Борис Бульбинский родился в 1933 году на западе Украины. С детства, в силу родственных связей, был знаком со многими активистами Октябрьской революции. Это и обусловило его интерес к событиям 1917-го года, к партии большевиков и их теории.

В 15 лет Борис засел за труды Ленина и пришел к выводу, что сталинское правительство отошло от заветов вождя большевиков. Критические мысли юноши стали воплощаться в дела- в составление антисталинских листовок. Первая такая попытка в ноябре 1949 года закончилась обыском и исключением “разоблаченного врага” из школы. Правда, через время Бориса восстановили. Но о золотой медали, на которую он шел, уже не было и речи. А в пединституте, куда Борис сдал экзамены на отлично, ему заявили: “Нам ваши пятерки не нужны- нужна преданность”. Пединститут Борис все же закончил и даже успел полгода поработать учителем истории и филологии. При этом он не оставил и своей листовочной деятельности.

С октября 55-го по февраль 57-го он изготовил и распространил несколько вариантов рукописных прокламаций. Там говорилось, что никакого социализма в СССР нет, что бюрократия узурпировала власть над пролетариями. Советский строй провозглашался государственным капитализмом. Пролетариев призывали разделаться с этим строем посредством новой революции. Листовки были разбросаны в некоторых городах и поселках Западной Украины, распространялись среди коллег Бориса. И вот, в феврале 57-го новый обыск- найдены необходимые улики. “Люди в штатском” отвозят Бульбинского в Ровно, поселяют в гостинице. Пять дней он ходил на беседы в местное отделение КГБ- говорили о ленинизме, о партии. Дискуссии закончились арестом.

Первым сокамерником Бульбинского оказался украинский националист из ОУН-УПА.

- А, юный ленинец! - встретил он Бориса- у нас вами все лагеря забиты.

За свои “преступления” Борис получил 10 лет лагерей. Отбывать срок его отправили в Мордовию, в так называемый, Дубравлаг. Это был огромный концлагерь на несколько тысяч человек. Только одно из отделений лагеря вмещало 2000 заключенных. Отделений же было, как минимум, 19. Основную массу осужденных составляли украинские и прибалтийские националисты. Они ходили в своей униформе. Много было военных преступников. Тех же, кто шел по печально знаменитой 58й, “политической” статье в лагере было 1-2 сотни. Большинство из них считали себя марксистами. Сидели в основном за листовки, “за язык”, “за писанину”- в смысле различных жалоб и разоблачений, за анекдоты.

Информационная блокада была практически полной. Новости о положении в стране узнавали только от вновь прибывающих заключенных. К примеру, когда в лагерь привезли двоих листовочников из Абакана, стало известно, что в этом городе голод. А продукты на прилавках появляются только после обнаружения властями листовок. Так же узнали о событиях в одесском порту 1961 года. Сначала были только догадки. Писатель из Одессы Владимир Гридин- тоже заключенный- убеждал Бульбинского: “Я вам говорю, что в Одессе-таки да что-то было!”. И действительно, через время в лагерь стали поступать одесситы. От них и узнали, что начальство отдало приказ отправить на экспорт крупную партию продуктов. А на прилавках пусто, цены же растут. Волнения начались среди портовых рабочих, которые должны были грузить дефицитные продукты на заграничные корабли. Затем беспорядки перекинулись в город. Толпа избила нескольких милиционеров.

В то время по лагерю ходили антихрущевские стихи:

Режим на “политических” отделениях Дубравлага существенно отличался от того, что было у “бытовиков”. На 70 “политических” приходилось три надзирателя, на 30 уголовников- 15. И это не спасало от постоянных происшествий на “бытовых” отделениях. Местный райком партии даже поставил перед лагерным начальством ультиматум: на бесконвойные работы в здешний карьер присылать только политических, иначе- разрыв контракта.

Симпатию к “политикам”, как правило, питали и надзиратели. Нередко все вместе пекли картошку, а порой заключенные могли поупражняться в сборке-разборке автомата. Рассвет подобного либерализма пришелся на 59й год. Тогда главой всемогущего КГБ стал бывший первый секретарь ЦК ВЛКСМ Александр Шелепин. Многие заключенные, особенно москвичи, которые знали его по комсомольской работе, расценили это как признак демократизации власти. В их правоте Бульбинский мог убедиться на собственном опыте, хотя поначалу все выглядело довольно мрачно.

В самом конце декабря Борис был переведен на новое лагерное отделение- л\о №3. Порядки здесь были гораздо жестче, чем в других местах. Наказывали буквально за все: за непорядок в одежде, за то что “морда не понравилась”, а главное, за невыполнение нормы выработки. А норма была не реальная- разделка дров, по 3,4 кубометра в день. Не справлялся никто. За это всех время от времени отправляли в карцер на голодный паек. Дошла очередь и до Бульбинского. Когда его привели оформляться, вдруг выяснилось, что решением Верховного Суда ему на 5 лет снижен срок. По такому случаю от карцера его освободили, вернули в обычный барак. Борис решил воспользоваться этим и принялся писать огромную жалобу прямо на имя Шелепина. Там подробнейшим образом были расписаны все зверства лагерного начальства- десятки эпизодов.

После этого случая с 3 л\о было уволено три офицера и десяток надзирателей. И заключенные даже стали позволять себе некоторые вольности. Но длилось все это не долго. Уже к началу 62-го в лагерях стали возрождаться сталинские порядки. Вместо обычной десятикилограммовой посылки к Новому году заключенные получали уже пятикилограммовые. Причем основное содержимое посылки должен был составлять хлеб. Ввели обязательную лагерную форму и стрижку под “0”. Раньше все ходили кто как хотел. А еще ликвидировали “бесконвойку” и досрочное освобождение для “политических”. Но Бульбинского эти перемены практически не коснулось. Он освободился 5 марта 1962 года.

Вольная жизнь Бориса Бульбинского длилась всего несколько месяцев. Уже в марте 1963 года он взялся за написание новой листовки. Делал все, как и в первый раз в одиночку. Было изготовлено резиновое клише- 19 на 14 сантиметров. Вскоре появился и пятитысячный тираж прокламации. Текст гласил: “Всесоюзный Демократический Фронт- Революционная Социал-Демократическая Партия. Товарищи! Реакция наступает. Хрущев возрождает сталинизм. Но планы его обречены. Народ поднимается на борьбу. Мы требуем: 1) сторублевый минимум зарплаты. 2) 30-часовая рабочая неделя. 3) Бюрократию и военщину- к минимуму. 4) Демократические свободы. 5) Легализация ВДФ-РСДП. 6) Амнистия политзаключенным...” Сотни таких листовок появились в Житомире, в поселках Донецкой и Луганской областей, по почте расходились по всему СССР.

Последствия листовочной компании ждать себя не заставили. Вечером 19 сентября Борис отправился в Ровно с партией листовок. За ним велась слежка. Он пытался оторвать- ся от “хвоста” и это вроде бы удалось. Но вырваться из города он все же не смог...

Второму визиту Бульбинского в Дубравлаг предшествовала трехнедельная психоэкспертиза в киевской клинике. Отклонений в психике арестанта медики не нашли. А врач даже посочувствовала: “Как вы только сюда попали?” Ну, а затем было 10 лет уже знакомого Дубравлага.

Бульбинский убежден, что в те годы страна стояла на грани новой революции. Отовсюду приходили известия о всплесках пролетарского сопротивления режиму: Дубно, Кривой Рог, Прибалтика, забастовка на ЗИЛе и конечно Новочеркасск. Когда Борис повторно оказался в лагере, то увидел, что подъем рабочего движения уже сказался на составе заключенных.

Довелось Бульбинскому видеть и Анатолия Марченко- будущего автора книг о советских концлагерях. Но личного знакомства так и не состоялось. Марченко шел по бытовой статье плюс “измена родине”- попытка перехода границы. С таким контингентом левые старались не общаться.

В Дубравлаге сидели ребята из рязанско-саратовской марксистской группы. Это были теоретически подкованные люди. Вокруг таких, как они, всегда возникали импровизированные дискуссионные клубы и лагеря превращались в марксистские университеты.

В лагере собрался едва ли не весь цвет левого подполья страны: активисты Союза коммунистов (Ленинград), Партии борьбы за реализацию ленинских идей (Донбасс), Союза коммунаров- опять же Ленинград. Еще была масса людей из небольших групп и кружков, масса одиночек. В подавляющем большинстве это были неординарные, выдающиеся личности.

Еще в заключении Бульбинский начал работу над главным делом своей жизни- Манифестом Коммунистической марксистско-ленинской партии. Записей он не вел, все делалось на память. С 1970 по 1987 год с Манифестом познакомилось около 15 человек. Автор уверяет, что многие заучивали документ наизусть. И нам еще предстоит познакомиться с этим документом.

Через несколько лет после второго срока, уже у себя дома в городе Острог, Борис Иванович вновь взялся за изготовление листовок. Вновь появилось резиновое клише- Бульбинский назвал его “лапоть”. Появились и тысячные тиражи нелегальных текстов. Их содержание почти не менялось. В апреле 1983 года с партией “подрывной литературы” ее автор поехал в Ленинград. Но удача не сопутствовала ему.

Тираж “лаптя” был уничтожен. Но уже в июне того же 83-го было готово клише “ведра”- так Бульбинский назвал новый вариант листовки. Дело в том, что отпечатанные с клише 5000 прокламаций долго хранились закопанными в эмалированном ведре. В апреле 84-го с тысячей штук “ведра” Бульбинский отправился в Москву. И вновь безрезультатно.

Конечно, сейчас трудно сказать, что это было: действительно слежка или сдавали нервы. Но вскоре поводов для беспокойства стало еще больше- к листовочным неудачам прибавились житейские проблемы. Создать семью так и не удалось. Вредная, почти бесплатная работа на кирпичном заводе- за 80-100 рублей в месяц- не сулила ничего хорошего. А о том чтобы получить квартиру в новом ведомственном доме не могло быть и речи.

В 86-м Борис Иванович лишился работы. Все кто пытался заступиться за него, после общения со своим начальством, оставляли эту затею. Правда, на дворе уже была “перестройка” и работу Борис Иванович все же нашел- до пенсии доработал в местном музее.

С “перестройкой” и гласностью пришла эпоха легальности.