Сладкое чувство безопасности
Желаю вам всевозможных бед, печалей и напастей избежать.
- Чехов
Памяти В.Л. и М.А.
Пальто лежало как мертвая женщина. Капюшон завалился набок, серый мех прятался в нем, будто волосы, которые почему-то не разметались вокруг головы, спокойные, пепельные, неподвижные. Рукава безвольно свесились, не в силах увлечь за собой тяжесть порожней оболочки, забывшей о предназначении сохранять недолгое, прерывистое тепло.
Она множество раз видела свою одежду брошенной как попало и где придется, но не могла вообразить, что предмет, имеющий к ней близкое отношение, ее личная вещь может выглядеть так жалко, расслабленно и неуместно. Содрогнувшись, она обещала себе никогда больше не оставлять это пальто в горизонтальном положении. Правда, оно и в любом другом смотрелось бы сейчас не лучше. Особенно спина и локти.
Неторопливо и крайне сосредоточенно, напряженно, а оттого не особенно аккуратно она почистила его и убрала подальше с глаз. У каждого свой скелет в шкафу, вот именно.
Зеркало повторило ей сводку десятиминутной давности о царапинах на щеке и на шее, о чувствительных, но не столь заметных ушибах и вскользь намекнуло, что кое-кто легко отделался.
С полчаса назад на нее набросилась с ножом какая-то психопатка. Они вместе вошли в лифт, едва обменявшись взглядами, поехали. Внезапно попутчица нажала кнопку остановки, резко прыгнула к ней, заключила в углу и плотно приставила к горлу непонятно откуда возникший у нее в руке нож. Не соображая, что происходит, она изо всех сил наступила нападавшей на ногу, та выронила нож, но тут же ударила ее коленом в живот и повалила на спину. Обычно женщины, когда дерутся, вцепляются в волосы, царапаются. Эта ничего подобного не делала, ногти пускала в ход лишь непроизвольно, когда прижатая к полу жертва, сопротивляясь, кусала ее за руки. Не требовала денег, не оскорбляла, не угрожала. Силилась то сдвинуть ее с места, то, схватив за плечи, ударить головой об пол - и молчала. Удерживая ее, она одновременно пыталась найти свое оружие - оно, как выяснилось чуть позже, лежало под поверженным телом. Волосы ее оказались на удивление скользкими, возможно, она их чем-то специальным ради такого случая вымыла.
Будучи лет на десять, а то и пятнадцать моложе, к тому же решительней и сильней физически, нападавшая вскоре окончательно одержала бы верх, но неожиданно лифт дернулся и поехал. Чтобы снова остановить его, ей пришлось бы отпустить противницу. Она не отважилась. Кабина вернулась на первый этаж, двери открылись. Увидев, что на площадке кто-то есть, она вскочила и бросилась из подъезда, пообещав на бегу, что еще доберется.
Сделав вид, будто не замечает ошарашенных соседей, несостоявшаяся жертва поднялась, слегка отряхнулась и побрела вверх по лестнице на свой одиннадцатый этаж. Даже не устала, откуда только силы.
Заявить куда следует, получить в обмен на заявление талон и ждать? Внешность нападавшей не запомнила. На вид около двадцати. Теплая куртка, джинсы, сапоги, все черное. Маленькая разбойница.
Что-то мешало ей думать о случившемся направленно, собранно и логично уже в первые минуты, сильно мешало. Она не знала, что. Некая дезориентирующая субстанция, разлитая в воздухе. О природе подобных состояний трудно судить извне, даже имея опыт их переживания: бывает, пытаешься чем-то заняться, или сосредоточиться, или куда-нибудь пойти, наконец, - и не можешь. Кажется, тебе препятствует сама пустота, в которой любой еле различимый фоновый импульс будто перекрывает капилляры восприятия, заглушая все внешние сигналы.
Она выпила большую чашку зеленого чая, недолго посидела за столом, положив голову на руки, отдохнула, включила компьютер. Сначала почитала кое-что о женских спортивных единоборствах и просто драках. О том, например, что сама постановка вопроса, зачем женщине бить другую женщину, унизительна - иначе говоря, женщина имеет право бить кого угодно, был бы повод. Потом немного об оказании первой помощи. Airway, Breathing, Circulation. Способы остановки кровотечения: сдавление, иммобилизация, возвышенное положение конечности, прижатие на протяжении, термическая остановка. Ничего полезного не запомнила, но файлы на всякий случай сохранила. Кое-что нашла о психологическом консультировании онлайн, о тревожных расстройствах (за многие симптомы тревожности, возможно, отвечает так называемое голубое пятно, расположенное в стволовой части головного мозга), о причинах и свойствах агрессии и напоследок - о женском терроризме в исторической перспективе.
"Вы действительно хотите удалить объекты?" - спросила машина. Она испугалась. Исчезнуть, никого не предупредив ни словом, ни жестом, хуже любого удаленного объекта. Зверька какого завести, что ли. Если бы эта маньячка знала, какова ее жизнь, вряд ли пожелала бы ее отнять.
Засыпала она обычно немедленно, как только ложилась, и спала без сновидений, а просыпаясь, имела привычку так же быстро вскакивать, на ходу спрашивая себя: "Ну, и что у нас сегодня будет?" Но иногда, отправляясь в постель с какой-либо мыслью, она почти сознательно продолжала ее в полудреме импровизированным сюжетом, более или менее связным, переходившим в сон. Видения головы моей на ложе моем, как изволил выразиться один пророк. В ту ночь ей примерно таким кружным путем приснилось, что она долго бродит среди торговых палаток в своем многострадальном пальто, у нее мерзнут руки, затем она покупает телефонную карточку и получает из рук продавца, залитых розовым светом настольной лампы, сдачу - теплыми бумажками.
Утром, проснувшись, она сразу же закрыла глаза. Было холодно.
Дрожь от остывшего за ночь белья еще долго не проходила, мысли о плохом - тем более. О нелепой жизни, которая чуть было вчера не завершилась. Впрочем, подумала она, к чему обижать свою единственную жизнь уничижительными определениями? И все-таки кто она была, та ненормальная, почему на нее напала? Хотелось бы ей это знать - вопреки тому, что в городе каждый день кого-то убивают просто так, ни за что, без всяких причин и объяснений. А еще взрывы, дорожные происшествия, просто несчастные стечения обстоятельств.
Выйдя из комнаты, она заметила на полу рядом с входной дверью белый лист бумаги. Подняла, перевернула.
Короткий глагол-обещание. Отнюдь не любви, хотя последняя буква та же - химерическая, нескладная, дрожащая крупной дрожью вместе с рукой, принявшей сообщение.
Когда она успела подложить это? Утром или еще вчера? Или ночью? Откуда знает номер ее квартиры?
Она нисколько не сомневалась теперь, что угроза не пустая. Бежать. На Центральный вокзал и к родителям в пригород. К бывшей однокласснице на дачу. В Шереметьево, в Хитроу, на Крит, на Мадагаскар, на Кентерберийскую равнину, в джунгли Амазонии. К чертовой бабушке, которая давно, наверное, поставила у себя для отвода глаз бронированную дверь, а сама прячется по съемным квартирам.
Не ко времени ей вспомнился давний спор о том, как интереснее путешествовать - с путеводителями или без. Настоящие ценители берут, конечно, что-нибудь из старых изданий, двадцатилетней давности как минимум, а можно и раньше, в зависимости от места и искомых ощущений. Неплохо, к примеру, было бы в экваториальной Африке с одной маленькой книжкой из дедушкиного шкафа. Только жарко.
"О чем я думаю? - одернула она себя. - Что у меня в голове? Побыстрей отсюда надо, а то я совсем свихнусь".
Проведя в обществе разнообразных посторонних мыслей еще некоторое время, она так ничего и не решила, кроме того, что бежать ей не столько некуда, сколько незачем. Ну незачем, и все. Может быть, те, кому есть о ком позаботиться или чем персонально значимым заняться, крепче за жизнь цепляются. Да и то не все, наверное.
Она стояла у окна, выбрав одно из деревьев и разговаривая с его листьями, с каждым наедине. Общение велось на неродном ей языке, поэтому ничего нового из жизни листьев ей известно не стало, а в остальном оно происходило так же, как с людьми, животными или так называемыми неодушевленными предметами. Надо было просто подпустить собеседника ближе и взглянуть на образуемую им и тобой область пространства, как в театре. Или как в кино, только там не хватает периодов хаоса между кадрами, и из-за этого то и дело спрашиваешь себя: а что мне в чередовании этих картинок, если не видно, как из осколков предыдущей получается следующая?
За этим занятием она нечаянно вспомнила, кто может ей помочь. По крайней мере, он должен что-то знать о похожих случаях. Отыскав его служебный номер (этого человека, насколько ей было известно, в выходные проще было застать на работе), она набрала его прежде, чем успела придумать, что скажет, и поэтому, когда их соединили, смешалась и не стала ничего объяснять, только спросила, смогут ли они сегодня встретиться по одному делу. Он ответил, что да, у него будет скоро перерыв на пару часов. О предмете разговора, в свою очередь, не спросил. Потом они обменялись номерами мобильных и попрощались, едва не забыв условиться о месте - у него была скверная манера изрекать напоследок "ладно, пересечемся где-нибудь в городе" и вешать трубку, забывая, что конкретное "где-нибудь" так и не названо.
Она нашла в шкафу сложенный вчетверо и завернутый в полиэтилен старый, блеклый пуховик серо-фиолетового цвета - а что делать, не в пальто же вчерашнем идти. Оделась, но еще несколько минут простояла в нерешительности у собственной двери, как выключенный утренний фонарь на парапете моста. Думала о том, что почему бы миру не быть таким, чтобы все сидели по домам, разговаривали с деревьями, с цветами, друг с другом - но вот нет, мы не можем, нам непременно надо что-то менять вокруг себя, как-то действовать, любить, кормить, убивать. Ведь зачем-то понадобилось кому-то напасть на нее, не сиделось на месте, не беседовалось с кошкой или фиалкой на подоконнике. Что-то кому-то не нравилось в мире. В частности, она не нравилась.
"Может быть, лучше сегодня не выходить? Еще не поздно отменить встречу. Всякий выбор, - пришло ей в голову уже на лестничной площадке, в ожидании лифта, - если это выбор только из двух возможностей, с вероятностью 50 на 50 заводит в положение, из которого видно, что ставить вопрос о выборе было недопустимо. Мы все живем под напряжением альтернативных, не воплотившихся реальностей, в которых то, что мы считаем нашим прошлым, воспоминаниями, называется иначе - непоправимостью". Возможно, из такой реальности и явилась та, которая хочет ее убить.
Погрузившись в эти невеселые, но отвлекающие от еще худших рассуждения, она не заметила, что забыла вызвать лифт, а когда спохватилась и нажала кнопку, сразу потеряла мысль, отметив, что это далеко не первый и вообще не редкий в ее жизни случай, когда способность думать оборачивается потерей времени без всякого полезного результата. Паразитные токи мышления ничуть не благородней электрических.
Что-то нужно было решать и делать. Или активно избегать угрозы, или готовиться к смерти. Или и то, и другое. Но неплохо было бы для начала почувствовать себя живой. Сладковатое, похожее на неудачный наркоз облако безразличия прятало ее от нее же самой. И жизнь, и смерть сквозь это облако казались выдумкой. Посматривая по сторонам, она не могла отделаться от ощущения, что то или иное содержание заложено в разные человеческие оболочки как в кусочки мозаики, а число возможных комбинаций ограниченно, так что все предрешено и нечего дергаться. Ее постоянно отвлекали какие-нибудь мелочи: это плетеный шнурок змеиной расцветки от капюшона чьей-то куртки, а вот это - шапка слишком крупной вязки (что значит "слишком?"). Среди бесчисленных подробностей мысль о собственном не-существовании, отсутствии не вызывала у нее, казалось, никаких эмоций.
Такое равнодушие ей и самой было странно. Когда в прошлом умирали близкие ей люди, она подолгу возвращалась к воспоминаниям о них, радовалась малейшим пустякам, выступавшим вдруг из путаницы забвения, в то время как каждый изгиб разлуки с ними причинял боль. Но сейчас та часть ее существа, которая пыталась почувствовать на себе, каково это - уйти из жизни - воспринимала такую возможность как нечто будничное и незначительное.
Возможно, мы просто не любим отпускать других, а на себя чувство собственности не распространяется, предположила она и опять - в который раз - поймала себя на бессильном понимании того, что совсем не о том задумывается. В голове не мысли, а мыши. Их движения сопровождаются неприятными шорохами, они серые, мелкие, пахнут глупым мышиным страхом. Нет, не надо...
Облако сонливой безучастности мгновенно испарилось, как сахарная пудра с именинного торта, когда задувают свечки. Ей теперь хотелось кричать и выть на весь город, что ее хотят убить, звать на помощь на разных языках. Напоминать людям сразу о двух неприятных обстоятельствах - во-первых, что с ними тоже может случиться несчастье, и во-вторых - что они вовсе не ждут изо всех своих душевных сил случая кого-то спасти, по первому или последнему призыву не спешат на помощь, будучи постоянно заняты иными насущными делами.
Время еще оставалось, она доехала до "Энциклопедической" и прошла, не торопясь, переулками к выходу станции "Магна Плаза", там они договорились увидеться. Огляделась, выбирая, где бы им поблизости присесть. Минутах в двадцати ходьбы ее любимое кафе "Эсцетт". Далековато, пожалуй. Напротив чайная системы "Green Tea" - хорошо, тихо и недорого, но там как-то хочется молчать, а сегодня надо поговорить. Жаль. За углом погребок "Земля Уц", там интерьер ничего, но кормят так себе, да и темновато. Еще недалеко забегаловка в амстердамском стиле, с коричневыми стенами. Наверное, туда.
Пока она ждала у метро, с ней то и дело пытался завести беседу неопределенного возраста и неопрятного вида мужчина. Он слонялся из стороны в сторону, явно никуда не спешил и, похоже, забыл, когда спешил в последний раз. "Вы что, - спрашивал он, - не хотите со мной говорить? А почему?" Она не удивилась бы, если бы он еще спросил, почему она избегает общения с ним активнее, чем угрожающего ей убийства.
Ответа она не знала. Ее инстинкт самосохранения, подкрепленный умением и желанием не ввязываться в склоки, интриги, неприятные знакомства и сомнительные отношения, почему-то отказывал сейчас, в ситуации, когда необходимо было элементарно защитить свою жизнь. Она с усилием снова представила себя со стороны. Да, конечно, ей не хочется, чтобы ее, вот эту молодую женщину, сегодня или завтра отправили на тот свет. Да, пускай пожила бы еще лет сорок-пятьдесят, за такое время что-нибудь да успела бы сделать небесполезное. Кто знает, нашла бы любимого, вырастила ребенка, возможно, не одного. Тогда бы нынешняя угроза вызвала у нее совсем не такую реакцию, а прежде всего серьезный внутренний протест, которого она в себе не находит. Да и какой смысл сейчас тратить время и силы на поиски того, чего нет, и предположения о том, что было бы, если бы.
Тот, кого она ждала, подошел. Большие глаза не всегда выглядят грустно. Его глаза уж точно не были грустными. Просто большими, без всяких дополнительных признаков.
Этот человек - через пять минут он сидел напротив нее за столиком (белый свитер в зеленую полоску, сзади темная стена, неплохо смотрится, отметила она) - сколько она его знала, никогда не рассказывал о событиях своей жизни напрямую. Когда у него что-нибудь случалось, об этом можно было догадаться лишь по косвенным признакам, по совокупности микроскопических изменений в его поведении. Например, он ни с того ни с сего начинал изъясняться сбивчиво, темно и торжественно, или глупо шутить. "Только один таракан из десяти может считаться практически здоровым", - как-то так. Если дело все же доходило до конкретных обстоятельств, то он раскрывался настолько неестественно, драматично и через силу, что желание интересоваться его частной жизнью и вообще делать попытки сближения пропадало надолго.
Видимо, из деликатности он не спрашивал, что у нее с лицом, а она вместо того, чтобы перейти к делу, размышляла, чего бы заказать, упрекая себя в том, что "так неразборчива в этой проклятой еде". К ней привязалось детское воспоминание: она слизывает со стола смесь корицы с сахаром, оставшуюся от яблочного пирога.
Через час ему нужно было возвращаться на работу. Он был начальником подразделения телефонных операторов службы спасения и первичной психологической помощи в кризисных ситуациях. Каждый день спасал чужими руками сколько-то жизней, а что касается его собственных рук, то, по ее представлениям, при такой должности в дополнение к ним давно должна была вырасти пара ангельских крыл.
Очень важно, кто твои друзья, думала она, но еще более важно, что происходит. Почему она не сказала ему до сих пор ничего? Он может посоветовать, как действовать. Предложить помощь. Или успокоить ее, что подобные угрозы почти всегда означают демонстративное поведение и реальной опасности не представляют.
Она вертела в руках кофейную чашку и молчала.
Тем временем он рассказывал, что у них в конторе есть специальные люди, которые сочиняют готовые фразы для быстрых ответов на часто повторяющиеся, типичные то есть, жалобы. Принцип построения этих фраз, -говорил он, - отвлечение от наведенных социумом негативных установок.
Она мало что в этом понимала, но слушать молча ей в какой-то момент стало уже неловко, и она ответила: "А есть люди, которые профессионально отмывают от земли овощи. Ну, ты знаешь, в супермаркетах мытые картофелины продают, морковь, да? Представь, кто-то приходит по утрам на работу, день за днем, видит там кучу грязных корнеплодов, подходит к ней, берет первые несколько штук и идет их мыть".
Возвращаться домой ей, понятно, не хотелось. Заночевать, что ли, примеривалась она к зданиям, где-нибудь в городе (уже начинало темнеть), или, авось не замерзну, погулять по улицам до утра. Можно ходить и заговаривать с прохожими. В безличной манере. Пусть боятся. Она усмехнулась.
Взгляд ее упал на неровно прилепленный к стене листок, она подошла ближе и прочла: "расклейка объявлений". Значит, догадалась, объявления на зиму чем-то заклеивали, а теперь, ближе к весне, начинают, наоборот, расклеивать. Снимают верхний слой, а там оно сохранилось все как было. Сезонные работы.
"Царствие мне небесное", - почему-то произнесла она вслух. "Ну и что, многих убивают", - добавила про себя.
Про себя, да.
"Последний раз, когда мне кто-то понравился, - вспомнила она, - по-настоящему понравился. Сколько лет назад это было? Три-четыре-пять? Летом или осенью? Темные седеющие волосы, рассеянный вид, неуверенные движения, джинсы, очки, газета. Он тогда вошел в вагон, осмотрелся в поисках свободных мест, сел рядом с ней и погрузился в чтение раньше, чем удобно устроился. Она прочла через его плечо две большие статьи, несколько заголовков - и все, пора было выходить. Он действительно ей тогда понравился, но они вряд ли еще хотя бы раз в жизни увидят друг друга. Город разбросан и суетен. Все города теперь одинаковы. А некоторые истории бывают такими короткими, что не успевают начаться.
Она не заметила, как пришла почти к своему дому. Все-таки тянуло именно туда.
В соседнем дворике жила статуя, может быть, памятник - она раньше не интересовалась. Каменная девушка с поднятыми руками и запрокинутой головой долго и расточительно одаряла небо скорбным взглядом. Она постояла несколько минут рядом, тоже запрокинула голову, как бы пробуя нездешнюю жизнь. Привыкая.
- Иди домой.
Строгий такой детский голос. Мальчик, лет четырех-пяти, рассматривал ее сквозь темный воздух.
Хорошо говорить "иди домой", когда дома тебя ждут мама с папой (или кто там его ждет? бабушка? сестра или брат? собака, кошка, черепашка, рыбки?), вкусный ужин, чай с печеньем и мультики в телевизоре, а не сумасшедшая с бритвою в руке.
Пойти, что ли, и вправду домой - помимо безразличия и усталости, к этому ее склоняло еще и любопытство. Ей было важно знать, кому это так сильно понадобилось, чтобы ее не было. В том, что кто-то хочет ее убить, виделось ей, был намек на то, что она живет неправильно. Кому-то мешает и не осознает, кому и почему. Функции внутривидовой агрессии, припомнилось из вчерашнего чтения с монитора. Выживание сильнейших и равномерное распределение вида по плотности проживания. Экологически правильно находиться как можно дальше от других представителей своего вида в пределах отведенной ему территории.
Вот сейчас, подумала она, у моего прошлого и настоящего, наверное, заканчиваются ресурсы для будущего. Больше нет событий, которые заставили бы меня захотеть что-то изменить. Нет мотива избегать смерти. Она ощутила превосходство нападавшей, полноту ее жизни, в которой, например, попытка убить кого-то - важное звено в цепи других действий, крепко, но без потери гибкости удерживаемое соседними. Вполне возможно, что за неделю эта девчонка успевает не единожды пересмотреть многие свои мнения, и все вместе связывается у нее во что-то очень прочное, наматывается, как кокон. А в моей жизни, вздохнула она, случившееся, конечно, никакое не звено, а что-то вроде дырки от звена или выпавшего зуба. Произойдет ли со мной что-нибудь настоящее, прежде чем она до меня доберется? Хотя, с другой стороны, почему непременно должно что-то произойти? Откуда эта привычка относиться к каждому дню как к беспроигрышной лотерее с каким-никаким сюжетом на выходе? Какой смысл в пересказе подобных сюжетов? Зачем говорить о судьбе и биографии с почтительным волнением в голосе, если они не более чем...
Она подняла голову и обнаружила вывеску чайной "Green Tea" - в точности такой же, какую она видела днем. И ей больше всего на свете захотелось хорошего горячего чая. Она потянула дверь на себя.
Непонятно, что это был за чай, но очень скоро на нее снова, как несколько часов назад, наплыло сладкое чувство безопасности - вязкое, обволакивающее и быстро застывающее вокруг любого изменения обстановки. Казалось, где-то поблизости нажата кнопка записи, и все ее ощущения мгновенно наполняются такой древностью, что перерастают желание сохраняться вечно.
Снаружи началась метель. Большое теплое небо прикрывало скромные радости городского уик-энда, прохожие шли обсыпанные, как снежные барсы, благо чем не охотничьи угодья все эти вечерние магазины. Едва не коснувшись окна, пролетела стайка смутно очерченных созданий - не то какие-нибудь воздушные одноклеточные, не то ангелы в пуховиках.
Сладкое чувство безопасности не отменило ясного понимания того, что угроза никуда не ушла, как не исчезли ее оцепенение и неспособность сопротивляться. В этом чувстве не было никакой защиты, кроме той, что теперь можно было слышать, как летом во время грозы оконные конструкции становятся духовыми инструментами воздушных потоков, выкладывать на стенах и на полу свежесорванными во сне яблоками короткие и длинные слова, заваривать золотистый напиток из ничего и пить его мелкими глоточками, найти в глубине шкафа любимый фильм и в мгновение прокрутить все его десять серий и еще одну, якобы несуществующую, думать о себе как о жертве, напрасной, но все же наделенной сознанием, для которого миф превыше страха смерти, а в недолгом обряде больше жизни, чем в многочисленных днях, отличимых один от другого не иначе как по погоде и самочувствию, созерцать гаснущие одно за другим окна в высоком доме напротив, разделяя довольство всех, кому не надо завтра рано вставать, потому что выходной, знать, что когда говорят, будто жизнь прекрасна, то имеют в виду, конечно, не всю жизнь, а вот такие ее моменты, и было бы неплохо собрать их все вместе и последовательно пройти сквозь, но увы, время от времени совершенство из природы заботливо изымается.
Она поднялась, оделась (оболочка безопасности скользнула в рукава и деликатно отодвинулась на полметра от тела, по-прежнему окружая ее со всех сторон и сопровождая каждое движение) и вышла с видом человека, который знает, куда направляется, и не расположен отвлекаться.
Однако впечатление это было более чем обманчивым, и отвлечь ее, остановить, повернуть в противоположную сторону не составило бы в эти минуты никакого труда. Собственно, она сама, без постороннего вмешательства, замедлила шаг, проходя снова через двор мимо каменной девушки с поднятыми руками и запрокинутой головой. Остановилась, подошла ближе и прислонилась к статуе. Та была чуть ниже ее ростом, но из-за направления взгляда казалась выше.
"Скажи, - обратилась она, - вот если бы у тебя в руке был нож, ты бы ударила - ну, меня, или кого-нибудь, кто бы тебе не понравился?"
Изваяние, похоже, не знало, что ей ответить. Или не знало, как.
"Вот объясни, - продолжала она, - в моем возрасте рано умирать или не очень? Бывает ведь так, что человек и сам не знает, сколько ему лет, не понимает, сорок их или дважды по двадцать. Или четырежды по десять. Или тридцать пять и пять. А я точно знаю - мне шесть раз по пять и еще четыре. Шесть пятилетних девочек и седьмая четырехлетняя, зовут их Лена, Оля, Таня, Катя, Аня, Юля и маленькая Маша. Не важно, какое из этих имен мне дали как единственное. И ты понимаешь, было бы совсем ни к чему скрываться от угроз и нападений, но седьмой малышке очень уж хочется дорасти до остальных. И все они вместе хотят дождаться времени года, когда вкуснеет виноград, а еще чтобы им подарили семь гномов и показали семь холмов, как их там: Палатин, Авентин, Квиринал,.. да что я с именами, все города теперь одинаковы. Других детей у меня нет, а для каждой из них нет меня, ведь разве им объяснишь, что они живут внутри кого-то одного, кого никогда не видели? Я могу существовать для себя, для убийцы, для родителей, друзей, знакомых, для своих будущих детей, для того мальчика, который сегодня смотрел на меня в этом дворе. Они все могут что-то сделать со мной: поговорить, полюбить, убить, велеть идти домой, пройти мимо - все, кроме этих семи самых близких мне существ. Зачем цепляться за такую жизнь? Как случилось, что они не помнят меня, не ощущают сладкого вкуса безопасности на моих губах, не спрашивают, почему мои мысли заняты почти все время не ими, а бог знает чем, путеводителями по Африке, мойщиками картофеля, бергамотом, осенним призывом..."
Мимо прошли две женщины. Она слышала их лучше, чем видела.
"Он меня совсем не понимает, - сказала одна. Я как будто разговариваю сама с собой. Я говорю, говорю, а он молчит, а потом встанет и уйдет".
Вторая шумно выдохнула непонятно какое, но определенно сочувственное междометие, взгляд ее метнулся в сторону, нашел тускло освещенный двор, какую-то бедно одетую тетку рядом со знакомой статуей - и остановился. Так смотрят из окна вагона проездом туда, где ждут и обещали встретить, а пока за стеклом ничего особенного: исчезающие виды, сторонняя жизнь.
2003, 2004
Copyright © 2004 Ольга Зондберг