Физиология счастья
Рай начинается с повествования об утрате.
Рай всегда является "потерянным раем" - раем, потерявшим память о себе как о рае. Обнаружение деталей (частей), которые считались потерянными, порождает счастье - доступный нам, реставрированный фрагмент Эдема. Вспомним снова об эмбрионе, обретающим и теряющим органы в ходе пренатальной эволюции. Со всеми этими "жабрами" и "хвостами" мы расстаемся навсегда, чтобы затем "узнать" их в собственных гениталиях и назвать с помощью мата на языке предрождения.
В этом контексте человек-амфибия эквивалентен гермофродиту. Существование одновременно на суше и в воде аналогично использованию двух видов полового аппарата. Утрата подводного дыхания обрекает нас на печаль и на мечтательность - мы постоянно слегка задыхаемся, что заставляет нас инструментировать "пизду" в качестве отдушины, в качестве вентиляционного и респературного устройства. "Удушье" легко переходит в "жажду". Во многих языках выражение "пустить к воде", "дать глоток воды" и т.п. обозначает согласие женщины на сексуальный контакт с мужчиной. Как говорят в России, женщина "дает" мужчине. Она "дает", чтобы "взять", поскольку - с физиологической точки зрения - "дающим", вроде бы, является мужчина.
Однако, это только отчасти так. Поскольку нас сейчас интересуют дополнительные ресурсы дыхания, следует отметить, что именно женское тело является ключом к этим ресурсам - достаточно вспомнить страх Пруста перед астматическим приступом, запечатленный в "Поисках утраченного времени" в виде двух сквозных переживаний - ревности и меланхолии (и то, и другое адресовано женщинам). С этим же связан сюжет о русалке. Мотив вагинальной респерации как утраченной возможности, можно усмотреть также в рассказе И.Бунина "Легкое дыхание".
Хвост - это руль, регулятор полета. Эректированный penis (phallus), используемый в качестве руля или штурвала в психоделическом trip’е - одна из сквозных "технологизаций" трансгрессивного делирия (о трансгрессивном делирии см. в тексте "Нарцисс и наркотик, Икона и зеркало" и других). При превращении тела галлюцинирующего в инопланетный космический корабль (один из лейтмотивов галлюциноза) эректированный penis занимает в этом корабле место штурвала, руля. Эрекция, не зависящая от воли человека - это мотивация "данного свыше" "нечеловеческого" закона (rules). Эмбриональный хвост (хуй) может быть делириозно технизирован и как средство связи (что соответствует его биологической функции) - так, в "Каширском шоссе" А. Монастырского описывается как посредством своего эректированного члена автор транслировал музыку Моцарта из своей московской квартиры в сердце своей знакомой, находившейся в подмосковном поселке Электроугли.
Образ "лечащего" или "считывающего" penis’а (реформистский по отношению к традиционному "протыкающему" или "пишущему" пенису) имеется в "Анти-Эдипе" Делеза. Гваттари - пенис, в этой интерпретации, есть инструмент заживляющий и стирающий, что заставляет вспомнить о хвосте, заметающем следы. В психоаналитической литературе "хвост" является символом фаллоса - в частности, "фаллическая мать" появляется в дискурсе Фрейда, когда он анализирует сон Леонардо да Винчи о коршуне к младенцу Леонардо, лежащему в колыбели, с неба спускается коршун и своим хвостом несколько раз сильно ударяет его по губам. Символ матери (коршун) орудует символом фаллоса (хвостом). По справедливому замечанию И.П.Смирнова "Фрейд был человеком эпохи символизма, одержимым криптоманией". Фрейда нередко упрекали в пансексуализме, многочисленные критики (как, например, Юнг) находили абсурдным и ограничивающим то обстоятельство, что фрейдовская расшифровка сводит означаемые всех возможных означающих к скудной сексуальной комбинаторике, к гениталиям, к бедному набору эрогенных зон на человеческом теле. Эта редукция, казавшаяся столь многим главным недостатком фрейдовского дискурса, на самом деле является его серьезнейшим достижением: Фрейд ограничил аморфную безграничность взаимного означивания, этот распухший внутрь себя вензель - воспользовавшись гениталиями как оружием аскезы, как режущей рамкой, Фрейд рассек и рамировал пресловутую "ризому". Сообщение Фрейда можно сформулировать и таким образом: есть в мире вещи, которые ничего не означают, которые ничего не могут означать, только потому, что все остальные вещи, так или иначе, означают их. Эти вещи - хуй и пизда. Фрейд действительно обожествил гениталии как границу языков, которая эти языки порождает. Бог - это то единственное в мире, что ничего не означает, потому что все остальное, так или иначе, означает Бога. В русской культуре, в русском языке такой дискурс, как фрейдовский, не смог бы возникнуть по той простой причине, что в этой культуре и в этом языке уже был мат. Фрейдизм в России был предвосхищен и заранее отменен матом, как таким опережающим эмбрионом, который всегда в матке, всегда издает бесшумный ликующий возглас вроде "А я уже здесь!" Дискурс Фрейда, строящийся на самоограничениях, ближе к аффирмативной религиозности, нежели дискурс Юнга, которого нередко уличали в заигрывании с религиями. В том уважении, которое Юнг испытывает по отношению к мистическому опыту древности, к магии, коллективной памяти, содержащей в себе "фундаментальное", в этом уважении есть нечто глубоко секуляризующее, нечто конформистское. Наследником этого конформизма является, отчасти, Бахтин, писавший о коллективных экстазах с оттенком мазохистического воодушевления.
Можно ли расценить фрейдовскую редукцию означаемого к гениталиям как проявление волюнтаризма, как некую "непроизвольную произвольность"?
И да, и нет. С технической точки зрения (то есть, с точки зрения имеющихся возможностей) эта редукция произвольна. Всякое означивание обратимо: если вагина и пенис зашифрованы во множестве предметов, то все эти бесчисленные предметы, все эти вещественные знаки, зашифрованы в самих пенисе и вагине. Гениталии символизируют все то, что призвано символизировать собой гениталии. Можно сослаться хотя бы на рассуждение об эмбриональном хвосте, приведенное выше. Если хвост - это знак пениса, то и пенис - знак хвоста. Сцена зарождения кастрационного комплекса переносится, таким образом, в материнскую утробу, причем мы опасаемся потерять не только свой хуй, но и свою пизду, поскольку мы уже лишились того и другого - утробный океан смыл наши жабры, он растворил в себе наш хвост. Пренатальное бытие, возможно, не столь идиллично, как это представлялось классическому психоанализу, раз там имеют место такие утраты. Автономный пенис с хвостом и самостоятельный хвост с пенисом - парциальные кентавры, искушающие прародителей, стоящие у истоков Adam’s family (семьи Адама). Эти монстры заплетают означивание в клубок, они делают всякий знак "знаком знака". Аффирмативен жест установления предела этим хтоническим вегетациям, и Фрейд, повторяющий лепящие и рассекающие жесты ветхозаветного Бога-творца, устанавливает этот предел, говоря: вот гениталии, и они ничего не значат, кроме самих себя.
С другой стороны, с экономической точки зрения (то есть с точки зрения ограниченности имеющихся возможностей) фрейдистская редукция является скорее непроизвольной. В этом смысле, можно сказать, что у Фрейда "не было выбора". Экономические реалии наиболее очевидным образом репрезентируют себя в дискурсе (в частности, в психоаналитическом) посредством двух типов метафорики - финансово-денежной и энергетической. Следует учитывать, что любая технология, любой специализированно-инструментальный словарь возникает на стыке техники и экономики. Слово приобретает статус terminus tecnicus, когда его технический потенциал (то есть содержащиеся в нем возможности метанимических конверсий) вводится в ситуацию сжатого и экономически распределяемого времени (см. значение слова termin как даты, отпущенного срока, временной черты).
Предполагается, что денежная и энергетическая фразеология свободно обмениваются друг на друга, поскольку энергии всегда чего-то стоят, а стоимость всегда энергетически заряжена. Так, Libido "инвестируется", и говорят о либидном заряде.
Свойство "абсолютного означаемого", которое Фрейд придал человеческим гениталиям, Кант приписывал всякой вещи, в той степени, в какой она является "вещью в себе". Однако, современное общество оказалось не в состоянии содержать такое количество ничего не означающих вещей, эти вещи "нерентабельны", они атопичны и утопичны, потому что не имеют места на человеческом теле. Фрейд работал на экономику западного типа, ставящей своей целью массовую охваченность благосостоянием. Такая экономика (заботящаяся не столько об энергоресурсах производства, сколько об энергоресурсах потребления) стабилизирует совершающиеся в ней процессы обмена посредством необмениваемости, гиперконвертируемости эрогенных зон. Это те участки человеческого тела, где "человеческое" прерывается, где антропоморфизм терпит поражение. Но именно эти участки гарантируют "человечность" всего остального тела.
Психоанализ считал, что условием самопорождения психических энергий является вытеснение и преодоление вытеснения, противонаправленность и конфликтность различных инстинктивных импульсов. В проекте своей герменевтической тотализации, Фрейд, казалось бы, игнорировал порнографию, точно также как в своей онейрокритике он игнорировал откровенные сексуальные сновидения, прямолинейно изображающие совокупление с желанным объектом влечения. И то, и другое с фрейдистской точки зрения, является крахом сигнификации, точнее - угасанием сигнификации, которое, по идее, должно сопровождаться угасанием всяческой энергетики, "иссяканием сил".
Мы позволим себе усомниться в том, что порнография и откровенные сновидения "слабее" завуалированных и тщательно зашифрованных сексуальных сюжетов. Эта "энергетическая слабость" является условностью, которая навязывается нам постериори, и это навязывание имеет экономический смысл. Дискриминация порнографии напоминает систему таможенных барьеров, с помощью которых правительство защищает товаропроизводителей своей страны от чересчур жесткой конкуренции на внутреннем рынке.
Порнография - это "униженный рай". Недаром порнофильмы в западных кинотеатрах всегда идут non stop - предполагается, что войдя внутрь, в порнозону, мы выпадаем из времени и начинаем существовать в квазибиологических ритмах своего то возникающего, то исчезающего вуайеристического вожделения.
В наше время принято надеяться на то, что виртуальная революция и галлюциногены постепенно будут способствовать эстетической эмансипации и техническому усовершенствованию порнографии. Наличие AIDS, казалось бы, также должно способствовать тому, чтобы к порнографии вновь отнеслись с почтением.
Вслед за Малевичем, озаглавившим свой манифест "Бог не скинут", мы можем сказать, что и "рай не отменен". И при обсуждении этого рая нам не обойтись без обсуждения мата, порнографии, наркотиков и технических приспособлений.
В соответствии с ветхозаветной Книгой Творения Бог создал мир словом. Слова "Да будет свет" были заклинанием, инструментом, с помощью которого был создан свет. Создав мир, Бог создал суждение о мире - "Хорошо весьма". Слова "Хорошо весьма" не являются частью мира и не являются инструментом его создания. Они представляют собой границу, посредством которой Бог разделил Себя на Себя-До-Творения и Себя-После-Творения. За суждением "Хорошо весьма" располагается "сплошной Бог" - такой, каким Он был до "семи дней". Сама же зона суждения, зона "инспекционной оценки", выставляемой по Высшей Оценочной Категории, т.е. внутреннее пространство слов "Хорошо весьма" является прообразом рая.
Суждение, оценка, порождаемые разумом, являются условием блаженства. Считается, что сознание обслуживает страдание. Однако, наслаждение не является наслаждением, если оно не освидетельствовано разумом в качестве такового. Более того, блаженство не должно охватывать нас полностью и без остатка, оно не должно быть тотальным для того, чтобы сохраниться в качестве блаженства. Однако, этот остаток не должен быть помехой, он не должен подтачивать блаженство, иначе рай обратится в свою противоположность, и мы вскоре будем измучены. Этот остаток, не оккупированный блаженством, должен быть "иным блаженством". В нашем жаргоне мы называем этот остаток УЮТОМ, он также может быть назван РАЗУМОМ.
Последние несколько фраз, написанные в "модальности долженствования" (в них четыре раза употребляется словосочетание "не должен", и один раз слово "должен", причем все эти глаголы относятся к существительному "остаток"), могут напомнить дискурс Просвещения - "рассуждения о пользе приятного и приятности полезного". Впрочем, речь идет о вещах конкретных: чтобы мы могли испытывать счастье, необходимо, чтобы нечто приятно отвлекало нас от этого счастья, поскольку счастье - это один из видов неполноты, инвариант расщепленности. Счастье - это глубокая, редкая, гениальная форма цензуры.
Находясь в угаре любви, мы вдруг обнаруживаем, что бормотание радиоприемника в соседней комнате и есть та непредвиденная печать, с помощью которой мы можем "заверить" оргазм. В вихрях и потоках делирия мы слышим лепетание разума, толкующего о чем-то постороннем - и в этом лепетании открывается источник прохлады, или источник тепла в зависимости от того, к чему мы, в данный момент, ближе - к "перегреву" или к "заморозке.