Десять лет тому назад С.Ануфриев, Ю.Лейдерман и П.Пепперштейн (в последствии в группу вошел В.Федоров) основали группу "Медицинская Герменевтика". Они определили ее как "высказываю-щуюся пустоту". Первоначальная греза ее участников состояла в том, чтобы отказаться от слов в пользу терминов, создать чистый язык терминов. Слова не устраивали медгерменевтов тем, что, будучи придуманы не ими, имели неподконтрольный им срок жизни. "Условия" прочих слов, которые не являются терминами, расплывчаты, √ поясняет Пепперштейн, √ Поэтому время, отпущенное им, кажется вечностью. Термин же определен, он рожден искусственно, поэтому его время √ живое и ограниченное время несовершенного создания". Время жизни обычного слова велико, и никто не в силах его укоротить; возможно ничто так не ограничивает демиургическую претензию отдельных лиц, как слова. Прием "Медгерменевтики" состоял в том, чтобы как можно больше слов превратить в термины, тем самым взяв срок их жизни под контроль. Если, скажем, колобку суждена долгая жизнь, то изобретенный термин "колобковость" будет, как казалось медгерменевтам, жить столько времени, сколько пожелают его изобретатели. Члены группы придумывали целые пласты терминов, становясь хозяевами собственного мира. Часто это были аппроприированные слова обыденного языка ("ортодоксальная избушка", "площадки обогрева", "Белая кошка"), а иногда превращались в термины имена собственные (принцип "Конашевич"). При этом теоретический дискурс, с одной стороны, снижался, сближаясь с обычным словоупотреблением, а с другой √ беспредельно расширялся: ведь теоретическим могло стать буквально все. Тем самым завершалась и одновременно доводилась до абсурда советская картина мира, строившаяся из фрагментов произвольно скомпонованной и наспех объявленной ортодоксальной речи. Теоретизирование "Медгерменевтики" развивалось на фоне энергетического упадка советской идеологии и было своеобразной формой ее приватизации. Потом случилось неожиданное: вакуум социальности так и не был заполнен, напротив, катастрофически расширился, и то, что еще недавно страстно обсуждалось в узких кругах, стало расти повсеместно, как сорняк. Проблемой стало хоть какое-то ограничение пустотностью стремительно набухающей пустоты. Контуры новой ситуации прихотливы и постоянно меняются; в результате никто не знает, как не быть ей имманентным. Герметичное становится читабельным, трансгрессивное √ модным. Что такое московская концептуальная традиция hic et nunc, в каком отношении стоит она к тому, что претендует быть актуальным, неясно, видимо, не только мне. Особенно эта неясность дает о себе знать в культуре, пока еще не выработавшей механизм музеификации и пытающейся вместо этого поддерживать акции "настоящего момента" на неимоверно высоком уровне. Эта попытка каждодневно проваливается и возобновляется, чтобы провалиться и возобновиться снова. "Медгерме-невтика" постоянно изобретала термины, стремясь наводнить ими мир, вызвать панику на бирже понятий; за инфляцией и крахом должно было последовать небесное спокойствие, самодостаточность свежевыпеченного и с тех пор постоянно заново выпекаемого космоса.
Но выпекание колобков началось в СССР давно, а "колобковость" существует до тех пор, пока выпекаются колобки. Контролируемая жизнь терминов все-таки зависима от жизни слов, выпекаемых никому неподконтрольной коллективной сущностью. Кроме известных "народных" колобков существовали задолго до "Медгерменевтики" и колобки "идеологические", ортодоксальные, изготовляемые по заданию партии. Один из них был изготовлен писателем Фадеевым по заданию ЦК и включен в книгу "Молодея гвардия". В каком-то смысле это √ прототип Дунаева из "Мифогенной любви каст".
Вот этот отрывок из самого конца романа Фадеева: "У командующего была простая, доставшаяся ему от отца и деда крестьянская фамилия. После этих боев она выделилась среди фамилий других военачальников и сохранилась в памяти жителей Северного Донца и Среднего Дона. А теперь, за два месяца боев на Юго-Западном фронте, фамилия эта стала известной всей стране, как и фамилии других военачальников, прославивших себя в великой Сталинградской эпопее. "Колобок" √ это было его новое прозвище, о котором он сам и не подозревал.
Прозвище это в известном отношении отвечало его внешности. Он был низкий, широкий в плечах, грудастый, с полным, сильным по выражению и очень простым русским лицом. При этой тяжеловатой внешности он был легок на подъем, подвижен, глаза у него были маленькие, умные, веселые, а движения ловкие и круглые. Однако он был прозван "Колобком" не за эту свою внешность.
По стечению обстоятельств он наступал теми же местами, по каким отступал в июле и в августе. Несмотря на тяжесть боев в те памятные дни, он тогда довольно легко оторвался от противника и укатился в неизвестном направлении так, что противник и следу его не мог найти.
Влившись в состав частей, образовавших впоследствии Юго-Западный фронт, он вместе с ними зарылся в землю и так и просидел в земле вместе со всеми, пока иступленная ярость противника не разбилась о их каменное упорство. А когда пришел момент, он вместе со всеми вылез из-под земли и √ покатился сначала во главе этой же дивизии, а потом армии, по пятам противника, беря тысячи пленных и сотни орудий, обгоняя и оставляя у себя в тылу на доделку разрозненные части противника, сегодня одной ногой еще на Дону, а другой уже на Чиру, завтра одной на Чиру, а другой уже на Донце.
И тогда из самой потаенной солдатской гущи выкатилось это круглое сказочное слово "колобок" и прилепилось к нему. И впрямь, он катился, как колобок."
Написанный в жанре лирического отступления, этот пассаж по-своему самодостаточен.
"Колобковость" командарма не имеет значения для фабулы "Молодой гвардии", и Фадеев мог спокойно убрать эту страницу √ мало что бы от этого изменилось. Тем более любопытна его внутренняя логика. Фамилия генерала не называется, ибо в ней также заключена своя "колобковость" √ число выпекаемых Россией Ивановых-Петровых-Сидоровых не уступает числу выпекаемых колобков. Среди военачальников его выделяет скорее "колобковость", а не "простая крестьянская фамилия", какую √ или подобную которой √ наверняка носили и другие генералы. "Колобкова" и его внешность: легкость на подъем при кажущейся тяжеловатости, "глаза маленькие, умные, веселые, а движения ловкие и круглые" (именно таким принято изображать колобка в детских книжках). Казалось бы, этого сходства достаточно, чтобы заслужить генералу прозвище "Колобок". Но он "был прозван "Колобком" не за эту свою внешность". Порядок сходства недостаточен для того, чтобы " из солдатской гущи" выплыло правильное, ортодоксальное имя. Ведь по сути голова каждого из нас обладает свойствами несовершенного колобка. А голов на свете еще больше, чем "простых, крестьянских" фамилий. Особое право на почетное прозвище (о котором сам его носитель, что характерно, не подозревает вовсе) дает ему то, что можно назвать "стратегией колобка". Из чего она состоит? Из умения в нужный момент дематериализоваться, исчезнуть, зарыться, скрыться от противника без следа. Это неполная дематериализация: колобка нет и в то же время он есть, существует. Он умудряется противостоять в состоянии исчезновения. Не существуя для врага, он существует для своих, оказывая противнику сопротивление из зоны невидимости и неуязвимости. Это еще коллективный колобок, зарывшийся в землю вместе с частями будущего Юго-Западного фронта: на этой стадии "стратегия колобка" не нуждается в имени собственном √ подземным колобком является каждый из солдат и офицеров, обладающий"каменным упорством". Имя собственное соединяется с колобковостью на второй решающей фазе, когда колобок выбирается из-под земли и начинает катиться. Командарм √ это катящийся по местам своего недавнего отступления "Колобок". Только сейчас появляется необходимость в имени собственном, в прозвище конкретного человека. "И тогда из самой потаенной солдатской гущи выкатилось это круглое сказочное слово "колобок" и прилепилось к нему". Коллективный "колобок отступления" становится ортодоксальным идеологическим "колобком наступления". Хитрость идеологического колобка в том, что он не знает о своей колобковости, считая себя обычным генералом с простой крестьянской фамилией: слово "прилепилось к нему" как нитка или как пятнышко, брызнувшее из "солдатской гущи", которое можно не замечать годами, так оно мало. По сути это имя собственное самой массы наступающих вслед за генералом-колобком солдат. Так она видит себя в предводителе и через него.
Процесс приватизации ортодоксальных колобков, изъятия их из идеологического употребления, повторяю, был особенно значим на излете определенного времени. С 1992 года медгерменевтическая кулинария начинает осуществляться в среде, где "первичные колобки" больше не производятся. Она приобретает черты сначала траура по производителю "первичных колобков" (СССР), а потом соскальзывания в бесконечность. Не только любой жест можно повторить бесчисленное число раз, но повторение не нуждается в фигуре повторяющего. Нейтральность пустотности соприкасается здесь со стерильностью пустоты. Пустоты не локализованной в эзотерической речи, а гомогенно разлившейся везде. К ней невозможно групповое отношение. Повторяя, уже не сливаются, а, наоборот, различаются. Проступают стигматы авторства.
Вместо множества свежевыпекаемых колобков я вижу три улетающих вдаль детских шарика с нарисованными глазами и ротиками. А рядом еще с десяток шаров, разрисованных колобками. Тысячи воздушных змеев взлетают все выше. Как тут не вспомнить меткое народное выражение: "На всякого колобка довольно простоты."