Противоположная позиция, исходящая из признания принципиальной погрешимости человеческого познания и, следовательно, неизбывности в его развитии критической активности, в ХХ веке наиболее последовательно отстаивалась Карлом Поппером. По мысли этого философа, именно критическое мышление оказывается тем атрибутом научного познания, который отличает его от иных проявлений духовной активности человека. Свою философскую концепцию Поппер назвал критическим рационализмом.

утверждением: тогда как истинность общего суждения логически не следует ни из какого числа соответствующих единичных подтверждений, то для точного доказательства ложности общего вполне достаточно хотя бы одного противоречащего случая.

Приняв за философско-методологическое основание рассуждений неуклонный попперовский критицизм, следует, полноты ради, подвергнуть критическому анализу и его собственные выводы. В таком отношении интересными оказываются полемические соображения Мери Хессе из Великобритании. Она настаивает на том, что в научном познании не существует возможности не только верифицировать отдельное утверждение, но и точно фальсифицировать его.

Хессе исходит из модифицированного тезиса Дюгема-Куайна (Q-тезиса): отдельное дескриптивное утверждение не может быть фальсифицировано какими бы то ни было свидетельствами вследствие изменений в остальной связанной с ним системе знания, которые всегда можно сделать такими, чтобы избежать фальсификации.

Этот тезис наталкивается на возражение Поппера: мы имеем возможность условно без доказательства принять фоновое знание, общее для двух теорий, которые подлежат проверке в критическом эксперименте. В этом случае можно считать эксперимент опровергающим одну из теорий, а не фоновое знание.

Но, со своей стороны возражает Хессе, ни Дюгем, ни Куайн не сбрасывали со счетов такую возможность. Однако она не достаточна для опровержения Q-тезиса постольку, поскольку не предполагается признание фонового знания более строгим, чем условное.

Но, замечает Хессе, если даже забыть о практической невыполнимости требуемой аксиоматизации для случая наиболее интересных теорий, такая идеальная возможность, как и раньше, не опровергает Q-тезис. Дело в том, что аксиоматизация не способна полностью отвечать за эмпирическое применение теории и корректность правил такого применения (так называемых “правил соответствия”), которые всегда можно поставить под сомнение для того, чтобы избежать отказа от любой из аксиом.

Теории должны давать успешные предсказания, то есть быть, – согласно Попперу, – подтверждаемыми, а также опровергаться в случае их ложности. Когда успешные предсказания уже имеются, то мы с большим нежеланием отказываемся от тех частей теории, которые привели к успеху, и склоняемся к возложению вины на другие, менее подтвержденные узлы теоретической сети.

Но попперовское понятие подтверждения (corroboraion), – замечает Хессе, – не вполне “прозрачно”. Однако трудно его интерпретировать иначе, чем индуктивное подтверждение (confirmation) какой-либо части теоретической системы по сравнению с другими. Это предположение не выходит за рамки ориентировочного, оно не имеет решающего характера в деле выявления “виновной гипотезы” и поэтому не в силах опровергнуть Q-тезис.

Установление “личной ответственности” одной конкретной гипотезы за некорректность полученного на основе теоретической системы результата будет иметь смысл лишь при условии, что такое решение является более-менее правдоподобным, а не абсолютно достоверным. Иначе говоря, оно не будет “единственно верным” и не исключит другие возможности полностью.

В определенном смысле Хессе доводит критицизм Поппера до конца, хотя сам “отец-основатель” фаллибилизма с такими выводами вряд ли согласился бы, ведь они подрывают его концепцию науки как царства доказательного знания. Так или иначе, но фундаментальный характер критицизма в человеческом познании находит дополнительное обоснование через распространение не только на следствия верификационных, но и фальсификационных процедур.

Критическое мышление – определяющий элемент научного познания, но самодостаточно ли оно? Карл Поппер дал отрицательный ответ на этот вопрос.

Критика с целью устранения ошибок и лжи (error elimination, EE) должна быть направлена на какое-то знание, уже найденной раньше. Но какое же? На знание, добытое посредством выдвижения предположений (conjectures, tentative theory, TT). С учетом этих предположений или догадок, которые актуализируются благодаря соответствующим проблемам (P_i), схема познания, по Попперу, приобретает такой вид.

Поппер также писал: “Создание теории или предположения всегда имеет “догматическую” и часто “критическую” фазы... Я смотрел на этот метод формирования теории как на метод обучения через пробы и ошибки... Я называл выдвижение теоретической догмы “пробою”...”.

Итак, следует отметить, что догматическое мышление в области научного познания DS подразделяется на два вида: оправданная догматика sD как предпосылка критики и недопустимая псевдонаучная догматика psD.

Итак, вера-доверие авторитету образованного человека и ее проявление – догматическое мышление – предшествуют самостоятельному познанию как средство не только накопления запаса знаний, но и формирования культуры самого мышления, в том числе и критического. В этом смысле вера-доверие выступает важнейшей предпосылкой всякого образовательного процесса. Поэтому феномен веры-доверия имеет в человеческом познании универсальный характер, независимо от того, что следует за ним – научная критика или погружение в религиозную догматику.

Таким образом мы приходим к следующей классификации видов догматического мышления D, которые следует оценивать по-разному.

DS марксизм

Тут, прежде всего, зафиксировано догматическое мышление в структуре научного познания, в частности в соответствии с попперовской схемой “через выдвижения предположений и опровержение” – sD. Во-вторых, здесь присутствует псевдонаучное догматическое мышление, к которому Поппер относил марксизм, фрейдизм и т.п. – psD. Такого вида догматику он считал ошибочной. Подлинно научное мышление должно ее избегать. В-третьих, в схеме указана по самому своему определению не-научная или, лучше сказать, вне-научная догматика DØ S, в частности – догматика в области религии rD. Она не исключает и не исключается sD в той же мере, в какой религия и наука признаются независимыми проявлениями духовной активности человека. Иначе говоря, DØ S по своему определению не является сферой действия научной критики постольку, поскольку она базируется par excellence не на разуме, а на вере и других не-рациональных основаниях.

Защитное мышление мотивируется потребностью ощущать безопасность. Мыслить апологетически – не спрашивать, являются ли ваши убеждения истинными, а продуцировать основания для демонстрации их обоснованности или, по крайней мере, для демонстрации того, что ваша вера обоснована. Защитное мышление часто отождествляется с критическим постольку, поскольку обоснование (justification) отождествляется с поиском истины. Однако мыслители-апологеты мотивированы не поиском истины, а желанием защитить себя от ошибки. Таким образом, апологеты концентрируют внимание на доказательствах, которые поддерживают их убеждения, и не интересуются тем, что выявляет проблемы, считает Ноттурно.

Описанная позиция приемлема тогда, когда апологетический способ мышления без ограничений используется в рассмотрении научных проблем. В этом случае апологетическое мышление выступает как один из видов догматики psD и, конечно же, подлежит отрицанию. Но следует иметь в виду, что апологетика имеет еще и, так сказать, собственную область применения, в частности – сферу религии. Тут апологетическое мышление, которое может иметь форму дедукции из сверхразумного содержания Ветхого и Нового Завета или прозрений святых отцов, представляется вполне уместным, не вступая в противоречие с критическим методом научных рассуждений. Более того, претензии критического метода в сфере религии столь же спорны, сколь и чистый догматизм в сфере науки.

Абеляр, наконец, отважился признать, что даже сами пророки и апостолы не избежали ошибок постольку, поскольку иногда были лишены Божьей благодати. Поэтому не удивительно, что и у святых отцов что-то оказывается вымолвленным или написанным ошибочно. Это было уже явное покушение на авторитеты, которого церковь стерпеть не смогла.

Один из известных противников Абеляра епископ Бернар Клервосский так выразил общее мнение католических иерархов: “Осмеивается вера простых, раздирается сокровенное бога, безрассудно обсуждаются вопросы, касающиеся высочайшего, подвергаются поношению отцы за то, что они сочли должным об этих вопросах скорее молчать, нежели делать попытки их разрешить... Человеческий разум пытается... постичь то, что выше его, он исследует то, что сильнее его, он врывается в божественное и скорее оскверняет святыню, чем открывает ее, запертое и запечатанное не раскрывает, но раздирает, и все, что он находит для себя непостижимым, считает за ничто, не удостаивая веры”.

Конечно, рассуждая последовательно, нельзя не прийти к вопросу о предельном соотношении веры и разума, религии и науки. До сих пор основные подходы к решению этого вопроса подразделялись на два больших класса: либо утверждение явного примата одной из альтернатив, либо “разведение” их по тем или иным основаниям по независимым сферам применимости, как, например, в концепции двойственной истины Авиценны. Не вдаваясь сейчас в глубины многовековых споров, мы хотим обратить внимание на возможность использования в характеристике соотношения веры и разума понятия дополнительности, которое было введено физиком-теоретиком Нильсом Бором только в ХХ веке. Онтологическим основанием такой гипотезы является целостность человеческой личности.