Приснился сон. Продают арбузы. Пара человек у весов. Я выбираю себе и думаю: "Надо же, меня почти не интересует цена. Могу выбрать самый большой - смотрю лишь, чтобы было не тяжело тащить" - и мне приятно и легко от покупки по карману.
И тут подходит бомж лет пятидесяти с лишним. Испитое лицо полно отчаянной, гордой решимости, и я понимаю, что он хочет как все, как порядочные - купить на свои, а не выпросить, не украсть, как обычно привык.
Он протягивает руку с деньгами и говорит, мол, давай на все. И продавец отрезает ему тонкий светящийся ломтик со свернувшимся набок гребешком. У бомжа каменеет лицо от унижения, что все поймут, как мало было у него денег, но он решил выдержать до конца и уйти достойно.
И вдруг я вижу, что у его доли от корочки начинает гнить - едва заметная полоска горького цвета... У меня заныла душа, захотелось купить ему самый большой арбуз, но подумала, что нельзя, что это унизит его, возможно, именно теперь. И я ухожу, ничего не купив.
Мы отправлялись на Синай по инерции - долгожданная поездка казалась безнадёжно испорченной. "Лев Николаевич - думала я - все семьи несчастливы одинаково и только счастливы - по-разному..."
Судите сами... человеческое счастье - высокий пилотаж, вроде феномена гармонии натюрморта Пикассо с кособокими горшками в противоестественных объятиях чужих теней. Почему? Не знаю... но явление семейного счастья ещё загадочней...
А несчастливые семьи... "тоже мне... бином Ньютона" -- дикарская вера в коммунизм в отдельно взятом "мы" - в равенство, братство, счастье, мир, труд, вечный май... во что ещё?... любовь, понимание и счастливое будущее детей? Можно продолжить список: "здоровье, успехи в работе и личной жизни". Вот, пожалуй, рецепт коктейля, который пьют на свадьбе все несчастливые семьи. Хмель - скверное начало ...
- "Ты меня не любишь!"
- "Я??! Да я... трёхразовое питание... мир, труд, май!!!"
- "Предатель! Ты что, издеваешься?!"
...Вот и все страсти - мордасти и не вижу особого разнообразия. Просто, каждый немного иначе пьянеет от коктейля, и трезвеет каждый в свой срок и по-разному. Но "мы", замешанное на общих горшках, уже "схватилось" и лишённый божьей искры натюрморт ужасен в своей бездарности. Казалось, и горшки симметричней... пикассовских, и тени правильней, и рамочка шикарная, но...
"Одно хорошо" - думала я - "если разобьёмся или арабы нас прирежут - всё к лучшему - куплю себе напоследок беспечности... на все... и сдачи не надо !"
Наше многострадальное "мы" пребывало в своей самой привычной в последнее время ипостаси - мы были предупредительно вежливы как два Каренина. И, каждый сам по себе, одиноко мечтали о том, чтобы Синай, двигающийся нам навстречу со скоростью ста км. в час, как-то прекратил бы, перерезал бы занудство, в котором бездарно околачиваемся, не умея выбраться. Серая полоса тянулась до горизонта и мы надеялись, что она прекратится в Синае.
Синай просторен и пустынен и кажется свободным, но всё не так просто. Если внимательно посмотреть на географическую карту, можно обнаружить любопытную вещь. Граница Израиля с Египтом, которая оборачивается (для проходящих её именно в такой последовательности) грязной подворотней с профессиональными вымогателями - точка, зажатая между скалой и морем, Африкой и Евразией - точка на монолите восточного мира, к которой опасливо прикасается пальчик брезгливой Европы в перчатке Израиля.
Читатель, с трудом преодолев самое большое в этом повествовании предложение, видимо, заподозрил, что автор не любит Восток. Святая правда. Дело в том, что справа от родины автора, то есть, комнаты с компьютером, окошком и сосной, находится отечество восточного семейства, флегматично орущее и бесстрастно сгребающее мусор к границам моей отчизны. И эта данность, отчасти, и гонит нас, двух Карениных, прочь - броситься в густое рыбно - коралловое море и там честно посмотреть друг другу в маски.
"Тонким делом" Восток кажется там - "петрушам" средней полосы кинотеатра "Красный октябрь". А здесь, на местах, дело пылится просто за невостребованностью, как вышедшие из моды башмаки. Когда-то они были заманчиво востроносы и расшиты пёстрым бисером, а теперь в цене итальянская кожа, немецкий раскрой, японская технология и "маде ин английский Гон-Конг".
"Не ходите дети в Африку гулять". До акул, горилл и злых крокодилов, увы, ещё добраться надо сквозь толпу обездоленных людей, а вот малярию с дизентерией - это запросто. В тамошнем сафари, думаю, хозяин - малярийный комар.
И ещё одно посягательство на святое позволю себе, Каренину. По ТВ я видела очень огорчившее меня зрелище -- ползущую по-червиному, на животах, очередь. Люди передвигались, толкая лбами чужие пятки. И, в сравнение с этим построением, очередь многодетных матерей с БАМа к женщине - космонавту Терешковой выглядила как светский раут с шампанским и устрицами. Утомительное мероприятие происходило то ли на "Крыше мира", то ли на другой естественной башне где-то в Тибете.Не сомневаюсь в мудрости тамошней философии, но... больно смотреть как пресмыкаются прямоходящие. Как можно любить это? Обожатели провинциальных зверинцев не понимают, что и круг бездумных зевак - та же клетка, а дефицитный третий глаз даётся на поминки по первым двум.
Теперь выверну мысль наизнанку и обнаружу за подкладкой свою жемчужную слезу, как и положено, во всей красе её перламутрово-розовой сентиментальности. Она росла всю жизнь в складках моего дремучего сознания, прицепившись к едва заметной врождённой ущербности, и никакие промывания и лоботомии не могли затуманить её совершенство.
Но теперь, когда она полна, может пролиться и украсить собою мир, поздно, как будто - я уже не успею стать президентом США... не успею отдать должное яблочному пирогу и поверить маме -- моя любовь к американскому флагу платонична, и поездка на Синай - магическая мистерия создания достойной оправы моему сокровищу, более важному мне теперь, нежели даже сама европейская цивилизация, которой и посвящаю свою слезу.
Когда на последнем допросе меня спросят: "Ты кто?" - отвечу: "Никто" с такой сакраментальной пра-вдивостью, что зашкалит пределы восприятия всех тамошних... и... потеряюсь, даст бог, и тихо-тихо... огородами... на свою планету протирать тряпочкой баобаб.
Кое-что я могу, всё же, успеть сделать для моей нежно любимой Европы - могу не устраивать в ней провинциальный зверинец с вывозом своей персоны в клетке из тощего кошелька, гнусного английского и истерики узнавания Эйфелевой башни.
На моём английском пристойно просить работу посудомойки или скучно платить десять процентов чаевых (не девять и не одиннадцать, если принято десять). Но тыкать скверным английским в Эйфелеву башню - не хорошо: можно привлечь местных зевак и совратить их на агрессию - "Бей совков, спасай Европу".
Чужих касаний о чужие камни, полунеслышный звон тому назад капелей, произнесённых слов забытое значенье - всё возвращу не пролистав.
В избытке, всегда заранее, иных дворцов, фонтанов, фигур из мрамора, пейзажей без и в рамке, бегущих мимо толп, на лоскутки крошащих площадь города чужого, отвергнутого мной.
Синай кажется мне ничейным - слишком большим... слишком маленьким, чтобы владеть им привычным людям способом. Так бывает в пустыне песочных часов -- тоскливо льётся сухая струйка, насыпая идеальный конус дюны и вдруг - хлоп! - всё взметнулось - мир перевернулся вверх тормашками и несётся в хаос остановленного мгновения и опять ...тоненькая вертикаль песчинок нанизывает спираль ничейных минут.
Я вижу хрупкую стеклянность розово - фиолетовых скал, слушаю сухое шуршание текущего навстречу шоссе, чувствую синюю бездну внизу - там, где преломляется солнечный луч и понимаю, что в любой миг всё может перевернуться.
Кроме нас оформляла документы симпатичная восточно-европейская компания. Среди них был немолодой красивый мужчина с зачёсанными назад длинными седыми волосами и крепкой улыбкой, женщины были русоволосы и очерчены льющимися линиями. Но глаза...
Говорят, кокаинистов можно отличить по расширенным зрачкам. А советских - по напряженным, проникающим внутрь вещей в поисках второго смысла. И ещё суетливость...
Американцы, которым приходится ждать, ведут себя так, будто пауза произошла по их собственному плану и по их желанию прекратится. Культура независимости психики, видимо, такова, что они способны падать из любой позиции, как кошки, на четыре лапы на свой вечнозелёный газон под полосатым флагом и организаторам человеческих пробок становится неуютно - они начинают пошевеливаться и выслуживаться, как и положено им по должности.
Израильтяне невозмутимо укладываются штабелями куда придётся и заряжают свои аккумуляторы. Они привычно переживают факт маразма с извлечением своей маленькой пользы на уровне вегетативных систем. И от них тоже хочется избавиться, тем более, что некоторые рожи, как будто, снились в душных снах семидневного синайского откровения.
Арабские чиновники любовно ждут свиданий с русскими туристами. Красные паспорта для них - приглашение к хлебу и зрелищам. Для русских сияют самые большие в мире пуговицы и звёзды, для них зловеще перебинтовываются арафатки. Начинается парадный шмон -- цены у таксистов взлетают вверх, сбегаются, побросав свои пластиковые стаканчики с неразменной бурдой, псевдотаможенники и предлагают купить из-под полы сеанс в туалете, второе место в очереди и каинову печать.
Я всегда тайно рада, когда меня не принимают за "русскую". Это значит, что пребываю в своей самой благополучной ипостаси "но проблем" и не отгрызаю себе ногу, чтобы освободиться из капкана. Особенно лестно, когда в поисках переводчика с европейских языков, обращаются ко мне. Я даже не стану объяснять, что тут не русофобия, а просто платье с лондонской распродажи можно носить, а костюм с фабрики им. Якова Свердлова -- нет.
С лицом и манерами то же самое. Ну, не носят нынче приличные люди красных мальчиков в глазах, не в моде иудин прикид и походка поезда из первофильма!
Выжимать из себя раба нужно бесстрастно и систематично, как чистят зубы. Утром и вечером энергично орудуя щёткой, произносить: "О-кей. Нет проблем" и пять минут позиции "чииз". Для Хомо, воспитанного на натуральном природном хамстве, нужны сорок лет хождения с пластиковой улыбкой и только тогда, может быть, послышется: "Месир, отпустите..."
Между тем, наши московские попутчики... ботичелиевские москвички переписывались бездарными кубистами, у маэстро, близкого к удару, расстегнулась ширинка.
Мы с мужем выбирались на другой берег, отря-хиваясь и оглядываясь влажными оленьими глазами на бывших соотечественников, затихающих в кипении пираний.
"Вообразите положение россиянина, выползшего из своей скорлупы, чтобы себя показать и людей посмотреть. Всё-то ему ново, всего-то он боится... всякий иностранец кажется ему высшим организмом, который может и мыслить и выражать свою мысль; перед каждым он ёжится и трусит, потому что, кто его знает? а вдруг недоглядит за собой и сделает невесть какое невежество!... Он заигрывает с кондуктором и стремится поцеловать его в плечико (потому что ведь, известно, у нас нет середины: либо в рыло, либо ручку пожалуйте!)..." - читаю я вслух очерк Салтыкова - Щедрина 1865 года на берегу Красного моря весной 1997 года накануне песаха 5757 года.
"Ха-ха" - пускаем мы горькие пузыри узнавания и идём на таран: маска на маску. Грустная семитская физиономия поседевшего Пьера Безухова выража-ет раскаяние, добродушно виляют ласты... Задумчиво пожевав резиновую трубку, ломается солнечный зайчик и - эх ма!!! - жизнь прекрасна и удивительна. Скала рифа круто уходит в темнеющую синюю палитру и божий замысел не давит сантиметрами ртутного столба, не определён в провинциальные клетки и изменчиво абстрактен: рыбы похожи на цветы, цветы на камни, черви - на звёзды, а люди... похожи на людей, и феномен невесомого человека, бездельно созерцающего свободный мир, прост и прекрасен, как в начале.
Волшебство состоялось. Каренины удалились по-английски. Муж снял штаны (то есть закатал их до колен, что для него означает высшую степень разгула), а я купила за десять шекелей простыню в попугаях и завернулась таким немыслимым обра-ом, что в ресторанчике под пальмовой крышей нас приняли за самих немцев, что означает, видимо, предел местного понимания северной крутости.
Чудо невесомости продолжалось. Мы были веселы, молоды, влюблены, смеялись и понимали, что своим присутствием улучшаем мир. Официант старался быть поближе и угодить понимающим людям, посвящённым в тайну "ноу проблем" здесь, на ничейном пятачке между прозрачными синими куполами.
Мы благодушно пили холодный сок, обсуждая следующий заплыв к соблазнительно торчащей поодаль скале, когда приехал автобус. Из него вышло полсотни дам с сумками и несколько мужчин с фотоаппаратами. Все организованно проследовали к морю, аккуратно разделись, сложили сумки в горку, укрыли платьями и приставили специального человека, которым оказался батюшка в рясе (бывший сопровождающий из первого отдела?).
Затем все зашли в море по пояс и стали тихонько похлопывать руками по водичке. Я забеспокоилась: "Смотри, они так ничего и не поймут. Они выложили свои последние деньги, чтобы как все... но ничего не получат: смотри, сейчас они уйдут, уверенные, что были на Красном море... - они не видели кораллы и рыб под ногами, там, совсем близко... я пойду, дам им маску..."
- "Кому, всем пятидесяти? Опять в народ?"
- "?..."
- "Ты только расстроишь их, а так они уверены, что видят мир и все им будут завидовать... там, у них... Видишь, как фотографируют - на память о Синае. Вот, целятся на верблюда, на олеандр у туалета, на нас и нашу с тобой сладкую жизнь..."
- "Смотри, они даже не купили себе попить... как мы прежде."
- "Давай, давай - догони своих бедных птушников, скажи: "Милые, добрые бомжи, вот вам самый большой арбуз" - заворчал муж, начиная раскатывать штанину - беги, расскажи им про свою Красную рыбу с поминок по Андропову..."
- "Нет, только не это" - опомнилась я, ухватившись за дрогнувшие, готовые перевернуться, песочные часы, удерживая равновесие согласного взметнуться мира -- "Нет, мессир, оставьте меня, пожалуйста, ...я сама!"
К нам подошла большая белая собака, положила лобастую голову возле тарелки, не прикасаясь к ней на миллиметр, и вывернула на нас глаза в честном ожидании одобрения её фокусу: всё обошлось, как будто; мы были, кажется, были: пообедали с собакой, скоротали счастливый часок и опять пришли к морю.
- "Знаешь" - сказала я проплывающей мимо рыбке - "кажется, я умею останавливать мгновение... сама..."