мог быть святым, определенно странным; но Франциском Ассизским – нет. Только не мой брат. Таким мой брат оказаться не мог. А это эгоизм. Понимаете?

Молодой человек задумался, прежде чем ответить, а потом кивнул и сказал, что да, кажется, понимает.

-Возможно, у него действительно были видения, - сказал вампир.

-Значит, вы… вы не утверждаете, что знаете… теперь… правда это или нет?

-Нет, но я знаю, что он не усомнился в этом ни на секунду. Я знаю это теперь, и знал это тогда, той ночью, когда он покинул мою комнату в горе и безумии. Он ни секунды не колебался. А через несколько мгновений он был уже мертв.

-Как? – спросил молодой человек.

-Он просто вышел через двустворчатые двери на галерею и с минуту стоял на вершине каменной лестницы. А потом он упал. Когда я достиг подножия, он был уже мертв, сломал шею. – Вампир с ужасом покачал головой, но его лицо по-прежнему хранило безмятежное выражение.

-Вы видели, как он упал? – спросил молодой человек. – Он оступился?

-Нет, но двое слуг видели, как это случилось. Они сказали, что он посмотрел вверх, словно увидел что-то в воздухе. А потом всем телом подался вперед, как будто его подхватил порыв ветра. Один из них утверждал, что он как раз собирался что-то сказать, когда упал. Мне тоже показалось, что он хочет что-то сказать, но именно в тот момент я отвернулся от окна. Я стоял спиной, когда услышал грохот. – Он бросил взгляд на магнитофон. – Я не мог себе этого простить. Я чувствовал себя ответственным за его смерть, - сказал он. – И остальные, казалось, тоже так думали.

-Но как? Вы же сказали, слуги видели, как он упал.

-Меня никто прямо не обвинял. Просто они знали, что между нами произошло что-то неприятное. Что мы спорили о чем-то за несколько минут до того, как он упал. Нас слышали слуги, нас слышала моя мать. Она не переставала спрашивать меня, что случилось и почему мой брат, всегда такой тихий, кричал на меня. Потом к ней присоединилась и сестра, но, конечно, я отказывался отвечать. Я был так потрясен, мое горе было таким горьким, что у меня ни на кого не хватало терпения; осталась только смутная решимость, что никто не должен узнать о его “видениях”. Они не должны были узнать, что в конце концов он стал не святым, а просто… фанатиком. Моя сестра предпочла остаться в постели, чтобы не появляться на похоронах, а мать рассказала всему приходу, что в моей комнате произошло нечто ужасное, чего я не желаю открыть; меня даже допрашивала полиция, на основании слов моей собственной матери. Наконец ко мне явился священник и потребовал, чтобы я рассказал ему, что случилось. Я никому ничего не сказал. Мы просто спорили, отвечал я. Я протестовал, говорил, что меня не было в галерее, когда он упал, а они смотрели на меня так, будто я убил его. И я чувствовал, что действительно его убил. Я два дня просидел в гостиной у его гроба, думая: я его убил. Я вглядывался в его лицо до тех пор, пока у меня не пошли круги перед глазами и я чуть не потерял сознание. Он разбил затылок о плиты двора, и его голова на подушке была неправильной формы. Я заставлял себя приглядываться к ней, изучать ее просто потому, что с трудом мог вынести боль и запах разложения, и я вновь и вновь испытывал искушение попробовать открыть ему глаза. Это были безумные мысли, безумные порывы. Моя главная мысль была: я смеялся над ним; я не верил ему; я не был к нему добр. Он упал по моей вине.

-Это ведь случилось на самом деле, правда? – прошептал молодой человек. – Вы рассказываете мне о том, что… что на самом деле произошло.

-Да, - сказал вампир, глядя на него безо всякого удивления. – И хочу продолжать свой рассказ. – Но когда его взгляд вернулся к окну, скользнув по молодому человеку, который казался погруженным в какую-то безмолвную внутреннюю борьбу, в его глазах не было особой заинтересованности.

-Но вы сказали, что ничего не знаете о его видениях, что вы, вампир, не знаете наверняка, видел ли…

-Мне бы хотелось рассказать все по порядку, - сказал вампир. – Я хочу продолжать рассказывать вам обо всем в той последовательности, в которой оно происходило. Нет, я ничего не знаю о его видениях. По сей день. – Он снова остановился и молчал, пока молодой человек не сказал:

-Да, пожалуйста, пожалуйста, продолжайте.

-Итак, я хотел продать плантации. Я не желал видеть дом или часовню вновь. В конце концов, я отдал их в аренду агентству, которое управляло всем вместо меня, так что мне не было необходимости появляться там, и мы с сестрой и матерью переехали в один из наших домов в Новом Орлеане. Но, конечно, убежать от своего брата я не смог ни на минуту. Я не мог думать ни о чем, кроме его тела, гниющего в земле. Его похоронили на кладбище Сент-Луис в Новом Орлеане, и я делал все возможное, чтобы как можно реже проходить мимо этих ворот, но я думал о нем все время, несмотря ни на что. Пьяный или трезвый, я видел его тело, разлагающееся в гробу, и я не мог этого вынести. Снова и снова мне снилось, что он стоит на верхней ступеньке, а я держу его за руку и разговариваю с ним сердечно, уговариваю его вернуться в спальню, говорю ему мягко, что верю ему, что он должен молиться за меня, чтобы я уверовал. Между тем рабы с Пуант дю Лак (так называлась моя плантация) стали говорить, что видят его призрак на галерее, и надсмотрщику никак не удавалось поддерживать порядок. Люди в свете задавали моей сестре оскорбительные вопросы об этом происшествии, а с ней стали случаться истерики. На самом деле она не была истеричкой. Просто ей казалось, что она должна реагировать на это подобным образом, и она так и поступала. Я все время пил и бывал дома так редко, как только можно. Я жил, как человек, который ищет смерти, но у которого не хватает мужества покончить со всем самому. Я бродил в одиночестве по темным улицам; я терял сознание в кабаре. Два вызова на дуэль я отверг больше от апатии, чем от страха, и мне в самом деле хотелось быть убитым. И, наконец, на меня напали. Это мог оказаться любой – на мое приглашение мог откликнуться моряк, вор, сумасшедший, кто угодно. Но это был вампир. Однажды ночью он схватил меня всего в нескольких шагах от моего дома и оставил умирать… во всяком случае, я так думал.

-Вы хотите сказать… он сосал у вас кровь? – спросил молодой человек.

-Да, - рассмеялся вампир. – Он сосал у меня кровь. Так это обычно и делается.

-Но вы ведь выжили, - сказал молодой человек. – Вы сказали, он оставил вас умирать.

-Ну, он осушил меня почти до дна, чего ему было достаточно. Меня уложили в постель, как только нашли, растерянного и совершенно не подозревающего, что со мной произошло. Полагаю, я решил, что от пьянства со мной в конце концов случился удар. Я ожидал, что умру теперь, и абсолютно не интересовался ни едой, ни питьем, ни беседами с врачом. Моя мать послала за священником. К тому времени у меня началась лихорадка, и я все ему рассказал: о видениях моего брата и о том, что я сделал. Я помню, как цеплялся за его руку, заставляя клясться вновь и вновь, что он никому не расскажет. “Я знаю, что не убивал его, - наконец сказал я священнику. – Просто теперь, когда он мертв, я не могу жить. Не после того, как я с ним обошелся”.

“Это нелепо, - ответил он мне. – Конечно же, вы может жить. Вы просто идете на поводу у собственной слабости. Ваша мать нуждается в вас, не говоря уж о вашей сестре. А что до вашего брата, то он был одержим дьяволом”.

Я был так ошарашен его словами, что не смог ничего возразить. Это дьявол посылал видения, продолжал объяснять он. Дьявол торжествует. Вся Франция оказалась под его влиянием, и Революция стала его самым большим триумфом. Ничто не могло спасти моего брата, только пост, молитва и заклинания, изгоняющие дьявола, во время которых его пришлось бы держать, пока дьявол беснуется в его теле и швыряет его из стороны в сторону. “Дьявол сбросил его с лестницы; это совершенно очевидно, - объявил он. – В той комнате вы говорили не с братом; вы говорили с дьяволом”. Это взбесило меня. До этого я думал, что доведен до предела, но оказалось, что это не так. Он продолжал говорить о дьяволе и культе вуду среди рабов, о случаях одержимости в других частях света. И я потерял рассудок. Я разгромил всю комнату, пытаясь убить его, и едва не преуспел в этом.

-Но ваши силы… вампир… ? – спросил молодой человек.

-Я был не в своем уме, - объяснил вампир. – Я делал то, чего не мог бы сделать, будь я совершенно здоров. Сейчас все это кажется таким фантастическим, воспоминания побледнели и спутались. Но я помню, что выгнал его через задние двери и гнался за ним через весь двор до самой каменной стены кухни, и бил его головой об эту стену, так что чуть не убил. Когда меня, истощенного почти до смерти, наконец, уняли, мне пустили кровь. Дураки. Но я хотел еще что-то добавить. Именно тогда я осознал собственный эгоизм. Возможно, я увидел отражение этого эгоизма в отношении священника. В его презрении к моему брату я увидел свое собственное; его немедленная мелочная готовность свалить все на дьявола; его нежелание хотя бы допустить мысль, что святость прошла так близко.

-Но в одержимость дьяволом он поверил.

-Это куда более светская идея, - тут же сказал вампир. – Люди, абсолютно утратившие веру в Бога или в добро, все равно продолжают верить в дьявола. Не знаю, почему. Нет, на самом деле, знаю. Зло возможно всегда. А для добра нужна бесконечная сила, оно очень сложно. Но вы должны понять, сказать, что кто-то одержим дьяволом – это просто такой способ сказать, что он сошел с ума. Я чувствовал, что для священника это было именно так. Я уверен, он видел безумие. Возможно, ему приходилось стоять прямо над буйно помешенными и объявлять их одержимыми. Вам не обязательно видеть Сатану, когда его изгоняют. Но находиться в присутствии святого… Поверить, что святому было видение… Нет, это эгоизм – наш отказ верить, что это может случиться среди нас.

-Я никогда не смотрел на это с такой стороны, - сказал молодой человек. – Но что случилось с вами? Вы сказали, вас лечили кровопусканием, и это должно было почти убить вас.

Вампир засмеялся.

-Да. Так и было. Но этой ночью вернулся вампир. Понимаете, он хотел завладеть Пуант дю Лак, моей плантацией.

Было очень поздно, моя сестра уже уснула. Я помню это так, как будто это было вчера. Он появился, войдя со внутреннего двора, беззвучно открыв двустворчатые двери, – высокий белокожий мужчина с копной светлых волос и грациозными, почти женственными движениями. Он нежно накрыл шалью лицо моей сестры и прикрутил фитиль лампы. Сестра спала там, рядом с тазиком и куском материи, которым обтирала мое лицо, и не пошевелилась под шалью до самого утра. Но к тому времени я совершенно переменился.

-И в чем была эта перемена? – спросил молодой человек.

Вампир вздохнул. Он откинулся на спинку стула, обводя глазами стены.

-Сперва я подумал, что это еще один врач или кто-то, кого вызвала моя семья, чтобы урезонить меня. Но это подозрение тут же рассеялось. Он остановился возле моей постели и наклонился, так что лампа освещала его лицо, и я увидел, что он не был обычным человеком. Его серые глаза сияли, словно раскаленные, и его длинные белые руки, свисавшие вдоль тела, не принадлежали человеческому существу. Думаю, в тот момент я все понял, и все то, что он говорил мне, было просто подтверждением. Я имею в виду, что в тот момент, когда я увидел его, увидел необычайное сияние, исходящее от него, и понял, что передо мною существо, которого я не встречал никогда прежде, я превратился в ничто. То эго, которое не могло принять присутствия исключительности рядом с собой, разлетелось на куски. Все, что я понял, даже мое чувство вины и желание умереть, стали казаться совершенно незначительными. Я абсолютно забыл себя! – сказал он и уже без слов коснулся сжатой в кулак рукой своей груди. – Я совершенно забыл себя. И в тот же момент полностью познал, что значит “возможно все”. Начиная с той минуты, я испытывал только все растущее изумление. Он говорил со мной и рассказывал мне, чем я могу быть, какой была его жизнь и какой она еще обещала стать, и мое прошлое обращалось в золу. Я видел свою жизнь как будто со стороны: тщеславие, заботу только о собственных нуждах, бесконечное бегство от мелких неприятностей, лицемерное служение Господу, Мадонне и куче святых, чьи имена наполняли мои молитвенники, хотя ни один из них не имел никакого значения в этом узком, материалистическом, эгоистичном существовании. Я увидел моих подлинных богов… богов большинства людей. Еда, питье и надежные, неизменные убеждения – такие же, как у всех. Зола.

На возбужденном лице молодого человека была написана смесь замешательства и изумления.

-И тогда вы решили стать вампиром? – спросил он. Вампир немного помолчал.

-Решил. Какое-то неудачное слово… оно не совсем подходит к этому случаю. С другой стороны, я не могу сказать, что это было неизбежным с того момента, как он вошел в комнату. Нет, это правда не было неизбежным. И все же я не могу сказать, что я что-то решил. Я бы сказал, что к тому моменту, когда он закончил говорить, любое другое решение стало для меня невозможным, и я пошел по этому пути, не бросив назад ни единого взгляда. Только один раз я оглянулся.

-Один раз? Когда?

-Мой последний рассвет, - сказал вампир. – Тем утром я еще не был вампиром. И я увидел мой последний рассвет.

Я помню его целиком; хотя не думаю, что помню хоть один из тех, что были до него. Я помню, как сначала свет появился под верхней рамой высоких двустворчатых окон, небо за кружевными занавесками побледнело, а потом тонкий луч прорезал листву деревьев, сияя все ярче и ярче. Наконец, солнечный свет влился через окна в комнату, разбрасывая тени от кружев по полу, роняя их на мою спящую сестру, укрывая ее плечи и голову кружевной тенью от шали. Как только ей стало тепло, она, не просыпаясь, сбросила с себя шаль, и солнце со всей силой ударило ей в глаза, а она только сильнее зажмурилась. Потом солнце засияло на столе, где она опустила голову на руки, и заблестело, засверкало, отражаясь от воды в кувшине. Я чувствовал его прикосновение к своим рукам, лежащим поверх покрывала, а потом к своему лицу. Я лежал в постели и думал обо всем, что сказал мне вампир; именно тогда я попрощался с рассветом и вышел, чтобы тоже стать вампиром. Это был… последний рассвет.

Вампир снова смотрел в окно. Когда он замолчал, тишина установилась так неожиданно, что молодому человеку показалось, будто он может ее слышать. Потом до его слуха донесся шум улицы. Мимо с оглушительным грохотом проехал грузовик. Люстра на шнуре закачалась. Потом грузовик уехал.

-Вы скучаете по рассветам? – спросил молодой человек сдавленным голосом.

-Не особенно, - сказал вампир. – Есть еще столько всего. Так на чем мы остановились? Вы хотели узнать, как это случилось, как я стал вампиром.

-Да, - сказал молодой человек. – Что именно изменилось?

-Я не могу объяснить вам, что именно, - сказал вампир. – Я могу рассказать вам, как это было, описать свои переживания словами, которые помогут понять вам, насколько они для меня были ценны. Но сказать, что именно изменилось, я вам не смогу, как не смог бы объяснить, что такое секс, если вы никогда им не занимались.

Молодой человек выглядел так, словно ему в голову неожиданно пришел еще один вопрос, но прежде чем он успел его задать, вампир продолжил:

-Как я вам уже говорил, этот вампир, Лестат, хотел завладеть моей плантацией. Причина подарить мне жизнь, которая будет длиться до скончания света, достаточно приземленная, но он не отличался особой разборчивостью. Я бы сказал, небольшой кружок вампиров, населяющих мир, никогда не казался ему клубом избранных. Его занимали вполне человеческие проблемы: у него был слепой отец, который не знал и не должен был узнать, что его сын вампир. Жизнь в Новом Орлеане стала для него слишком сложна, учитывая его потребности и необходимость заботиться об отце, и ему понадобилась Пуант дю Лак.

На следующий вечер мы сразу же отправились на плантацию, устроили его слепого отца в главной спальне, и я занялся тем, что было необходимо предпринять для моего преображения. Не могу сказать, что оно заключалось в каком-то одном конкретном действии – хотя был один шаг, совершив который я уже не мог отступить. Но это преображение требовало принятия нескольких мер, и первой из них было убийство надсмотрщика. Лестат овладел им во сне. Мне отводилась роль восхищенного наблюдателя; иначе говоря, я должен был стать свидетелем того, как у другого человека отнимают жизнь, чтобы доказать свою решительность и подтвердить произошедшую во мне перемену. Это, несомненно, было для меня самым сложным. Я вам уже говорил, я не боялся смерти, у меня просто не хватало духу, чтобы покончить с собой. Но я с огромным уважением относился к чужой жизни, а после того, как погиб мой брат, смерть вызывала у меня настоящий ужас. Я был вынужден смотреть, как, вздрогнув, надсмотрщик проснулся и обеими руками попытался оттолкнуть Лестата, но у него ничего не вышло, и он продолжал бороться, уже лежа, а потом совсем расслабился, обескровленный. А потом он умер. Умер он не сразу. Мы простояли в его комнате почти целый час, наблюдая, как он умирает. Это было частью моего преображения, как я уже сказал. В противном случае Лестат ни за что бы там не остался. Затем было необходимо избавиться от тела. Мне чуть не сделалось дурно. И без того ослабевший и охваченный лихорадкой, я был почти без сил; возня с трупом, да еще с такой целью, вызывала у меня тошноту. Лестат смеялся и бессердечно убеждал меня, что, став вампиром, я буду настолько иначе к этому относиться, что мне самому станет смешно. Тут он ошибся. Я никогда не смеюсь над смертью, с какой бы частотой или регулярностью я ни становился ее причиной.

Но позвольте мне рассказывать все по порядку. Нам пришлось ехать по дороге, идущей вдоль реки, до самых полей и оставить надсмотрщика там. Мы порвали на нем камзол, забрали деньги и позаботились, чтобы его губы были испачканы в вине. Я был знаком с его женой, жившей в Новом Орлеане, и знал, какое отчаяние ей предстоит испытать, когда обнаружат тело. Но сильнее, чем жалость к ней, была боль от того, что она никогда не узнает, что произошло, не узнает, что это не грабители напали на дороге на ее пьяного мужа. По мере того, как мы избивали тело, оставляя синяки на лице и плечах, меня все больше и больше охватывало возбуждение. Конечно же, вы должны понять, что все это время вампир Лестат был великолепен. Человека он напоминал мне не больше, чем библейский ангел. Но под таким давлением мое восхищение им слегка пошатнулось. До этого мое превращение в вампира виделось мне в двояком свете. С одной стороны, было простое восхищение; когда Лестат явился к моему смертному ложу, я был потрясен. С другой – мое стремление к самоуничтожению. Я жаждал абсолютного проклятия. Это желание было как открытая дверь, и Лестат воспользовался ею и в первый, и во второй раз. Но теперь я уничтожал не себя, а кого-то другого. Надсмотрщика, его жену, его семью. Я ужаснулся и мог бы сбежать от Лестата, окончательно повредившись рассудком, не почувствуй он своим безошибочным чутьем, что происходит. Безошибочное чутье… - Вампир задумался. – Я бы сказал, это было мощное чутье вампира, для которого малейшее изменение в выражении человеческого лица столь же очевидно, словно взмах рукой. Лестат обладал сверхъестественной способностью угадывать верный момент. Он увлек меня за собой в карету и погнал лошадей домой. “Я хочу умереть, - начал бормотать я. – Это невыносимо. Я хочу умереть. Я в твоей власти, ты можешь убить меня. Позволь мне умереть”. Я отказывался смотреть на него, не желая вновь быть околдованным одной его красотой. Он тихо звал меня по имени и смеялся. Как я уже сказал, он решительно намеревался заполучить плантацию.

-Но мог ли он позволить вам уйти? – спросил молодой человек. – В любых обстоятельствах?

-Не знаю. Зная Лестата так, как я знаю его теперь, я бы сказал, что он скорее убил бы меня, чем позволил уйти. Но ведь именно этого я и хотел, понимаете. Это не имело значения. Нет, я просто думал, что хочу этого. Как только мы подъехали к дому, я выпрыгнул из кареты и, словно зомби, пошел к каменной лестнице, с которой упал мой брат. У надсмотрщика был свой коттедж, поэтому в доме уже много месяцев никто не жил, и луизианская жара и сырость уже начали разрушать ступеньки. Из всех щелей выбивалась трава и даже мелкие дикие цветы. Я помню, что чувствовал холодную ночную сырость, когда опустился на нижнюю ступеньку и даже положил голову на кирпичи, ощупывая пальцами восковые цветочные стебли. Одной рукой я вырвал из мягкой грязи целую горсть этих цветов. “Я хочу умереть; убей меня. Убей меня, - сказал я вампиру. – Теперь я повинен в убийстве. Я не могу жить”. Он нетерпеливо усмехнулся, как человек, вынужденный выслушивать заведомую ложь. А потом во мгновение ока впился в меня, как прежде – в моего надсмотрщика. Я отчаянно отбивался. Я уперся сапогом ему в грудь и бил изо всех сил; его зубы впивались мне в горло, жар колотился у меня в висках. Вдруг он всем телом подался назад, слишком быстро, чтобы я успел заметить его движение, и оказался на ногах у подножия лестницы, презрительно глядя на меня. “Я думал, ты хочешь умереть, Луи”, - сказал он.

Когда он произнес свое имя, молодой человек издал тихий короткий звук, и вампир быстро подтвердил:

-Да, так меня зовут, - и продолжил: - Итак, я беспомощно лежал там, вновь оказавшись лицом к лицу со своей трусостью и глупостью, - сказал он. – Возможно, столкнувшись с ними так явно, я бы со временем нашел мужество действительно покончить с собой, вместо того чтобы ныть и молить об этом других. Я воображал, как внутри меня поворачивается нож, как я слабею от длящих изо дня в день мучений, которые я считал столь же необходимыми, как наложенная церковью епитимья, надеясь в действительности, что смерть придет неожиданно и признает меня достойным вечного прощения. А еще я, словно в видении, увидел, как я стою на верхней ступеньке лестницы, на том самом месте, где стоял мой брат, а потом бросаюсь вниз на камни.

Но для мужества не было времени. Или, лучше сказать, в планах Лестата не было времени ни для чего, кроме исполнения его планов. “Послушай меня, Луи”, - сказал он, опускаясь рядом со мной на ступеньку; в его движении было столько грации, оно было таким личным, что тут же заставило меня подумать о любовнике. Я отпрянул. Но он обнял меня правой рукой и притянул к своей груди. Никогда еще я не был к нему так близко, и в тусклом свете я мог видеть, как великолепно сияют его глаза и похожая на странную маску кожа. Когда я попытался пошевелиться, он прижал пальцы правой руки к моим губам и сказал: “Лежи тихо. Сейчас я намерен осушить тебя почти полностью, и я хочу, чтобы ты лежал тихо, так тихо, что мог бы почти слышать, как кровь течет по твоим венам, так тихо, что мог бы слышать, как твоя кровь течет по моим венам. И именно твоя воля, твое сознание должны помочь тебе остаться в живых”. Я хотел продолжать отбиваться, но его пальцы держали крепко, так что все мое распростертое тело было полностью в его власти; и как только я оставил свои бесплодные попытки оказать ему сопротивление, он вонзил зубы в мою шею.

Глаза молодого человека сделались огромными. Пока вампир говорил, он все дальше и дальше вжимался в спинку своего стула, и теперь его лицо напряглось, глаза сузились, словно он готовился отразить удар.

-Вы когда-нибудь теряли много крови? – спросил вампир. – Знаете это ощущение?

Губы молодого человека шевельнулись, произнося “нет”, но не смогли издать ни единого звука. Он откашлялся.

-Нет, - сказал он.

-Наверху, в гостиной, где мы планировали убийство надсмотрщика, горели свечи. В галерее качался от ветра масляной фонарь. Весь этот свет собрался воедино и начал мерцать, словно надо мной, зацепившись за лестницу и мягко оплетя перила, парило какое-то золотистое существо, извивающееся и пульсирующее, словно дым. “Слушай и не закрывай глаза”, - прошептал Лестат; его губы щекотали мне шею. Я помню, как от этого движения его губ волосы встали дыбом по всему моему телу, и меня охватило ощущение, не так уж сильно отличающееся от истомы сладострастья…

Он задумался, сложив слегка согнутые пальцы правой руки под подбородком и, казалось, легко поглаживая его большим пальцем.

-В результате, через несколько минут я совершенно ослабел и стал абсолютно беспомощным. Охваченный паникой, я обнаружил, что не могу заставить себя даже говорить. Лестат, разумеется, по-прежнему держал меня, и его рука была тяжелой, словно кусок железа. Когда он извлек зубы, я ощутил это с такой остротой, что две маленькие колотые ранки показались мне огромными, боль наполняла их. Затем он склонился над моей беспомощно откинутой головой и, подняв правую руку, прокусил себе запястье. Кровь ручьем полилась мне на сорочку и камзол, а он наблюдал за ней, сузив блестящие глаза. Казалось, он наблюдал за ней вечность, и этот мерцающий свет висел теперь у него за головой, словно призрачная кулиса. Думаю, я знал, что он намерен сделать еще прежде, чем он действительно это сделал, и я, беспомощный, ждал этого так, словно мое ожидание длилось уже годы. Он прижал свое кровоточащее запястье к моим губам и твердо, слегка нетерпеливо сказал: “Пей, Луи”. И я пил. “Спокойнее, Луи” и “Поторопись”, - шептал он мне несколько раз. Я пил, высасывая кровь из оставленных его зубами отверстий, впервые с младенчества испытывая то особое наслаждение, которое дает сосание пищи, когда все телесные ощущения в мозгу сосредотачиваются на одном-единственном живительном источнике. Потом что-то случилось. – Вампир откинулся на спинку стула, слегка нахмурившись.

-Как это грустно – говорить о том, что невозможно в действительности описать словами, - сказал он едва слышно, почти шепотом.

Молодой человек сидел, словно окаменев.

-Пока я сосал кровь, я не видел ничего, кроме света. А потом, потом появился… звук. Сначала это был глухой гул, а потом – тяжелые удары, словно бой барабана, все громче и громче, как будто какое-то огромное существо медленно приближалось через темный, враждебный лес и било на ходу в барабан. А потом застучал второй барабан, словно еще один великан шел в нескольких ярдах позади него, и оба, сосредоточившись каждый на своем инструменте, не обращали никакого внимания на ритм другого. Звук становился все громче и громче, пока мне не начало казаться, что я воспринимаю его не только слухом, но всеми органами чувств, что он бьется в моих губах и пальцах, в висках, в венах. Сильнее всего в венах; сначала один барабан, а потом второй; а потом Лестат неожиданно высвободил запястье, и я открыл глаза и едва успел удержаться от того, чтобы потянуться за его запястьем, схватить его и притянуть обратно к моим губам любой ценой; я удержался, потому что понял, что первым барабаном было мое сердце, а вторым – его. – Вампир вздохнул. – Вы понимаете?

Молодой человек начал было говорить, потом замотал головой.

-Нет… то есть, я имею в виду, я понимаю, - сказал он. – Я имею в виду, я…

-Конечно, - сказал вампир, отводя взгляд.

-Подождите, подождите! – воскликнул молодой человек в возбужденном смятении. – Пленка почти кончилась. Мне нужно ее перевернуть. – Вампир терпеливо наблюдал, как он переворачивает кассету.

-Что случилось потом? – спросил молодой человек. Его лицо было влажным, и он торопливо вытер его платком.

-Я смотрел на мир глазами вампира, - сказал вампир; его голос прозвучал бесстрастно. Казалось, он думает о чем-то другом. Потом он собрался. – Лестат снова стоял у подножия лестницы, и я видел его таким, каким не мог увидеть никогда прежде. Прежде его кожа казалась мне белой, абсолютно белой, так что ночью свет как будто бы отражался от нее; теперь я видел, что он полон собственной крови и собственной жизни: он не отражал свет, а сам его излучал. А потом я увидел, что изменился не только Лестат, все вокруг переменилось.

Я словно впервые увидел цвета и формы. Я был так очарован пуговицами на черном камзоле Лестата, что очень долго не мог смотреть ни на что другое. Потом Лестат засмеялся, и его смех звучал для меня так, как ничто в жизни еще не звучало. Я по-прежнему слышал барабанный стук его сердца, а теперь появился этот металлический смех. Он сбивал столку; один звук сталкивался с другим и вливался в него, словно мешающееся эхо от множества колокольчиков, пока я не научился отделять их друг от друга, и тогда они стали накладываться один на другой, мягкие, но ясно различимые, нарастающие, но не непрерывные; взрывы смеха. – Вампир улыбнулся с удовольствием. – Перезвон колоколов.

“Хватит разглядывать мои пуговицы, - сказал Лестат. – Ступай туда, к деревьям. Избавься от всех оставшихся в твоем теле нечистот, свойственных смертным, и постарайся не влюбляться в ночь так отчаянно, чтобы заблудиться!”

Это, разумеется, был мудрый приказ. Когда я увидел свет луны, заливающий двор, я был так покорен этим зрелищем, что провел там не меньше часа. Я прошел мимо часовни моего брата, даже не вспомнив о нем, и, остановившись под сенью тополей и дубов, я слушал ночь, словно она была хором женских голосов, шепотом зовущих меня прильнуть к их груди. Что до моего тела, то оно еще не успело переродиться окончательно, и едва я немного свыкся с тем, что я мог теперь видеть и слышать, как его охватила боль. Все жидкости, свойственные смертным, изливались из меня наружу. Как человек, я умирал, но, как вампир, оставался совершенно живым; мои вновь пробужденные чувства заставляли меня следить за смертью своего тела сначала с беспокойством, а, в конце концов, и со страхом. Взбежав по лестнице, я бросился обратно в гостиную, где Лестат уже возился с бумагами, изучая доходы и расходы плантации за прошедший год. “Ты богач”, - сказал он мне, когда я вошел. “Со мной что-то происходит!” – крикнул я.

“Ты умираешь, вот и все; не глупи. У тебя что, нет ни одной масляной лампы? Столько денег, а ты не можешь позволить себе китового масла, кроме как для этого фонаря. Принеси мне фонарь”.

“Умираю! – закричал я. – Умираю!”

“Так бывает со всеми”, - отвечал он, упорно отказываясь помогать мне. Даже сейчас, когда я вспоминаю об этом, я по-прежнему его презираю. Не потому, что мне было страшно, а потому, что он мог бы проявить к этим переменам больше почтения и привлечь к ним мое внимание. Он мог бы успокоить меня и подсказать, что я могу наблюдать за собственной смертью так же самозабвенно, как я рассматривал и воспринимал ночь. Но он этого не сделал. Лестат никогда не был таким вампиром, каким был я. – Вампир не хвалился; напротив, он произнес это так, что казалось: он предпочел бы, чтобы все было наоборот.

-Alors, - вздохнул он. – Жизнь покидала меня быстро, и готовность к страху уменьшалась так же стремительно. Мне просто жаль, что я не уделил происходившему должного внимания. Лестат вел себя, как полный дурак. “Черт, во имя дьявола! – вдруг вскричал он. – Ты понимаешь, что я ничего для тебя не приготовил? Какой же я идиот”. У меня был соблазн сказать: “Да уж, это точно”, - но я сдержался. “Тебе придется лечь сегодня со мной. Я не приготовил тебе гроб”.

Вампир рассмеялся.

-Слово “гроб” пробудило во мне такой глубокий ужас, что, мне кажется, я окончательно утратил способность бояться чего бы то ни было. После этого была только легкая тревога из-за того, что мне придется делить гроб с Лестатом. Он, тем временем, был уже в спальне своего отца, прощаясь с ним и обещая, что вернется утром. “Но куда ты идешь? Что заставляет тебя жить в таком странном режиме?!” - требовал ответа старик, и Лестат потерял терпение. До тех пор он был со стариком почти убийственно вежлив, а тут превратился в грубияна и задиру. “Я забочусь о тебе, не так ли? Я дал тебе крышу над головой, лучше той, что ты когда-либо давал мне! Если мне захочется спать весь день и пить всю ночь, я так и буду делать, черт тебя побери!” Старик заскулил, и только странное состояние, в котором прибывали мои эмоции, да необычайное истощение, помешали мне выразить свое неодобрение. Я наблюдал за этой сценой через открытую дверь; разноцветное стеганое покрывало и буйство цвета в лице старика просто очаровали меня. Голубизна вен пульсировала под розовато-серой кожей. Даже его желтые зубы казались мне привлекательными, а дрожание его нижней губы совершенно загипнотизировало меня. “Что за сын, что за сын, - говорил он, ни на секунду, разумеется, не заподозрив, какова подлинная природа его сына. – Что же, хорошо, иди. Я знаю, у тебя есть женщина; ты приходишь к ней по утрам, как только уходит ее муж. Дай мне мои четки. Что случилось с моими четками?” Лестат бросил какое-то богохульство и подал ему четки…

-Но… - начал молодой человек.

-Да? – сказал вампир. – Боюсь, я не даю вам задавать достаточно вопросов.

-Я хотел спросить, на четках же есть кресты, верно?

-А, все эти разговоры о крестах! – рассмеялся вампир. – Вы о том, что мы якобы боимся крестов?

-Я думал, вы не можете на них смотреть, - сказал молодой человек.

-Чепуха, друг мой, совершеннейшая чепуха. Я могу смотреть, на что захочу. А особенно мне нравится любоваться распятиями.

-А что насчет замочных скважин? Якобы вы можете… превращаться в пар и просачиваться сквозь замочные скважины.

-Хотелось бы, - со смехом ответил вампир. – Это было бы восхитительно. Я бы просачивался через самые разнообразные скважины, чтобы почувствовать, как они меня щекочут. Нет. – Он покачал головой. – Это… как бы вы сейчас сказали… дерьмо собачье?

Молодой человек невольно рассмеялся, а потом его лицо снова приняло серьезное выражение.

-Не надо так меня стесняться, - сказал вампир. – В чем дело?

-Эти истории про осиновый кол в сердце, - ответил молодой человек, и его щеки немного порозовели.

-То же самое, - ответил вампир. – Дерьмо собачье, - сказал он, сосредоточенно выговаривая оба слова, отчего молодой человек невольно улыбнулся. – У нас нет никаких волшебных способностей. Почему бы вам не закурить? Я вижу, что сигареты у вас есть, в кармане рубашки.

-Ой, правда, спасибо, - сказал молодой человек с таким выражением, словно лучшего предложения он еще не слышал. Но когда он поднес сигарету ко рту, руки у него дрожали так отчаянно, что первая хрупкая спичка, хрустнув, разломилась.

-Позвольте мне, - сказал вампир. Взяв коробок, он быстро поднес зажженную спичку к сигарете. Молодой человек затянулся, не сводя глаз с пальцев вампира. Вампир отодвинулся, его одежда едва слышно зашелестела. – Пепельница на умывальнике, - сказал он, и молодой человек нервно поднялся, чтобы достать ее. Секунду он пристально рассматривал пару окурков на дне пепельницы, потом заметил маленькое ведерко под умывальником, выбросил в него окурки и быстро поставил пепельницу на стол. На сигарете, когда он ее опустил, остались влажные следы его пальцев.

-Это ваша комната? – спросил он.

-Нет, - ответил вампир. – Просто комната.

-Что произошло после этого? – спросил молодой человек. Казалось, что вампир наблюдает, как дым собирается в клубы под лампочкой над их головами.

-А… мы поспешно вернулись в Новый Орлеан, - сказал он. – Лестат держал свой гроб в жалкой комнатушке неподалеку от городского оградительного вала.

-И вы легли в гроб?

-У меня не было выбора.