____________________________________________________"Левый поворот" №7

СОЛДАТЫ СТАЛИ ЛЮДЬМИ

Довелось мне служить в армии во время “застоя” переходящего в “гласность”. Служба заключалась в охране особо важного стратегического объекта под Питером. Две роты составляющие батальон посуточно несли вахту. Рота свободная от несения караульной службы занималась хозяйством и различного рода учебой, включая еженедельные стрельбы из АК-74 по движущимся ночным мишеням и политподготовку в “Ленинской комнате”. Дедовщины почти не было. “Деды” лишь работали поменьше и роптали, что “уставщина” хуже “дедовщины”. Надо сказать, нас, “молодых”, это вполне устраивало.

Попал я в первый взвод и тут же узнал, что взводный наш - младший лейтенант Янчевский - недавно разжалован за оставление караула. Говорили, что он тогда решил быстро сгонять домой проверить чем занята его жена... Вроде был скандал с соседями. Ну и попался кому-то на глаза. Служить Родине взводный уже не хотел и подал рапорт об отставке, которая была вскоре удовлетворенна. Пишу это для того, чтобы показать обстановку в моем взводе.

Без комвзвода, для нас настали черные дни. Дежурные офицеры на всякие грязные работы посылали именно наш взвод. Исполняющий обязанности комзвода, старший сержант, понятно, не мог этому противостоять. Нервы просто не выдерживали ни у солдат, ни у сержантов.

Как сейчас помню раннюю весну с ее тающим снегом. День заканчивался. Взвод, пережив очередную, большую порцию несправедливости, вышел на вечернюю прогулку с двумя другими взводами. Прогулка сопровождалась пением строевых песен.

Три взвода ходили на плацу, горланя “Россия - любимая моя. Россия - березы, тополя...”. Затем каждый взвод начал петь свою “коронную” песню. Зрелище было идиотское. Три коробки ходили и орали что-то не понятное, заглушая друг друга. В батальоне в этот вечер почему-то офицеров и прапорщиков было больше чем обычно. Некоторые из них, проходя мимо нашего шагающего взвода, вворачивали нашему старшему сержанту: “что это они у тебя слабо поют?”, “ты, что их на отдых вывел?” и т.п.

После этого следовала новая команда “запевай”. Было чертовски обидно. И вот после очередной такой команды мы все молчали. Два других взвода тоже замолчали и глядели на нас. Безрезультатно отдав несколько команд, замолчал и “старшой”. Я не знаю, что творилось в эти минуты у каждого из нас в душе. Могу сказать только о себе. Чувства были смешанные. Обида за необоснованные претензии, несправедливость при распределении хозработ и постов в карауле. Но вместе с этими чувствами была злость за себя, за взвод. Злость на всех этих офицеров, не знающих элементарного чувства справедливости. Злость от того, что никому нельзя ничего доказать.

Мы вяло ходили и молчали. Молчала рота. Никто не мог сказать, чем это все закончится. Но вот мы начали оглядываться друг на друга и встречаться глазами - “что мы делаем?”. Испуга почти не было. Наоборот, осознавая, что мы стали не только близки друг другу, но стали неким единым целым - мы улыбались, подбадривая друг друга. Впервые за долгое время, весь взвод воспрял духом и улыбался. Был слышен искренний смех на, в общем-то, плоские “солдатские” шутки.

Обязанность беспрекословно подчиняться и страх наказания отошли на задний план. Мы стали людьми. Забыть это невозможно. Чувствовалась какая-то бесшабашная веселость, полностью сменившая нервную напряженность. Вдруг, кто-то из нас запел “...Соловей, соловей- пташечка, канареечка жалобно поет...”. Я такую песню слышал в кинофильме, где ее пели белогвардейцы, и слов не знал. Большинство из нас также не знали слов. Но несколько человек ее пели уверенно. И мы все подхватили легко запоминающиеся и понятные слова. О том, что песня “белогвардейская” никто не думал. Главное было петь “в пику”, петь назло в качестве протеста.

Не пел только старший сержант. Но он шел рядом со взводом. Он мог бы отойти, но не отходил! “Старшой” тоже стал человеком. Сделал его таким подчиненный ему взвод.

На звуки “неположенной” песни стали открываться заклеенные окна, из которых, с нескрываемым любопытством, на нас смотрели офицеры и прапорщики. Мы видели это. Чтобы нас не упрекали, что мы плохо шагаем, мы не сговариваясь, стали четко бить шаг и тянуть носок. Шагали и пели здорово! От души. Это было нечто необычное. Впереди шли и пели сержанты- командиры отделений (в основном украинцы). Рядом с ними молчащий, но тоже чеканящий шаг старший сержант. Вокруг меня мои товарищи, громко орущие знакомые слова. Замыкали взвод тянущие ногу низкорослые таджики- “...Кана-рэ-ечка жалобно поет...” По армейским меркам, получилось не плохо.

Мы ходили и пели. Мы уже не смотрели по сторонам, только вперед. В нас уперлось больше полусотни пар удивленных глаз: смотрящие на нас офицеры с прапорщиками, остановившиеся два взвода, внутренний караул. Нам это понравилось. Мы начали еще больше стараться. К нашей слаженности в строю, к пению трудно было придраться. Все было на “высшем уровне”. Вот только шагали мы так по своей воле, и пели то, что хотели. Мы были людьми!

Наших сержантов тут же вызвали к себе “товарищи офицеры”. Все готовились к отбою. В роте было непривычно тихо. Мы друг к другу были подчеркнуто, “по-братски” любезны. Как будто ничего не случилось. Чувствовалось, наши товарищи из других взводов ловили каждое наше слово. Наконец все улеглись. Тут пришли наши сержанты. Лица были хмурые. Они молчали. Один из них изрек “завтра придет ротный и нам конец”. Заснули быстро. Проснулись раньше команды “подъем”. Привели себя в порядок, чтобы прицепиться было не к чему.

Около десяти пришел ротный. Несколько позже он нас вывел к самому краю территории батальона рядом с уборными. Построил “кругом”, став в центре, и заставил всех отжиматься руками в смеси грязи со снегом. Небольшой отдых и опять... Форма спереди у всех была мокрая и в грязи. Все молча пыхтели. Сопротивляться никто не хотел - бесполезно. Может быть, кто и хотел, но боялся оказаться в одиночестве... Когда уже никто не мог отжаться и одного раза, ротный повел взвод на плац.

Во время пути терзали мысли “что он еще придумал”. За ночь выпал снег и стал таять. Снежная жижа была сантиметров пять-десять. Во многих местах лужи. Ротный приказал проползти весь плац. Все молча стояли. Ротный стал орать. Первыми стали опускаться на одно колено, а потом на оба, сержанты. Они же первыми начали ползти. Некоторые из нас пытались изображать что ползут, держа- не знаю как назвать- “низкую позу на четвереньках”. Но ротный смотрел внимательно. Таких он прижимал ногой к земле в самом глубоком месте луж. Потом наш взвод бегал несколько раз в противогазах к Черной речке- километров двенадцать. “Бунтов” больше не случалось.

Все это происходило около пятнадцати лет назад. Но вспомнить об армии заставил такой случай. Осенью, идя на работу в ОАО “Невинномысский АЗОТ”, я увидел солдат, шагающих на завтрак в рабочую столовую. Солдаты охраняют емкости с аммиаком- чтобы не было диверсий. Меня поразило, что у них на шее были таблички с надписями: “Я- пьяница”, “Я- дебошир”. Таблички, в целях воспитания, на солдат надели командиры. Как заметили рабочие, в этой “картине” не хватало только самого придумавшего все это офицера с табличкой “Я- идиот”.

К.Северный