Ренат Гильфанов
ЭЛЕГИИ ПЛАЧУЩЕГО СЫРА
СНЕГ ДУШИ
1
Мне случалось лопатить дерьмо и вкушать с серебра улиток,
Смазывать солидолом петли чужих калиток,
Работать за верстаком, посещать кабаки и пабы,
Получать по щеке от подвыпившей голой бабы.
2
Прошлого больше нет. В нем много чего осталось,
Масса вещей из разряда "не помню, как называлось".
С виду мое прошлое, как и моя отчизна,
Похоже на боль. А боль - переменчива и капризна.
3
Прошлое - это долина, обитатели её в нимбах
Пятен, в царапинах мрака, заметных на фотоснимках.
Их живые черты исчезают с сетчатки.
Время - опытный вор, стирающий отпечатки.
4
Прошлое, как душа, чьи непроглядны дали,
В чьих закоулках темных ангелы заплутали.
Голодно им, маленьким. В прошлом их - сытость, нега.
Но что ты предложишь ангелам, кроме снега?
5
Вот они, словно дети, к окну моему прилипли.
Дал им немного снега - от снега они охрипли.
Заглянул им в глаза, и сердце от страха сжалось:
Нет ни зрачков, ни того, что когда-то в них отражалось.
6
Нету хуже беды, чем когда ты не знаешь, кто ты?
Не возбуждают память, в которой одни пустоты
(По акустическим свойствам достойные Паваротти),
Ни фотография мамы, ни надпись на обороте.
7
Мама, папа, братишка - ах, вы мои дорогие!
Силуэты блаженства в облаке ностальгии.
Вы здесь стоите уверенно, как времени колонисты,
Но сами-то фотографии - потерты и волокнисты.
8
Брат в меховой ушанке, припорошенной снегом.
Мать улыбается папе. Папа прижался веком
К линзе фотоаппарата, из которого, шебурша
Крыльями, словно "птичка", вылетела душа.
P.S.
Ангелы немы, потому что питаются снегом. Сказки
Повествуют о том, что снег застудил им связки.
Они радуются нашим успехам, нашими слезами мокнут,
Раскрывают беззубые рты, но сказать ничего не могут.
ЛУЧИК
Из надмирных глубин, с крыльями, как у ската,
Мокробока, изящна, только что не усата,
Туча всплывает. И, судя по искрам, искусство игло-
Укалыванья, бесспорно, эта туча постигла.
Ветер сдувает с тумбы просроченные билеты.
Облака, напрягая бицепсы, как атлеты,
Превращаются в пряжу. И бьют в оконца
Свитые кем-то наспех тусклые волоконца.
Вчера перечитывал Данте. Парень нас всех обидел.
Глупо считать, что Данте и вправду всё это видел,
Ад превратив в подобие барной стойки
Или смешных последствий большой попойки.
Ад - это просто лучик, в котором точка
Скользит по прямой в бесконечность, как полная одиночка.
Так чувствует себя крошка, лишённая каравая,
Чей телефон молчит, а комната - угловая.
ОТПЕЧАТКИ В ПРОСТРАНСТВЕ
Недавно прочёл в газете: в результате множества наблюдений
Над жизнью и разнообразными формами привидений
Доказано, что привидения эти не просто тени,
А фотографии реальности, которые сделали стены.
В веках моих - прожилки, в пепельнице - окурки.
Мы живём, чтоб оставить свой профиль на штукатурке.
Чтоб висел он навроде красивой индейской маски,
И солнце в его морщинах под вечер сгущало краски.
Старые люди - стаканы, до дна недопиты.
Остатки - мутны, волокнисты, испорчены, ядовиты.
Лица старых людей молодых людей заражают
Тем, что резкие их морщины, извиваяся, выражают.
Лицо молодого - парус, старого же - папирус,
Каждая буква которого - смертельный вирус.
С этих позиций, в общем, и боль моя несуразна.
Я сочиняю музыку, а музыка - не заразна.
Музыка не способна - и в этом она не чета мне -
Заполонить пространство собственными чертами.
Музыка - это зеркало, чья амальгама - нежность.
И при этом оно не ворует чужую внешность.
"Память становится гладкой, стена - рябою", -
Так сказал мне один старик, высохшею губою
Под грохот токарных станков мусоля патрон "Казбека". -
"Стена сохраняет то, что стерлось из памяти человека".
КРЫМСКИЕ ЭЛЕГИИ
* * *
Он лежит на песке под тентом с книжкой аббата
Прево и говорит с улыбкой: "Сегодня, еще до заката
Я умру", - и, помедлив: "Становится холоднее.
Ты слышишь?" А я отвечаю: "Тебе виднее".
Смуглая плоть на скелете, как мятый пиджак из твида
На расшатанных плечиках, в чёрных глазах - обида
За жизнь, не похожую на содержанье прочитанного романа.
Он тихо вздыхает, и сердце в недрах твидового кармана,
Как часовая мина, не разрывая путы
Проводков и артерий, отсчитывает минуты.
Тихо шуршат страницы, в пальцах дымится "Варта".
Через час с небольшим он скончается от инфаркта.
И только большая тень, как больная птица,
Будет лежать под тентом, не в силах пошевелиться.
* * *
Ночью здесь человек лежал, глядя в неба тьму,
Вперив глаза в отсутствие чего бы то ни было.
Рассеянная улыбка раздвигала губы ему,
Потом наступил прибой, но воды ни прибыло.
От жёлтой полоски света, крадущейся с корабля
По чёрному дёгтю волн, от мерного их брожения
Рыбы впадали в транс. И северный ветер, как конопля,
Бродил по извилинам волн, воспаляя воображение.
Лежащий глядел в то место, откуда бывает снег,
Где, обозначенный красной точкою, медленно двигался к катастрофе
Самолмт, в котором совершенно чужой ему человек,
Подозвав стюардессу, с улыбкой заказывал себе кофе.
* * *
Грузный мужчина в панаме пьет из пластикового сосуда
Газировку и цедит: "А ну-ка пошел отсюда!"
Тощему парню с заплечным, запылённым, дорожным
Рюкзаком и ведром, наполненными пирожным.
"Мозг шимпанзе от нашего отличается лишь размером.
Это вот чмо в панаме может служить примером", -
Говорит мускулистый брюнет загорелой блондинке-подруге.
"Если пример неудачен, то я умываю руки".
"Зверёк обитает в среде, которая ему рада.
А для этого гада подходит..." "Среда Сабурада!" -
Подсказывает брюнет и с улыбкой, обнажающей щёлку
Между большими зубами, целует подругу в щёку.
Серебристое море не выглядит неба калькой.
Толстощёкий мужчина в панаме кидает в баклана галькой.
Камень не долетает, но, крылья расправив, птица
Взлетает на высоту, с которой людские лица
Выглядят, как бледные, вялые пятна.
И гордая птица не хочет лететь обратно.
Нет, ей намного приятней, взмывая над как бы спящей,
Мелкою рябью моря, птице глаза слепящей,
Проноситься, как выпущенная из Смит-энд-Вессона пуля,
Покуда прическу волн не взъерошила буря.
ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ
Выхожу из кафе. Закуриваю, не глядя по сторонам.
Руки покрыты загаром, как труба дымохода - сажей.
Детки у лотка мороженщика щебечут: "А нам! А нам!"
Крики мокрых девчонок долетают с пляжа.
Мягкой, упругой походкой подхожу к продавщице.
Угощаюся пивом. Продавщице дарю шоколада плитку.
Она смущена. Я молча разглядываю её ключицы.
При этом мои губы изображают улыбку.
Затем отправляюсь на пляж, открывая по пути пиво.
В навозной лепёшке шавка выкусывает из паха блох.
Старушки продают семечки и перезрелые сливы.
За всем этим с неба внимательно наблюдает Бог.
У меня к нему, разумеется, ноль претензий.
(Чёрт подери, какая-то двусмысленная фраза.)
Собака, выбравшись из навоза, мочится на куст гортензий.
Тихо шуршит крона не обоссанного еще вяза.
С миром что-то случилось. Это болезнь.
Зараза соседствует с грязью, а в мире полно грязи.
Я б предпочитал не вмешиваясь наблюдать эту самую жизнь.
Её отпечатки, её переплетенья, связи.
Увы, это невозможно - я был увлечён Кристиной.
У нее были удивительно красивые отпечатки
Пальцев. Время оплетает наши тела паутиной.
Поэтому она редко снимала перчатки.
Я знал одну юную нимфу. У нее был бритый лобок,
Серьга в левом соске и зеленая прядь на темени.
Время плетет паутину. Я распутываю клубок.
Тем самым я как бы противоречу времени.
Чепуха насчёт времени. Я сказал это, чтоб подчеркнуть
Уровень пустоты, доводящий до исступления
Мой обессиленный разум. Я продолжаю путь.
Впереди меня ждут тоска и нераскрытые преступления.
Домой