ДНЕВНИК БЕСПОЛЕЗНЫХ МЫСЛЕЙ

(или сам себе психоаналитик)

Вернуться

Jonny Walker

Цена гордости

Когда он подошел к своему месту, из-за туч как раз выглянуло солнце и яркие полуденные лучи осветили всю улицу и хмурых прохожих, лица которых тут же осветились в унисон. Добрый знак   подумал он. Надеюсь, день сложится удачно. Он поставил на асфальт магнитофон, который он использовал как усилитель, разложил складной стульчик, установил пюпитр, расчехлил гитару, подсоединил провода. Всю эту работу он проделывал автоматически   за три года жесты стали настолько отточенными, что он не замечал, как действуют его руки, он лишь рассеянно следил за ними взглядом. Сиденье у стульчика было матерчатое, и в тех местах, где оно соприкасалось с металлом, ткань местами поехала. Надо бы зашить   подумал он. Когда с технической рутиной было покончено, он сел, взял гитару на колено и тронул струны. Магнитофон отозвался хриплым кашлем. Он прикрутил регулятор и вновь взял аккорд. Уже лучше.

Этот регулятор был единственной частью, не поддающейся никаким прогнозам, а потому до сих пор не вписавшейся в его автоматическую схему. За это он его даже полюбил. Ты не так-то прост, ты не дашь расслабиться   подумалось ему и вокруг его глаз разбежались веселые морщинки. Настроив звук, он сделал небольшую паузу и застыл с закрытыми глазами. Со стороны такое поведение могло показаться напускным, но ему и в самом деле необходимо было хотя бы на секунду абстрагироваться от действительности перед тем, как начать играть. Ноты уже были разложены   он всегда открывал страницу наугад, и лишь потом, открыв глаза, узнавал, что же ему сейчас придется исполнять.

На этот раз в нотах он обнаружил испанскую мелодию, одну из своих любимых, и в очередной раз ему подумалось, что день должен сложиться удачно. И он заиграл. В начале, как обычно, шла разминка. Пальцы постепенно оживали, ложились на струны все более уверенно, более правильно. Раньше он не понимал, почему так происходит. В какие-то дни он буквально чувствовал натяжение каждой струны, звук сначала рождался в нем самом, и лишь потом оживал и вырывался наружу, но он мог его и не слушать, он и так прекрасно знал, что получится, потому что все звуки сперва проходили сквозь его душу. В другие же дни звуки казались чужими, порой он даже им удивлялся. Но с годами он научился контролировать свои пальцы, постепенно приучив их даже в самые плохие дни подчиняться полностью, пусть после небольшой разминки. Хотя  разминка  было условным понятием. В это время он отнюдь не играл хуже, просто пальцами управлял разум, а не душа. Лишь потом, когда он переставал думать о том, как он играет, начиналась настоящая музыка, та, ради которой он каждый день и приходил сюда.

Ему нравилось извлекать звуки, в которых жила гармония, нравилось смотреть, как лица прохожих расцветают хоть на короткие мгновения. Он нес людям маленькую, мимолетную, но все же радость. А ведь это не так уж мало   подумалось ему. Некоторым и это недоступно. Несчастные. И хотя он отнюдь не был глуп и понимал, что кому-то его мысли показались бы смешными, он искренне верил в них.

Гитара у него была старенькая, акустическая, дешевая, изрядно потрепанная. В свое время он сам приладил к ней звукосниматели. Местами казалось, что если посмотреть на свет, то хрупкая фанера начнет просвечиваться. Он часто ловил в глазах прохожих чувство умиления, относящееся к его гитаре. Вначале это его раздражало. Ему казалось   какая разница, на чем я играю, главное, что играю я по-настоящему хорошо. Но потом он привык и к этому, а некоторые такие сочувствующие даже вызывали симпатию. Он начал понимать, что если отбросить чувство гордости, то можно совершенно по-другому реагировать на многие вещи.

Сейчас он чувствовал, что такие взгляды, умильные, сочувствующие, расстроганные, вовсе не унижают его, а скорее наоборот, придают ему сил и уверенности. Ведь, со стороны, он действительно выглядел весьма трогательно   старые мешковатые джинсы, рубашка с большим воротником, вышедшая из моды много лет назад, очки в некрасивой толстой оправе, пропылившиеся ботинки, растрепанная прическа, давно нуждающаяся в услугах парикмахера. Но во всех таких взглядах неизменно присутствовало одно   уважение. Даже люди, абсолютно не разбирающиеся в музыке, чувствовали, когда он играл хорошо. Эмоциональный заряд не может растаять в воздухе, он обязательно найдет себе людей, которым он нужен. Некоторые из прохожих смеялись над его пюпитром. Но он привык играть по нотам, его так учили. И хотя практически все мелодии из своей потрепанной тетради с нотами он знал наизусть, но вид старого раскладного пюпитра на ножке со штативом придавал некое подобие домашнего уюта его маленькому мирку, этому куску асфальта, на котором он проводил значительную часть своей жизни.

Порой, когда он просто проходил по этой улице, то при взгляде на этот участок дороги в его сердце что-то щемило. Он очень ревностно относился к людям, равнодушно ступающим на асфальт, кидающим окурки, плюющим жвачки   ведь он знал там каждую трещинку, каждую выщербину, и каждая из них звучала как-то по-своему. Вначале его раздражал вид серого асфальта под ногами, но смотреть на мелькающие лица часто было еще утомительнее, и он вновь опускал глаза. Когда же музыка начинала звучать в его душе, то он уже не обращал внимания на то, куда он смотрит, и лишь в подсознании откладывались картинки, увиденные во время наибольших музыкальных переживаний.

Со временем он заметил, что уже каждая трещина на асфальте звучит у него в голове кусочком знакомой мелодии, и ему это нравилось. Он играл уже три часа. За это время он сделал лишь один маленький перерыв, выкурил сигарету и отхлебнул воды из бутылки, которую всегда брал с собой. Ему нравился вкус простой воды, он не любил соки или разные новомодные напитки с яркими этикетками, которыми были завалены все палатки. К тому же он привык пить лишь тогда, когда действительно хотел утолить жажду, и вода для этого подходила лучше всего. Сейчас он вновь решил устроить перерыв, и, доиграв последние такты одной известной народной песни, опустил руки. И тут же к нему подошла молодая женщина   она уже давно стояла в сторонке и слушала, просто он ее не замечал.

- Вы замечательно играете!

- Спасибо, - он никогда не был многословен, а сейчас еще и немного оробел оттого, что на женщине была дорогая одежда, да и весь ее ухоженный вид говорил о том, насколько далеки они друг от друга. А уж запах+ Ему захотелось закрыть глаза и просто посидеть вот так, пока она стоит рядом.

- Это Вам спасибо!   в голосе женщины чувствовалась неподдельная теплота, да и во взгляде была искренность, она смотрела прямо ему в глаза.   Вот, возьмите. И еще раз спасибо.  

Она сунула ему в руку купюру, улыбнулась и пошла дальше. Он сидел, ошарашенный, рассеянно глядя ей вслед, вдыхал остатки ее запаха, и говорил себе, что ведь за этим он здесь и сидит. Больше он ничего не умеет, а если и умеет, то никогда не станет делать. И этот заработок   единственное, что позволяет ему выжить. Но, играя, он каждый раз об этом забывал. Просто она явилась слишком внезапно   успокаивал он себя. Или она была слишком красива. Или искренность в ее глазах слишком не вязалась с деньгами. Все нормально, на них ты наверняка сможешь прожить несколько дней. Он не глядя сунул купюру в карман и устало поднялся. Играть больше он все равно сегодня не сможет. Такое было уже не в первый раз, но все время убивало в нем какую-то часть того светлого, что есть в каждом человеке, и что иногда называют идеализмом, а иногда глупостью.

Он устало поднялся со стула, прогнулся, размяв затекшую спину, и стал отсоединять провода. Когда все было закончено, он сложил пюпитр, взял его в одну руку вместе со стульчиком, магнитофон  - в другую. Гитара висела в чехле за спиной. По дороге к метро он остановился возле палатки, торгующей разными напитками  - ему вдруг очень захотелось пива. Изредка он позволял себе маленькие слабости. Вообще, алкоголь ему никогда не нравился, но сегодня он чувствовал в этом необходимость. Сунув руку в карман, он вытащил несколько смятых банкнот, и среди них ту самую купюру. Она действительно была крупная. Конечно, что для нее эти деньги   одни ее духи стоят столько, сколько...

Не заводись, она не виновата. Просто ты слишком устал, тебе надо выпить пива. Ага, и еще надо сделать вот что. Он скомкал ее деньги и швырнул их в урну. Урна была набита до отказа какими-то бумажками и одноразовыми тарелками (в соседней палатке продавали сосиски-гриль, он сам их иногда покупал, когда слишком хотелось есть и не было сил ждать до дома), поэтому деньги скатились и остановились посреди дороги, возле лужи. Он смотрел на них, а люди, стоявшие в очереди, смотрели на него. На всех их лицах явно просвечивало такое выражение, какое бывает у людей лишь тогда, когда они крутят пальцем у виска. Но его это не тревожило, он думал о чем-то своем, и мысли были явно невеселые.

Он вышел из очереди, подошел к луже, поднял деньги, засунул их обратно в карман, и, подхватив штатив, стульчик и магнитофон, сгорбившись, направился к метро. Все-таки гордость   очень странное и необъяснимое чувство. Только что он ее в очередной раз убил. С каждым разом делать это было все проще, он почти привык, просто сегодня случился рецидив. Ведь люди, проходящие мимо, тоже кидают ему мелочь в сложенный чехол из-под гитары, так в чем же разница? Нет, разница есть   твердил с тупым упорством какой-то червячок внутри него. Разница есть. На этом его мысли обрывались. В чем эта разница заключается, он не мог признаться даже себе. Он шел по улице и понимал, что так надо, что он все сделал правильно. Но пива ему уже не хотелось.