Наперерез хребтам
Мой путь - наперез хребтам | И азимут - восток. По скользким черным валунам Я перешел поток. Затес я сделал на сосне И сушняку собрал, И спички в кожанном чехле К затесу привязал. Через тайгу лежит мой путь По осыпям крутым... И кто-нибудь, когда-нибудь Пройдет путем моим!
В. Суриков | "Из римского карнавала" 1948 г.
У Совдепии на свалке | Случайно выжил князь МихАлков, По все России - не один Наследный русский дворянин. Приноровясь к порядкам новым, Стал называться МихалкОвым. Не токмо Кончаловским зятем, Кто с Суриковым был в родстве,- А поэтическим занятьем Добыл блистательный успех. Его питомец "дядя Степа" Стал знаменит на всю Европу. Вот этот барин Михалков Нас пригласил домой к обеду... И на короткую беседу О юбилейной дате деда, И о музее в Красноярске, О винах и закусках царских... Синели штофы на параде, И щи дымились на столе, Сверкала белизною скатерть, Искрилась водка в хрустале... Приветствие сибиряков - От нас признательное слово - Читал уныло Сартаков, Следя за миной Михалкова. И затянувшейся беседе, Казалось не было конца, А мне хотелось щей отведать И съесть кусочек огурца. И наблюдательная тетка, Что рядом с кухнею жила, В кофейной чашке стопку водки Мне вместо сливок принесла. А на стене в тяжелой раме, Смеялась розовая дама; Улыбкой розовой маня, Букетом целилась в меня. И, чудо! В раме оживала Хмельная римская весна, И милой сценой карнавала Во мне запрыгала она. И вдохновился я на слово, Смутив изрядно Сартакова. Но добрый барин Михалков Меня был выслушать готов. Преодолев волну испуга, В другую крайность я попал - Великим Сурикова другом Себя со страха я назвал. А на стене смеялась дама, Краснел, как девка, Сартаков, И как-то сдержанно и странно Улыбку прятал Михалков. Но все же, умница, он понял, Что только Суриков велик; А вровень с ним сидящих поднял Косноязычный мой язык. И эта странная ошибка Нас отрезвила как-то враз, Уже с ехидною улыбкой Смотрела римлянка на нас! А нам бы надо улыбнуться, Припомнив истину о том, Что может маршалом вернуться Любой солдат в колхозный дом... Пора листопада |
Пора листопада тревожит леса | И в душу врывается ветер постылый, Ночами тревожно трубят в небесах Пролетные птицы над родиной милой. Ужели оттуда видней журавлям И судьбы людей, и земные дороги; и кажется мне, что по русским полям Гудят поезда в журавлиной тревоге. И снова пора обновляться лесам, По вечным орбитам кружиться светилам, И снова, и снова лететь журавлям - Трубить о тревоге над родиной милой. Ночной вокзал | в Хельсинки
Здесь можно пить в любое время суток, | И водка не разбавлена водой, И суета российских проституток Не кажется мне худшею бедой... Наоборот! Какой-то штрих России, Что острой болью за душу скребет, И не отвергнуть, и забыть не в силе, Что сердце бередит который год! Они как символ нашей русской жизни, Но девочек прокуренных мне жаль, Как жаль Творцом забытую отчизну, Где верховодят злоба и печаль. Озеро Кильписъярви |
В ладонях гор седогого заполярья | Гигантским изумрудом с высоты Сверкает, словно праздник, Кильписъярви Над буднями и миром суеты... Бездонное, ледяно-голубое - Мне трудно как реальность воспринять... Одновременно радостью и болью Тревожит неохватное меня... И кажется слова обыкновенные Стихами обернутся в этот день. И верится, что волны белопенные Поднимутся за стаей лебедей... Пытаюсь я предаться созерцанию, Но мне мешает память об ином - Другая даль с пургою и туманами И озеро в убранстве снеговом Но тот пейзаж нам не казался раем - За каторгой нельзя представить рай, Мы тихо умирали, прокляная И нашу жизнь, и этот ссыльный край... Друзей мы хоронили в саркофаге - В нетающем подводном леднике, Без почестей и наклоненых флагов, С привязанною биркою к руке... Но жизнь идет! Сверкает Кильписъярви, Глубинный свет зовет издалека, В моей душе печалью озаряя Плывущие из детства облака... Пирейская баллада |
Древняя Эллада! Здравствуй, Греция! | Милая чужая заграница! Как мечтал, как тайно грезил в детстве я На твоих высотах очутиться. Как мечтал увидеть Афродиту, К ней прийти на нежное свиданье - К девочке, всемирно знаменитой, По легендам древним и сказаньям. Но мечта сбывается не быстро - Любопытство светит, но не греет; Вот уже лысеющим туристом, Средь витрин гуляю я в Перее. Трепетно горит горит иллюминация, Афродиты сбрасывают платья, Словно ничего и не стесняются Так зовут в свои объятья! Мне, как человеку, все земное Даже пусть женатому, простится, Только важно чувствовать спиною, Что советский ты и за границей! Я не ангел в ханжественном нимбе, Все при мне и дроллары в кармане; Если боги грешны на Олимпе, Что же мне себя и вас обманывать. Простота классических притонов Без привычки смелостью пугает: Божество в прозрачности нейлона Пострашней, чем девочка нагая! Но богиня мне не по карману, И придется ниже опускаться К предпортовым тусклым ресторанам, Где простые люди табунятся. Вот они, гречанки, как грачонки, Топчутся в сиртаки ритме зыбком, И одна глазастая девчонка Смело отвечает мне улыбкой! Вот ее рука в моей ладони, И ведет тропинка золотая В море, где луна плывет и тонет, Снова над горою возникая. Быстро обнажаемся, как боги, И ныряем в море без оглядки, И ее мелькающие ноги Нежно так заигрывают в прятки. Как дельфины носимся по кругу Над манящей глубиною темной, Иногда касаемся друг друга, Высекая искорки истомы... Только вот теперь я понимаю, Что любовь бывает неземная! В небесах какая - я не знаю, Под водой острее, чем земная! Только эту истину открыл я, В миг, когда все главное решится, Возникли удивительные крылья У девочки, взлетевшей словно птица. И она растаяла в тумане, Светясь и удаляясь постепенно, Видно так задумано заранее - Снова ей сверкать морскою пеной. Напрасно я до алого рассвета Искал ее в бушующем просторе, И не было ответа, ни привета, А только волны и чужое море. Сиял Пирей и музыка гремела У низких припортовых ресторанов, Казалось бы, кому какое дело До выходок туристов иностранных... Внимательный руководитель группы, Лицо во все подробности вникающее, Сказал, что поступил я очень глупо, Престиж страны преступно-унижающе. Как зовут девчонку, не спросил я, В миг уплывшей золотою рыбкой, И забыть решительно не в силах Глаз ее сияющих в улыбке. А лукавой ей куда бы дется, Как не скрыться в мифах и преданьях. Увидимся еще! Спасибо, Греция, И милые, гречанки, до свидания! Эвенкийская баллада |
Трехцветное полярное сиянье | Здесь над Турой обычно в декабре, И звездный ковш струится над слияньем Одетых в лед больших таежных рек. Сидим на льду на шкурах в теплом чуме Над прорубью с отметкой непростой: Сливаются где воды Кочечумо С Тунгуской - эвенькийскою рекой. История навряд ли восстановит Фамилии на свалке забытья, А были мы - писатель Устинович, Мешков - художник, Уваган и я. Не тот стрелок, а секретарь партийный - Профессор всех немыслемых наук; За прорубью недвижные сидим мы, Сомкнув плечами над водою круг. И яркий луч от фары самолетной Пронизывает глубину до дна - Подробности секретности подводной, Где каждая песчинка нам видна. Рыбешки, что по-местному помене, Острожены и спрятаны в снегу. Мы ждем визита главного тайменя И наготове держим острогу. Не все, а чей удар сосредоточен, Чтоб укротить подводного царя. Единогласно и без проволочек Цареубийцей был назначен я. Слежу за тихим продвиженьем тени, И вот уже и голова видна Большого камуфляжного тайменя Недалеко от каменного дна. И мой удар с учетом преломленья Сквозь воду проходящего луча - И яростные выплески тайменя О древко, что прижато у плеча, И остроги стальной о камни скрежет, И кровь, и муть, взвихренные на дне... Но судороги сильные все реже В тревожно непроглядной глубине. Еще момент и запетленный тросом Таймень выходит мирно из воды - Длиннее шага от хвоста до носа, Полшага в поперечине груди... Мы рады неожиданной добыче. Быть празднику и танцам над огнем! Хоть отменен, как вредный тот обычай, Он в памяти народа сохранен... Так быть сему! И срочно спирт разводим С кусками льда холодною водой. Мы исключаем танец в хороводе. Зато мы пошаманим над едой! К такому необычному застолью - К замершей рыбе, строганной повдоль - И хрен с горчицей в уксусном рассоле, По вкусу, сок лимона, соль... И первый тост почтенного хозяина За нас, гостей, слетевшихся сюда... Второй мы пьем за Васю Увагана! (У нас примерно равные года) Хозяин чума снова просит слова, Пытается по стойке прямо встать, - А жаль, что нет товарища Хрущева, Придется завтра молнию послать, И пожелать ему хорошей злости - Всю свору карьеристов разогнать, Нормально ездить за границу в гости, Ботинком никому не угрожать, И прекратить бы с кукурузой глупость, Крестьянам дать исконные права; Глядишь, и процветание наступит Крутым подъемом года через два! Но чтоб идея овладела массой - Поближе быть к народу своему И перестать людей делить по классам, Создать почет таланту и уму! А сроки наступленья коммунизма, Как шутку неуместную слегка, Как метод утвержденья нашей жизни, Он выдал, как рассказ на дурака! Так за Никиту! - выпили мы стоя, И треснул лед, как выстрел за стеной; Чтобы себя немного успокоить, Я выглянул на воздух ледяной. И никого. Ни огонька, ни следа, Лишь гул теченья где-то подо льдом И шепот замороженной беседы, И звук стакана в чуме за столом... Как будто ничего и не случилось. Ну, выпили, за рыбу принялись, Но скрытая волнующая сила Напористо входила в нашу жизнь. Казалось, улетучились все боли, Осевшие остатками в груди. И незнакомый призрак доброй воли Наметился звездою впереди! Как хорошо читать перед друзьями В классической немеркнущей красе Тот пушкинский нерукотворный "Памятник", Где поименно названы мы все! Приходит время собирать нам камни, Смотреть вперед с оглядкою назад, Чтоб по ошибке нашими руками Дорогу не стели снова в ад. Проходит все. Прошел и этот вечер. Не все, что мы задумали - сбылось... Иных уж нет и странствуют далече, Кому общенинье с жизьнью удалось. И больше не случилось нам встречатся В неповторимом дружеском кругу... Но помню миг несбыточного счастья, Мороз и эвенкийскую тайгу... К поэтам |