11. Толпа.
Происходит великая путаница понятий, смыcлов: вавилонское столпотворение, и мы в процессе... Так, должно быть, бывает всегда, когда рушатся безумные супербашни. Сколько замечательных домов могли построить на берегах Тигра и Евфрата в плодоносящей долине. С верандами и красными черепичными крышами... утопающими в садах и ленивом плеске равнинных рек... в долине самодостаточности, где было всё для счастливого человеческого детства: добрая зеленоватая река, песочные острова, в окружении серебристых ив, лунных даже под блеском полуденного солнца. Можно было украшать дома пёстрым перламутром, расписывать глиняные таблички простодушными буквами: Д - дом, О - солнце. Буквы птицы, буквы - лодки, деревья. Буквы - впечатления, из которых возникали слова, наполненные ясным смыслом и тексты материализующегося в письменах сознания. Должно быть, когда рушились стены Башни и дождь хлестал по щёкам мешая забыться, люди кричали друг другу что-то очень важное и думали, что это вой ветра мешает им услышать и понять друг друга. Но потом, когда буря улеглась и успокоилось небо, настала полуденная тишина, и в ней возникли знакомые голоса. В начале это был плач и причитания из стонущих гласных, но потом все горячо заговорили, и воздух наполнился криками птичьей стаи. Испуганные люди трясли друг друга за плечи, впивались глазами в глаза и кричали, не понимая друг друга, одно и то же: "Господи, неужели это случилось со мной?!" Наступили времена катастрофы - забвения слова, которое было в начале.
- "На свадьбе было двести человек. Оркестр, правда, слишком громко, но, знаете ли, это даже хорошо - заводит и выключаешься. Там вела такая опытная тётка с железной глоткой и микрофоном. Всё организованно - никому опомниться не давала: ла-ла-ла... без умолку. Голова лопается, ничего не соображаешь - хорошо гуляли. Напрыгались кто как хотел. Там, одна, кило на двести, такое выдавала... Короче, расслабились, а то, знаете, где ещё почувствуешь себя людьми?" - "А кто женился?" - "Молодые, лет по двадцать. Хорошенькие такие. Невеста - куколка. И этот был, в кипе - ну... как его - ну... это, как там... делал. Очень красиво. Конечно, родители в долги влезли (вкалывают по-чёрному), - но что поделаешь, такое событие... - "А зачем они женились?" - "А?... Так, по любви... как все..." - "Не надо печалиться, вся жизнь впереди, ... надейся и жди" - поют и скачут двести кило оптимистичной плоти. Бедный Хомо, это случилось с тобой. Именно с тобой, а не со всеми. Нету мы - давным давно рухнуло -- и в Вавилоне, и в Энске, а ты и не заметил, что живёшь среди обломков: один - одинёшенек... Раньше случалось с ними... там, в предалёкой Месопотамии, а теперь... с тобой, говорящем на беспечальном языке перепутанных понятий, смыслов, когда слово может быть не услышано никогда... в энтузиазме вкалывания "по-чёрному" - на строительстве будущих обломков.
Со мной, со мной... происходит со мной. Странные бессмысленные шоу чьих-то супербашен: "Позвольте, как же это?... Меня заставляют играть в какой-то пошлой комедии, играть роль какой-то бутафорской вещи! Не... понимаю..." Увы, Антон Павлович, я понимаю. Да, именно так -- три пишем, два в уме. О-кей, всё понимаю: связала причины со следствиями; всё замечательно сходится. Полная победа ума и ясность превосходная... превосходность ясности над чем? Что дальше? Достигла высот необыкновенных -- покаялась, почистила зубы, помыла полы. Что мне за это будет? - "А что?" - лениво шевельнулась фигура в пледе. - "Да так, интересно..." - "Завидно, что ли? Хочешь махнуться?" - "Да нет, спасибо, чтоб я свои шестьдесят... на двести?... свой печальный облик... свою комнату..." - "Вот и иди себе ... в комнату, плохо, что ли? - "Нет, хорошо. Правда - истинная правда"...
Этот гриб в прелестной шляпке есть нельзя. Я не сказала уничтожить - он прекрасен - совершенство в своём роде, но не ешь - ты не осилишь. Твой желудок слишком нежен и менять его не стоит из-за этого гриба. И заметь, я не сказала: "Сволочь - гриб" - я не судила. "Не суди, судим не будешь."... Впрочем, если хочешь - ешь.
Всё лето я готовилась читать лекции о компьютерах и всем, что с ними связано. Это была совершенно безумная затея, очередная вавилонская башня, конечно. Но, странным образом, мне дорога моя тогдашняя иллюзия, вернее, фантастический опыт мучительного отказа от прекрасной и благородной идеи "сеять разумное, доброе, вечное" - "строить коммунизм в отдельно взятом"... ПТУ. Мой фильм, должно быть, вырвался на волю - на сцену, к зрителям -- к свисту и топанью ногами. Что-то произошло с сообщающимися сосудами: разбилось сердце или лопнуло терпение. Может быть, моя планета вошла в область метеоритов или пережила извержение вулкана... мне пришлось надолго покинуть её. И вот, совсем недавно, стихия угомонилась... и я, после долгого мучительного марафона, в своей комнате, у окна, за которым видна сосна и дальше, у забора, на границе с пустыней, два старых эвкалипта.
Избавиться от мыслей я пытаюсь сонетом. Вернуться в сад, без знанья добра и зла - об этом все мысли. Замкнулся круг - и вечной чередой движенье лиц, рук...
ПТУшники официально обретались на дне системы советского образования. Но в иных системах, например, в солнечной, занимали своё иное место: "под солнцем" и мне каким-то мистическим образом приходилось быть относительно - понимаете? То есть, я в упор не видела советской иерархии, как будто и не было этой Башни вместе с её сияющей вершиной. А люди... казались мне людьми, словно и не карабкались вверх вопреки земному притяжению. И Марк Крысобой... тоже... казался мне добрым человеком. Идея равенства тогда трансформировалась в моём сознании буквально, на уровне "сравнительного образа" -- любого случайного Хомо я сравнивала с собой и Таней Лариной и общалась с этим среднеарифметическим - мастерила наспех сообщающиеся сосуды... бутафорские вещи для пошлых комедий. Заметьте, каким самостоятельным смыслом наполнены слова, словно что-то подсказывают важное, забытое -- своей мелодией, начертанием, неожиданными однокоренными связями напоминают, колдуют, молят об усилии осознания своих смыслов. Простых изначальных смыслов: Д - дом, О - солнце... напоминают о простоте красоты, спасающей от миражей сияющих вершин. Башни возводятся и рушатся, а слово, что было в начале, произносится и "имеющий уши слышит"...
"Школа, университет" звучат просто, легко - мол, хочешь, учись, а нет - иди себе с миром... "Училище" звучит как "чистилище" -- напряженно, давяще. Это была зона воплощённой идеи образования Хомо всегдаготового. Теперь, спустя десять лет неполучения зарплаты, ПТУшники продолжают прятаться по шахтам, валяться на рельсах, как прежде на партах, привычно отдаваясь произволу - до последней капли крови своих детей. Главной наукой в ПТУ было преодоление природного отвращения к насилию. Преподаватели, отличные специалисты, мастерски разделывали Пушкина и Гоголя на сравнительные образы, историю -- на пятилетки, прочищали мозги, вытряхивали души.
У меня обманчивая внешность божьего одуванчика -- субтильна, тихий голосок. На базаре торговки уверенно кладут мне на весы самые скверные картошки -- быстро-быстро. И не сразу замечают, что и я так же -- быстро-быстро выкладываю их обратно и заменяю на хорошие. В результате этого стремительного блица уношу домой два кило вполне съедобного компромисса. Училище - то место, где набрасывают самую плохую картошку и ничья возможна лишь от взаимного неузнавания и только в темпе "блиц". Спаси бог от длительных партий -- в затяжном обмороке душа погибает, бросая своё тело на произвол чьих-то пошлых башен, и возникает Хомо советикус - системная плоть, воспроизводящая саму себя. Училище - чистилище... Не знаю, "кому на Руси жить хорошо" Должно быть, за её пределами - на высылках. Так, поэт Бродский, грешным делом, попал в рай. Или, должно быть, рай был в переулках Арбата, где "взявшись за руки... не пропадали... по одиночке" "больше чем поэты" - святые, должно быть,... куда уж больше... "Арбат... религия", США - рай, Евангелие - от Бул-акова, партия - честь и совесть..., социализм... с человеческим лицом? Думаю, что тот, у кого всё это укладывается в его башню, определённо пребывает в аду. Там, на его кругах - круговая порука и вечный приют для любителей дармовой выпивки из сообщающихся сосудов. А прочие, у кого "крыша поехала", всё рушится к чёрту и нет своей комнаты, находятся в чистилище, где пропадать или спасаться приходится по - одиночке.
В училище попадали, в основном, наследственные двоечники по чистописанию - главному критерию всеобщей порядочности. Это были молодые Хомо, пребывающие в хронической, вялотекущей разрухе. Если бы каждого из них можно было вовремя прислонить к тёплой стенке на Нью-Йоркс-ком авеню и подключить к искусственному сообщающемуся сосуду, то вышло бы вполне симпатичное и безвредное Хомо доброе. Но в забытом Арбатом Энске ПТУшники были смертельно больны врождённым рабством. Им нечего было терять, кроме иллюзии своих цепей и они заискивающе-угрожающе бряцали ею, напоминая о своих правах: дипломе о всеобщем, пайке в сообщающемся и пропуске в вечный приют за "выслугу лет".
Всё лето я готовилась преподавать. В пять утра молилась: "Господи, спаси, Господи. Дай мне немного сил и ума, Господи, дай выбраться из шарашки, молю..." Я читала, писала, проговаривала слова, складывала из них тексты и зубрила наизусть. Мне нужно было преодолеть косноязычие и болезненный страх. Я похудела, плохо спала. Моё семейство безропотно ело суп из горохового концентрата. За неделю до начала занятий завуч на ходу сообщил, что я буду читать ещё два курса: экономики и автоматизации производства, а также должна подготовить класс - побелить стены, покрасить парты и пол, помыть окна, написать транспарант -- эдакую цитату из компьютерщика в законе. Меня познакомили с коллегой по будущей воспитательной работе -- мастером Людой - бойцом с лицом и телом Чингиз-хана. Я продемонстрировала свой свеженаписанный наскальным шрифтом транспарант: "Компьтеризация поможет человеку при условии, что его этика и культура будут соответствовать сложной технике" - Норберт Винер." - "Кто этот Винер?" - спросили товарищи, зевнув странный текст (в том году было много странного, например, эстетика, которую должна была преподавать миллиционер Капитанова). - "Отец кибернетики" - счастливо сообщила я. - "А..." - сказали товарищи, оглядывая умытый моими слезами класс. - "Ну ладно" - успокоились начальники -- перед ними вдохновенно светились ожившие мощи Павки Корчагина и беспечальное существование экономики с кибернетикой было обеспечено на ближайший учебный год практически на-шару. И откуда... ещё берутся такие... чокнутые?... Ох, и богата мать - земля русская... Славная была охота. Пятьдесят уроков в неделю, самосуды педсоветов, линчевания воспитательной работы, набеги Чингиз-хана сотоварищами, дружеские советы старшего лейтенанта по эстетике Капитановой "размазать всех по стенке"... Славная была сеча -- кто кого крушил -- не понятно, но все были в процессе и остров советской самодостаточности процветал. Но потом, через пол-года, среди дыма и визга картечи до моих оглохших ушей стал доходить невнятный, поначалу, шепот. Я потихоньку приходила в себя и оглядывалась первобытными глазами. Слава богу, в кадре проявилась не растерзанная плоть, а смертельно уставшая женщина, одиноко царапающая плохим мелом на грязной доске бессмысленные иероглифы перед вяло хулиганящим классом. Буйный период окончился и сменился лёгким помешательством с просветлениями. Я удивлённо знакомилась со своей историей болезни. Выяснилось, что больная является крупным специалистом по информатике в масштабах Энска. Страдает языком - то есть изъясняется на старорусском, что затрудняет общение с коллективом. Слабосильна на предмет физического воспитания, то есть, уклоняется от рукопашных и плохо смотрится в строю. Так, ни рыба, ни мясо, но жилы есть и пока тянет, а там, видно будет.
Близилась весна. В моём расписании распахивались окна, и в них зовуще синела река. Появилась первая редиска. Снегурочка становилась всё печаль-ней. Я недоверчиво вглядывалась в толпу, валяющуюся на партах... причудливо раскрашенную, дефилирующую без правил движения, невнятно жестикулирующую, издающую птичьи крики... Толпа жила скрытой от меня жизнью, и мне показалось, сдуру, что это... народ, и я... пошла в него... в чём была -- будить, сеять... пожинать. Начались суровые будни моего революционного подвига: листовки, сходки, заговоры, слежки, террор, аресты, ссылки и побег в так кстати возникший Изра-иль. Это была классная буря в стакане воды, и я, дол-жно быть, утонула бы на этот раз, если бы не вывел меня иудейский бог на высылки - в Ханаан, как и праотца моего Авраама. Видно и он, в своё время, что-то не поделил с вавилонянами, должно быть, истину -- и был сослан в чистилище Израиля. И вот, только теперь, наконец-то, одумалась - опомнилась, покаялась, связала причины со след-ствиями и, слава богу, у меня своя комната, и я ищу слова: сама - себе. Калачом меня не выманишь. В каждый божий день своей жизни отправляюсь в прошлое и будущее, ворошу его, пересматриваю, чтоб не пропало, чтобы не завелись там привидения и всё время нахожу что-то невероятно мне важное и думаю: "Господи, как же я жила без этого, как убога была моя планета прежде и как великолепна теперь, когда я раздобыла... была... была " Правда, правда -- истина проста. Нужно только правильно найти точку - фокус, секрет которого прост... и неуловим...
Должно быть, я азартна особым образом. Вот, недавно, знакомая художница научила меня рисовать яйцо в рюмке. Господи, сколько тайных законов в его простой, казалось мне, сути. Там есть законы света и теней -- собственных и отражённых; есть законы у принимающего его пространства... Теперь всё человечество делится для меня на тех, кто посвящён в тайну яйца и нет, кто соблюдает закон... и нет... на добрых и нет. Закон прост, как "не убий": "Вещи имеют сути, и человек свободен познавать их, но не свободен владеть. За всё, чем владеет, все-гда приходится платить, и цена неизвестна - сути вещей свободны от людского суда и только Бог знает..."
- "Чего вы тут делаете? " - спрашивала я ПТУшников.
- "А Вы чего?" - спрашивали они меня.
- "А я тут... зарплату получаю, и отпуск у меня два месяца, и ещё можно между уроками в магазин сбегать и домой - детей покормить, прибрать, то-сё по хозяйству. А вы? Ведь вы всё равно тут ничему не учитесь, весело, что ли?"
- "Да нет, чего там весёлого? На Вас смотреть? До смерти надоело. А что поделаешь, до восемнадцати на работу не берут и без аттестата пропадёшь. Эх жаль, что немцы нас не завоевали, жили бы теперь в Германии, жвачку бы жевали, джинсы бы носили."
- "Да вы что, ПТУшники, белены объелись? Да они бы нас всех в концлагеря посадили бы."
- "Сами Вы ПТУшница, Татьяна Иосифовна, что ли, теперь не сидим? Вот, Вы у нас надзиратель, а у Вас -- завуч надзиратель и вот скажем ему как Вы тут нам уроки "ля-ля-ля" ведёте, будет Вам и концлагерь, и какао с чаем."
- "А я вам двойки сейчас поставлю "
- "Не поставите - Вам не положено, а то получите от завуча... парты красить."
- "Ну ладно, а чего вы хотите кроме жвачек?"
- "Мы не знаем, а Вы чего?"
- "Я хочу жить на необитаемом острове, чтобы был у меня дом и сад, и не торчала бы я здесь перед вами пугалом огородным."
- "И мы хотим."
- "Что вы повторяете - это я придумала. Я там буду детям своим сказки рассказывать, а вы чего? Небось, съедите друг друга - недаром вас на жвачку тянет." - "Нет, мы тоже хотим сказку детям."
- "А вы не умеете. В пять утра не вставали, не читали, не писали, не проговаривали, богу не молились и туда же... Да у вас уже челюсти устроены... не для сказок, а для жвачек. Вот, расскажите мне про курочку Рябу".
- "Ну, блин... значит... эта..."
- "Садись, Вася, три пишем, два в уме. Пока яичко не нарисуешь в фокусе, не видать тебе, Василеваныч, необитаемого острова."
Разумеется, все эти мои "разговорчики в строю" и прочие фокусы в ПТУ даром не проходили. За удовольствие говорить, что думаешь, приходилось платить. Мой блиц с системой двигался к кульминации - битью досками по голове. Постепенно парторганизация с директором, похожим на крепкий кукиш, обнаруживали системный вирус. Из нормальных классных комнат в коридор во время уроков доносились здоровая ругань и звон булатный, а из моего - нет. И на перемены я выходила без красных пятен на физиономии - главного признака честно выполняемого долга. Начальники не ошибались. Я смирилась с тем, что мои замечательные открытия информационных миров пока ещё преждевременны... для Хомо концлагерного и с безумством храброго, стала искать искорки угасающего сознания, раздувать их, подбрасывая лучинки слов -- рассказывала сказки -- единственное, что могли они ещё слышать и таким образом, была предтечей постсоветской Санта-Барбары. Кстати, думаю, что "мыльник" - данность безнадёжно полезная, как и оскорбляющая лучшие чувства постсоветских эстетов, реклама гигиенических средств. Увы, как ещё достать(?) народ - мутант, приученный использовать газету "Правда" для чистки задниц и женщин - для укладки шпал...
Это тот самый летальный исход, когда приходится использовать высокую компьютерную технику на уровне этических возможностей общества и оскоплённая в лучших чувствах интеллигенция, вынуждена пожинать плоды своей страшной близости к народу. Кап, кап - капает собачий сок из терзаемой любознательным Павловым дворняги. Клип, клип - кнокает телевизонные памперсы замученное население. "У попа была собака, он её любил..." - страдает информатикой неспособное к здоровой информации Хомо болезное.
В наш класс, на погребальный костерок ПТУ-шного сознания всё чаще наведывались начальни-ки и терзали мне печень. Дальше становилось всё скучней - начался экшен с погонями и перестрелками, и это сто раз описано в лагерной классике. Чего - чего, а загонять и уничтожать в Энске умели не хуже, чем у людей... Так, за плохо покрашенные парты дают в лоб, а за сломанные стулья - по-лбу. Тут, главное, темп и глубокий звон: в лоб - по-лбу, в лоб - по-лбу - таким звоном и полна, матушка, земля русская... Моя ПТУшная карьера двигалась к своему естественному завершению - аутодафе с увольнением по собственному желанию. Но напоследок состоялся прощальный бенефис, афиша которого украшает теперь мою планету. Завуч объявил мой открытый областной урок - то есть, аншлаг мне был обеспечен. Завуч был старым битым лицедеем с выразительной лепкой последнего предупреждения во всём облике и хорошо отрепетированной невнятной бурностью. По коридору он бежал, как падает в обрыв между скал раненный в бою сокол. Про учеников говорил: "континент" и нежно любил ловить рыбку. За тридцать серебрянных линьков на зорьке продал бы весь "континент" оптом и в розницу. Для грядущего спектакля я выбрала группу "электронщиков", которым рассказывала самого Бредбери. Они были ещё живыми и потому в опале, конечно, но начальники их побаивались и вели себя осторожно: не зарывались. И мастер был... вполне - с ходу пасти не рвал. Сценарий у меня был давно: пылился на полке не хуже иных. И вот, наконец, такая удача -- аншлаг с забрасыванием тухлыми яйцами...
"Любите ли вы театр, как люблю его я?"... одиноким творением диалогов, света, звуков, обе-щаний висящего на сцене ружья и декорациями из гениальных яичных теней... Группа актёров была чудной - прирождённые любители повыделываться. Я раздала всем бумажки со словами и уболтала откликаться только на свои имена в моём исполнении. Рассадила, прорепетировала -- поселяне смотрелись трогательно и убедительно в свом стремлении к знаниям в области компьютеризации всей страны. Народу привалило множество (манила весна, а наше училище стояло на берегу реки). Галёрка была забита, стояли в проходе. Класс был похож на пещеру дикого племени - его стены украшали мои самодельные картины со сценами охоты на информацию. Это была показуха в лучшем смысле слова - попурри на темы не пройденного. В начале мы поговорили о не пройденном материале: о вечности, материи, энергии, пространстве, времени, боге и о том, что мир несёт информацию о себе, но только человек разумный может воспринять её, осмыслить, понять мир и себя самого. О том, что понимание и есть человеческое предназначение - смысл жизни и условие гармонии в мире: здоровья, благополучия и счастья - всего того, чего мы желаем себе. Затем мы определили, что причина всех бед, болезней и войн - в непонимании, незнании себя, окружающего мира и вечных законов - самой важной информации, необходимой для жизни. Мы объясняли, что человек живёт, пока мыслит и ощущает себя на уровне вечного: законов - для сильных и свободных духом, способных быть один на один с миром; или веры - для слабых и зависимых, нуждающихся в посреднике перед вечностью. И каждый выбирает по себе -- свободно, и всякие отговорки про то, что виноват кто-то другой, не принимаются. Не мыслишь - не живёшь, и большой привет с соболезнованиями вечным жмурикам и косящим под них. Потом был короткий опрос на тему "быть или не быть", и что есть добро, зло, цивилизация, этика, культура, и почему отец Норберт Винер не завещал нашему ПТУ хотя бы один компьютер. Поговорили об отсутствии свободы информации в нашей стране и о "перестройке", как реанимации усопшего общества, не владеющего своей энергией и материей -- своими взрывающимися атомными электростанциями, сгорающими травами и исчезающей колбасой. До электроники: всяких шифраторов и дешиф-раторов, дисплеев, процессоров и прочего высокого пилотажа -- разговор не дошел из-за вечных проблем со сложением в столбик. Новый материал был опять о собаке: мол, у попа была собака, он её любил... Не всё ли равно кто у кого что отъел - для вечнос-ти, в безмолвии несущей слово. В собаке было три источника - три состовляющие бытия: материя, энергия, информация -- и она ни в чём не проигрывала в сравнении с иными зеркалами компьютеризации советского калейдоскопа. Древняя как мир трагедия съеденного мяса - преступления, влекущего наказание, позволяла бесконечно иллюстрировать слова сравнительного образа Норберта Винера и Льва Толстого о том, что невозможно противиться злу насильственной компьютеризацией ПТУшника, неспособного улучшить собою мир. "мене, мене, текел, упарсин" - оранжево пылали над доской свежепокрашенные письмена вопиющих в пустыне отцов... Моя башня стремительно рвалась к небу. ПТУ-шники вдохновенно читали скрижали, галёрка портилась квартирным вопросом, в царской ложе шелесело возмездие... толпа не превращалась в народ.
Затем прозвенел звонок, всё засуетилось - началось столпотворение - в столовке в честь открытого областного урока давали по полной программе. Мне достался компромисс в дюжину ванильных сырков с изюмом на поминки по моей последней советской иллюзии.