Старик Перришон поначалу отнесся ко мне настороженно, наверно, думал, как это так - его, старого француза лечит какой-то пришелец, едва ли разбирающий его речь.

Но я видел, как день ото дня он постепенно привыкал ко мне, становился приветливее.

Он лежал у нас долго, представляя вереницу проблем. Его лечили от одного, но появлялось что-то другое, более грозное. Однако, несмотря на все напасти и свои восемьдесят восемь, старик жил, и не собирался умирать.

После реанимации, куда мы его направили с возникновением желудочного кровотечения, он вернулся снова в мою же палату.

Теперь я, кажется, уже навсегда был обеспечен его дружелюбной улыбкой. Я лучше стал понимать его речь, и вообще меня в нем притягивало что-то ещё непонятое.

Речь его была скудна и односложна, но адекватна, или, как записано в соответствующей графе истории болезни, он был ориентирован во времени и пространстве, хотя это было, конечно, на лимите нормы. Но внешне, его лицо и тело были отмечены сохранившейся мужской красотой.

В последнее время он заметно посвежел, так как анемию достаточно компенсировали. И на звонок директора дома престарелых, откуда он к нам поступил, я ответил, что Перришон готов к выписке...

Помня, что еще в самом начале, старик спрашивал о сроках выписки, я поспешил обрадовать его такой возможностью. Однако в ответ последовала негативная реакция.

-А я не спешу!..- заявил он приободренным тоном, силясь приподняться в кровати.

В общем - нет, и все тут.

“Понравилось, видно, старику в отделении, привык,- подумал я,- так бывает - может уход лучше, может, просто прижившись к новому месту, и не хочет его менять”.

И теперь было бы совсем нехорошо, так вот, запросто вытолкнуть старика против его воли. Теперь к выписке, его нужно было приготовить. Правда, заявку на освобождающееся место уже подали...

“Связаться с кем-то из родственников, или детей - чтобы временно взяли его к себе, так сказать - промежуточный вариант до возвращения на постоянное место?- анализировал я”.

-У вас есть дети?- спросил я, зная, что “кадры” дома престарелых отнюдь не всегда являются круглыми сиротами.

И тут последовал совсем неожиданный мне ответ, который впервые не был односложным, так как, видимо, вопрос мой очень задел старика за живое.

-Нет!- резко произнес он, судорожно закрутившись в кровати.

Глаза его напряглись, нос заострился, вслед за чем, словно в состоянии дикого ужаса, он гневно выпалил:

-Меня этому не научили!..- и умолк в улыбке страдания, чуть ли не плача, однако явно ожидая ответной реакции...

Но она не могла быть ему хоть чем-то понятной, так же, как его сказанное не было понятно мне. Поначалу я вообще чуть ли не разразился смехом на вероятный, как я подумал, впервые заявленный юмор. Но с трудом сдержался, неуверенный, что здесь может быть и что-то другое - в самом деле трагическое, а не просто - маразм...

В любом случае, мой вопрос явно задел старика за живое, и я предпочел, скорее, промолчать на его вопросительный взгляд, дабы не вызвать нового взрыва неосторожным словом... Я лишь понимающе кивнул головой и переключил разговор на другую тему, но чем сейчас же вызвал суровый взгляд недовольства...

“Был ли его ответ проявлением юмора на так и не разделенную ни с кем жизнь, то есть - правда, или же то было проявлением маразма?-спрашивал я себя снова и снова уже потом, возвращаясь с работы,- ведь было странно, что такой, даже сейчас интересный видом мужчина мог бы жаловаться на выпавшее ему в жизни одиночество...”.

И здесь я вспомнил, что когда-то, на заре своей юности, когда многое в открывающемся мире было так желанно, но еще совсем недостижимо, в сомнениях о грядущем будущем, я уже задавал себе созвучный этому вопрос - в свой адрес, мол, может ли такое выпасть мне?…

“Так вот откуда настойчивость вопроса…,-наконец, понял я,- аналогия с мыслями наивного времени...”.

…За юностью, однако, не было сомнений… Но неужели для него этот вопрос так и остался неразрешенным всей его длинной, “не продолженной” жизнью?..

“Впрочем, что особенного, необычного в этом факте?!”- размышлял я.

Нет, необычное, тронувшее меня было не в факте, а в страдании этим фактом старика...

После этого он долго и упорно не хотел говорить, был сумрачен и угрюм. Таким мы его и выписали. Но через месяц Перришон к нам снова вернулся-с более невнятной речью, совсем сдавший, и вскоре умер. Никто к нему так и не пришел. Наверно, в его словах тогда была горькая ему правда...

Мне было грустно за его судьбу, а значит, радостно за свою…