|
|
И.Б.: - Родился я 11 марта 1937 года в Москве. Учился в школе,
потом - в техникуме (с 56-го по 58-й год), хоть не имел к технике
никаких склонностей. Занятия, впрочем, посещал редко, - большую часть
времени проводил в Ленинской библиотеке, читая философов, то, что меня
|
интересовало, и то, что совсем не интересовало, "свинолухию",
советскую систему: я занимался самообразованием. В 60-м году поступил
на заочное отделение Московского библиотечного института.
А 24 июня 1961 года - вышел на площадь Маяковского, где в то время
проходили частые поэтические выступления, митинги, и произнес
двухчасовую речь на тему "44 года кровавого пути к коммунизму".
Выступив, пошел к метро, и за мной последовало несколько незнакомых
людей. Они пригласили меня в какую-то квартиру и попросили повторить
то, что я говорил на площади. Я повторил, - почему бы нет? У меня
появилась аудитория, и я этому обстоятельству был рад. Затем один из
присутствовавших, человек в военной форме, спросил у меня, понимаю ли
я, что за эту речь мне положено 7 лет лагерей. Я сказал, что с
уголовным кодексом не знаком, но верю, что это именно тот срок,
который мне положен. Впрочем, добавил я, меня это не интересует. С
того момента эти люди стали водить меня по разным квартирам, где я со
своей речью и выступал. Человека в военной форме звали Владимир
Осипов, впоследствии он был основателем журнала "Вече", ныне - один из
лидеров националистического движения в России, создатель
"Христианско-патриотического союза". Другой человек, также
приглашавший меня на аналогичные выступления, был Эдуард Кузнецов,
сегодня он - главный редактор израильской газеты "Вести".
А потом я снова вышел на площадь и снова произнес речь. На этот
раз меня взяла группа особмила (особой милиции), и с её начальником
до 4-х утра мы бродили по Москве и говорили.
- Это не вы сами все придумали, наверное, вас кто-то научил, —
сказал мне мой собеседник. — Не может один человек решиться на такое,
вероятно, за вами стоит какая-то организация.
- Да, - сознался я, - и у нашей организации есть атомная бомба!
- Я участвовал в подавлении мятежа в Венгрии, - сказал мой
оппонент, - и видел, как враждебно вела себя толпа по отношению к
нашим солдатам. Ребята там гибли, а вы защищаете наших врагов. Я вам
не советую больше выходить на площадь, в следующий раз мы вас арестуем
и передадим КГБ.
А через некоторое время я опять пришел на Маяковку. Говорил всего
минут 30, меня забрала милиция, попросила повторить сказанное. Я
повторил. Пришел представитель госбезопасности, беседовал со мной до 9
утра. Выяснял, знаком ли я с Троцким ("Мне было три года, когда его
убили", - ответил я), есть ли у меня связь с израильским консульством
("Боже упаси!"), с ЦРУ ("Нет").
- Но ведь должна же существовать организация? - допытывался он и
намекал:
- Что, не скажите ни при каких обстоятельствах?
- Если будет больно, может, скажу, - ответил я, - но потом, на
суде, откажусь.
Затем была Лубянка, Лефортово. Я проходил по одному делу с
Осиповым и Кузнецовым. Это было в 61-м году. Им дали по 7 лет, мне -
5. Я требовал тоже 7, но суд решил, что сильной опасности я не
представляю: уж больно открыто я выступал, и это заставило их
усомниться в моей принадлежности к нелегальной организации.
- Вы не были членом организации и не были сумасшедшим. Что же
вашими действиями руководило?
И.Б.: - Я считал, что в такой стране, как тоталитарная Россия,
нужно выйти на площадь. Кроме того, я общался с кругом московских
интеллектуалов, они занимались, в основном, культурологией и звали
себя «шизоидами». Кто-то из них посоветовал мне, что нужно посидеть в
тюрьме, нужно через это пройти.
- Так просто — кто-то посоветовал сесть в тюрьму (как будто это то
же самое, что, например, книжку интересную почитать), и вы - сели,
вняв совету?
И.Б.: - Вы знаете, я всегда сожалел, что родился в отсталой
России. Я всегда чувствовал себя человеком Запада. Интересовался
философией, искусством, еще литературой. Советских книг, журналов -
не читал, в подпольную литературу не верил, считал, что диссидентская
литература не может быть на мировом уровне - это всё равно что
"литература Северной Кореи" (так у меня написано в одном
стихотворении).
- То есть вы хотите сказать, что чувство нелюбви к Советскому
Союзу и любви к Западу подсказало вам, что единственный верный выход
из сложившейся ситуации - это попасть в тюрьму, в лагерь?
И.Б.: - Это был действительно выход. Сидел я в Мордовии, там
были сосредоточены все политические лагеря. Уголовников не было. И —
в лагере — не было советского общества, кто-то даже шутил, что
часовые на вышках охраняют нас от Советской власти. Ситуация в лагере
приближалась к положению в высокоразвитой западной стране: многопартийная
система, интереснейшие дискуссии... Лагерь был единственным
местом, где, например, можно было получить литературу с Запада. Когда
я болел, замечательный переводчик Гольдберг читал у моей постели
Кафку, Пруста, Сартра. Я был доволен жизнью в лагере, - доволен тем,
что не нужно было лицемерить, не нужно было слушать этот советский
"новояз", который к русскому языку никакого отношения не имеет. В СССР
были замечательные ученые, профессора, умнейшие люди, они писали
интересные книги, на настоящем русском языке, - но слушать их было
невозможно: публичные их выступления были убоги, ужасающи.
- Я никогда не слышал ранее столь лестных отзывов о лагерной жизни
- что, в политических лагерях сидела развее одна только элита?
И.Б.: - Тогда назывались такие цифры: общее количество
политзаключенных составляло около шести тысяч человек. Из них примерно
половина - антисоветские агитаторы, а другая половина - сидевшие со
времен войны полицаи, каратели, уничтожавшие евреев; бериевские
генералы (один из них - ему расстрел заменили 25-тью годами отсидки,
он содержался на привилегированных условиях, ибо был человеком образованным,
способным организовать работу; он выполнял функции заведующего
бараком, имел свою отдельную комнатку - часто ночью вызывал меня в
«курилку», и мы долго беседовали о литературе: он был очень образованный
человек, и он спас мне жизнь, включив мое имя в список
освобожденных от работы по болезни, что было против лагерных правил:
в этот список могли попасть только новички, а я к тому времени был уже
далеко не новичком).
- Но каратели, полицаи -разве это не уголовники?
И.Б.: - Нет, конечно, - это несчастные украинские и белорусские
крестьяне, во время войны мстившие Советской власти за
коллективизацию, за их разрушенные жизни. Немцы им сказали, что
виноваты евреи - вот они их и уничтожали. Вообще же — в лагере
антисемитизма не было. Не на бытовом уровне, а на «государственном».
Националисты - литваки, украинцы - выступали против русских и
поддерживали евреев, видя в тех союзников по борьбе с Советской
властью. Была одна антисемитская партия - «Союз Михаила Архангела»,
и она решила однажды погромить евреев, для чего была развернута в
лагере массированная антисемитская компания. Со своей стороны, евреи,
чувствуя за собой поддержку подавляющего большинства, намеревалось
подавить погромщиков железной рукой. А в то время как раз вышел
приказ о расстрелах (например, за наколку на лбу "Раб СССР" - в лагере
тут же расстреливали). Погром, если бы он состоялся, привел бы к
катастрофе, - многие погибли бы, и не в результате погрома, а от
последующего наведения порядка лагерными властями. Обе стороны были
настроены очень решительно, евреи создавали отряды национальной
самообороны, готовились к наступлению и погромщики. Так случилось, что
я оказался посредником в переговорах между ними. Я понимал, что это
мероприятие лишено всякого смысла, они думали, что живут в
самостоятельном государстве, забыв о том, что находятся все-таки в
лагере. В общем, я случайно познакомился с руководителем «архангелов»
и начал беседовать с ним. Вначале меня вызвали на лагерный суд, и
спросили: "Почему вы общаетесь с антисемитами?" Разгорелась
дискуссия, многие меня поддержали, в конце концов решили, что я
неподсуден, и я продолжал переговоры. А через некоторое время "Союз
Михаила Архангела" дал директиву о прекращении антисемитской агитации.
- Чем вы занимались, очутившись на свободе?
И.Б.: - Оккупировал библиотеку иностранной литературы, добился
того, чтобы меня пускали (без всяких документов, подтверждающих
право на это!), в научный зал, и - читал, и снова чувствовал себя
живущим в западном обществе.
- А как литературная деятельность - вы публиковались, пытались в
советском официальном литературном мире утвердиться как поэт?
И.Б.: - Однажды отнес стихи в "Юность", Чухонцеву, - он не взял, и
правильно, кстати, сделал: глупые были стихи. Он спросил меня: "А вы
вообще - читали стихи, которые мы публикуем, имеете представление о
нашем уровне?" Я честно ответил: "Нет". Потом прочитал, и говорю:
"Но это же ниже языческого уровня". Он говорит: "А вы напишите на
языческом - мы напечатаем". Еще звонил Солоухину, тот попросил
|
рассказать биографию, затем — тоже по телефону — прочесть
стихотворение; а потом сказал, что мои стихи его не интересуют.
Однажды я даже сделал попытку написать верноподданническое
стихотворение - но Чухонцев понял, что это издевательские стихи и,
опять-таки, был прав.
Зато я вступил в литобъединение "Спектр" - меня приня ли туда
заочно: председатель объединения, Ефим Друц, порекомендовал меня,
прочел собравшимся мою поэму, и меня приняли. Поэма состояла всего из
нескольких строк:
|
|
Я - еврей,
Не мадонной рожден,
Не к кресту пригвожден,
И тоски мне
не выразить всей:
Цепи рода - на мне,
Скорбь народа - во мне,
Я застыл у безмолвных дверей.
|
...Уезжая в Израиль, я вывез с собой три чемодана с набросками,
черновиками, а так же 30 готовых стихотворений.
- Когда и как вы решились на отъезд?
И.Б.: - В моей жизни часто случались «мистические встречи». Одна
из них произошла в 71-м году. В метро «Площадь революции» я вдруг
заметил, что мне улыбается какой-то человек с очень знакомым лицом. Не
буду долго рассказывать, - пока он не представился, я так и не узнал
его: это был Осипов. И он мне сообщил, что евреи уезжают из СССР (а я
этого не знал, ведь газет ни читал), и посоветовал поторопиться. Так
21 февраля 1972 года я приехал в Израиль.
- Вы и хотели именно в Израиль? - тогда ведь была открыта прямая
дорога в Штаты.
И.Б.: - Конечно, я попытался остаться в Вене. После того, как
закончился таможенный досмотр, я отошел в сторону и сел. Мимо прошел
человек: "Чего вы сидите?" - "Я не хочу в Израиль" - "Какая разница?
Там поживете, не понравиться - уедете куда захотите" - "А что, там - в
Израиле, - демократия?" - "Да, там все друг другу на голову
садятся". Вот я и приехал.
В США, впрочем, я не хотел: огромная, холодная страна, знакомых
нет. В Израиле, я считал, мне легче будет устроиться.
Да и потом - был подсознательный расчет. Тогда я вынашивал планы
создания логотворчнества - сверхсложной теории мышления. Я считал,
что Израиль - потенциал мирового интеллекта. И если такие концепции,
как я задумал, имеют шанс на осуществление, то только в Израиле. Я
много читал о психологии народов и думал (а впрочем, думаю и сейчас),
что ментальный потенциал Израиля равен ментальному потенциалу
остального человечества, без Израиля. В общем, я считал, что в Израиле
может сложиться более благоприятная для меня гуманитарная ситуация.
- Чем же вы стали заниматься в Израиле?
И.Б.: - Работать - писать.
- И зарабатывать этим деньги?
И.Б.: - В своей антологии Кузьминский, назвав меня полубезумным
гениальным поэтом, сообщил, что я существую на нищенскую пенсию и даже
ем не каждый день, но это вряд ли справедливо - просто у меня весьма
скромные потребности в таких, обычных вещах. И тот же Кузьминский -
в какой-то уже другой статье - написал: "В наше время философом
быть невозможно — можно быть только Илюшей Бокштейном". Вообще же моя
биография (включая лагерь и т. д.), если говорить честно, так сказать,
бытовая биография - абсолютно неинтересна, и меня занимает «постольку
поскольку».
— Расскажите, пожалуйста, если это возможно, что такое
логотворчество...
И.Б.: - Логотворческая концепция имеет несколько синонимов,
которые являются не просто синонимами, но выражают различные
оттенки. Например, "эльхант" ("иль-хант") — это
ассоциативно-семантическая, художественная, эстетическая емкость;
"асьюм" - просто ассоциативная емкость. Каждый такой термин-синоним в
контексте стихотворения или рукотворческои поэзии может вызывать
разные ассоциации. Есть еще понятие "лебрант" (или "лимрант") - оно
означает сосредоточение, концентрацию как можно большего содержания
в как можно меньшем пространстве: например, наличие в маленьком
стихотворении многих планов, пластов сознания. Израиль - это лебрант
человечества, концентрация ментального духа всего человечества на
предельно маленькой территории.
- То есть Израиль - это центр мира: ментальный, духовный,
культурный, интеллектуальный?
И.Б.: - Возможно. Не случайно еврейский народ считается
метаисторическим народом, он бродил по всему миру и впитывал в себя
ментальный потенциал и дух всех стран, - чтобы вернуться сюда, на
территорию того государства, которое могло бы стать центром
|
интеллектуальной цивилизации, логотворческим центром. В работе
«Уровень самобытности Израиля» я исследую вопрос - возможность для
Израиля стать центром логотворческой цивилизации. Писатель Ефрем
Баух - первый и пока что единственный человек в Израиле, который
заинтересовался моей логотворческой концепцией, и единственный
человек в мире, которого я познакомил со своей теорией подробно. На
смену нашей нынешней, научно-критической цивилизации должна прийти
цивилизация логотворческая, или пост-письменная. То есть, когда
феномены культуры будут передаваться не письменно, а -
внеопытно; это, по сути, парапсихическая цивилизация, или, вернее,
цивилизация художественной парапсихологии. Но это - еще очень
отдаленный период, до него, видимо, должны произойти какие-то очень
большие катастрофы в мире. И, может быть, в Израиле эта логотворческая
цивилизация наступит лет на сто раньше, чем в остальном мире. Потому
что ментальный потенциал Израиля на ступеньку выше потенциала других
народов мира - иначе просто не было бы никакого еврейского вопроса.
Иначе - после падения древнего иудейского государства евреи не
рассеялись, а остались бы в Палестине, и со временем либо погибли
в борьбе с исламом, либо стали бы некой разновидностью арабов. С
точки зрения обычной стандартной ситуации, евреи сражались абсурдно:
воевать с передовой страной, колоссальной, могучей Римской империей,
культурнейшей державой мира — для отсталой, патриархальной Иудеи было
|
верхом нелепости. Еврейский народ - по сути, единственный народ в
мире, который воевал за гибель своего государства, за галут, за
рассеяние.
- Вы считаете евреев Богоизбранным народом?
И.Б.: — Смотря, как понимать Богоизбранность. Я думаю, что
Богоизбранность проявляется в сознании не только каких-то
определенных, потрясающих идей, а в создании культурологического
комплекса. Евреи дали монотеистическую религию, которая явилась
основой христианства, мусульманства. Но религия служит только базой
культуры — это еще не культура. Религия - культура толпы.
- Что же такое культура?
И.Б.: - Культура - это персонификация духовности в сознании,
олицетворение Бога в искусстве. Олицетворение Бога в искусстве служит
началом других наук. Запрещение олицетворения Бога в искусстве
привело к отсутствию искусства и, соответственно, науки у евреев в
течении длительного времени и резкому уклону мысли в слово, которое,
опять-таки, зависит от образа, от искусства, - без этого оно
превращается в схоластику.
- Значит ли это, что в Израиле нет искусства?
И.Б.: - В Израиле есть искусство, но Израиль пришел к нему тогда,
когда все вершины в искусстве, вершины технико-письменной
культуры были уже взяты. Так же, как кто-то сказал
об Америке - что Америка пришла к цивилизации минуя культуру.
Израильское государство возникло слишком поздно, и оно только начало
создавать свою культуру, на становление которой требуются тысячелетия.
О какой - на мировом уровне - культуре в галуте может идти речь? В
этом смысле можно говорить только о создании концепции которая
позволит сохранить народ в галуте. Из того, что сделано евреями в
рассеянии, некоторое мировое значение, насколько я знаю, имела
только созданная в средние века каббала - еврейская теософия. Она
стала одним из эзотерических учений мира, но далеко не первым среди
них. Иудаизм сохранял евреев как нацию, как народ, он не ставил своей
целью, да и не мог создать еврейское искусство.
Запрещение искусства, которое было в иудаизме, обрекло еврейское
государство на галут. В чем причины запрета изображения Бога в
иудаизме? В том, что потенциал Израиля был рассчитан на надприродный
уровень образа, на надприродную образную систему. В Библии это
положение, кстати, стоит перед этическими заповедями: после "чти Бога
своего..." следует "не делай себе никакого изображения..." Но дело в
том, что без искусства не может быть культуры, а без культуры не может
быть государства. Вернее, без искусства любая культура неполноценна,
ущербна, а следовательно, ущербно и государство. То есть, существовать
на основах иудаизма государство не могло. Это была наивная утопическая
идея - создать этическое гуманитарное общество, минуя стадию
культуры. Но в этой идее была высшая правда - она заключалась не в
создании государства, а в создании ключевых идей для человечества.
И, видимо, поэтому еврейский Бог - коммуникативная душа - Яхве сказал
Аврааму: "И благословятся в тебе все народы земли". До определенного
времени еврейский народ не сможет стать хозяином этих идей,
окультурить их, создать на их базе полноценную культурную
цивилизацию, но другие народы будут процветать за счет идей,
выработанных евреями (о чем, кстати, и говорил апостол Павел в своем
послании римлянам).
- Но если - по прошествии очень длительного времени, когда
возникнет, наконец, как вы говорите, логотворчекая цивилизация - евреи
так и не успеют создать своей культуры, как же Израиль сможет стать
центром этой, высшей, цивилизации?
И.Б.: Евреи эту стадию — стадию создания собственной культуры -
пройдут, просто они пройдут ее не на верительном уровне (то есть не
на уровне веры, религии, из которой потом - у европейских народов,
например, развилась культура), а на уровне уже прямо эстетическом,
на основе всех тех культур, что были созданы во всех странах мира и
прежде всего - в эллино-христианском, европейском мире, в котором
неслучайно галутное еврейство сконцентрировалось более всего, - ибо
он, этот мир, был наиболее перспективен для развития, обладая наиболее
сложной образно-философской системой. Несмотря на то, что эта система
была наиболее враждебна, наиболее противопоставлена иудаизму:
христианская культура строилась на почитании изображения, на почитании
искусства, как высшей способности, которая дана человеку в этом мире.
- Что, с вашей точки зрения, представляет культура Израиля
сегодня?
И.Б.: - К сожалению, я не могу судить о культуре Израиля,
связанной с ивритом: языка я не знаю, знаю основную структуру иврита,
но не сами слова... Что же касается израильского искусства, то в
области изопластики, живописи, - Израиль за время своего существования
в XX веке создал самобытнейшие формы, то есть, создал искусство,
которого у евреев на протяжении трех тысяч лет практически не было, -
вернее, оно было несопоставимо с изопластическим искусством других
народов, религия, эпос которых как раз были направлены на развитие
искусства. Так вот, бесспорно, мировое значение приобрел лирический
абстракционизм - искусство, созданное только в Израиле.
Абстракционисты, от Малевича, Кандинского и до Полака,
американского художника середины XX века, претендовали на роль
|
Эйнштейна, они хотели быть учителями человечества, они шли в космос,
их картины напоминают космологические построения, и они холодны, в
них нет тепла, той тончайшей лирики, которая пронизывает полотна
израильских абстракционистов: Штрейхмана, Зарицкого, Стемацки. Их
работы не прельщают яркостью красок или изяществом
изощренностью линий - они потрясают миллиардами нюансов тончайших
настроений, утонченной психологией, наполнены эмоциями, теплом. Эти
художники приехали из европейских стран, но, тем не менее, они
создали именно израильское искусство: может быть потому они сюда и
приехали, - ибо такое искусство могло родиться только здесь. Так же,
как и психологическая архитектура, которая возникает в Израиле
сейчас. Раньше она появиться не могла, потому что архитектура - самое
дорогостоящее из искусств, и нищая, маленькая страна не могла
позволить себе создание архитектурных шедевров.
Но в последнеевремя, когда Израиль стал сравнительно развитой
страной - появилась возможность для создания архитектуры сложной и великой.
Прежде всего - это центр Голды Меир, рядом с тель-авивской библиотекой.
Он еще только строиться и судить о нем можно лишь по проекту, который
выставлен в здании библиотеки «Бейт-Ариэла». Это проект совершенно
изумительный по своей психологической тонкости. С виду Центр - огромное,
угловатое здание, но нужно внимательно присмотреться, нужно уметь
смотреть: оно вызывает бесконечный спектр ассоциаций - от сурового,
замкового, катакомбного склада до нежной певучести, девичества, даже
детскости того «холма весны», который зовется Тель-Авивом. Другое
здание, равного которому, я думаю, нет во всем мире - оно менее
сложно, чем Центр Голды Меир, но не менее прекрасно, — это уже почти
построенный Дизенгоф-центр. Это удивительное сочетание грациозности
и изящества. Израиль не может тягаться с американскими небоскребами,
он должен их превзойти мелодией архитектуры, психологией
архитектуры, сложностью архитектуры. Потому что если еврейская душа
рассчитана на потенциал, который раскроется в надприродной цивилизации,
то, следовательно, искусство Израиля должно уже сегодня носить
на себе этот отпечаток.
- Вы живете в Израиле уже 21 год и до сих пор не знаете иврита -
почему, из принципиальных соображений?
И.Б.: - Дело в том, что я заранее знаю, что даже если буду
владеть ивритом блестяще, все равно не смогу создать что-то серьезное
на этом языке. Образная функция моего интеллекта до конца жизни
будет связана с языком русским. Было время, - я пробовал писать
свои стихи на английском, но мама моя сказала тогда: брось, на
английском ты все равно писать не будешь, а русский можешь потерять,
а тебе его нужно развивать и совершенствовать. В эмиграции язык
быстро портиться, он становиться книжным, и поэтому приходиться
мне придумывать слова, придумывать жаргон, придумывать фольклор...
— Вы не боитесь, что этот язык будет искусственный и понятный
только вам одному?
И.Б.: - Это уже - как судьба выведет. Но дело в том, что фольклор
моего языка - придуманные неологизмы, хлебниковщина, по сути говоря,
он связан с философскими и культуроведческими моими концепциями.
Может быть, для русского языка России какая-то часть моего языка
покажется искусственной, но лично для меня, для моего менталитета это
естественно, поскольку это выражает мое сознание. И я думаю, что если
мое искусство все-таки сохранится, - возможно, когда-нибудь и в
России все эти мои нововведения - по крайней мере, для поэтов
российских - станут естественными, как и для меня. Я считаю, что
поэт для поэтов будет и поэтом для непоэтов. Но поэт для непоэтов
никогда поэтом для поэтов не будет.
Интервью вел
Юрий Аптер
: ...из архива юрия каца... :
|
