|
|
17 АПРЕЛЯ ИЛИ ЧАС ОГЛАШЕННОГО ОБОРМОТА
17 апреля, хотя и в компактных условиях бомбоубежища №209 (Рамат-Авив),
состоялся небывалый для Израиля праздник, приуроченный к фестивалю
израильского искусства 2000 года (с каким-то попсово-ребяческим названием).
Увы, мы сообщаем об этом событии с большой задержкой. Дабы компенсировать
раздражение, могущее возникнуть у читателя по причине "неактуальности"
заметки, я постараюсь воссоздать атмосферу праздника.
Речь идёт о вечере визуальной поэзии и перфоманса на иврите. Не все из
участников оказались "визуалами", не всё из продемонстрированного можно
отнести к перформансу, однако, начнём с начала. Пять участников, трое из
которых русские израильтяне, один сабра, и - американская гостья (о чём
остальные четверо не подозревали). Вечер был открыт ещё в преддверии: вдруг
выяснилось, что за вход надо платить 60 шекелей, от чего все собравшиеся (в
их числе и участники, пригласившие кучу народу) слегка обалдели. Нет, никто
не орал, не бузил, просто ни один человек в зал не спустился - ждали.
Организаторы, почуяв неладное, засуетились. Через четверть часа цена за вход
снизилась до сорока. Кто-то вспомнил о своём членстве: а вот я член, можно
бесплатно? - Член?! Чей же, простите, вы член? Удостоверение надобно. - Вот
(показывает). - Ишь ты, член! Достоверный. Проходите, низкий поклон Союзу
фотографов. Хитрому дяде пришлось дожидаться начала дольше, чем всем нам. Ещё
двое-трое отстегнули по 40 сиклей, но в зал не пошли - чего там делать? -
начало-то на улице. И то верно. Вышел один из участников: знаешь, я ведь могу
и здесь прочитать, вон и фонарь есть, чего там. Конечно, поддакиваю. Выходит
второй: смотри, какая хуйня происходит! Вы готовы меня здесь слушать, здесь,
под луной? Разумеется, отвечаем мы, даже под травой. Третий выскочил, имеет
вид ошпаренного: суки, блядь! Но мы их накажем, мы будем здесь выступать,
прям на этой площадке перед входом! Все в восторге, лучшего начала никто и не
чаял. И тут терпение организаторов дало ощутимую трещину - 20 шекелей за
вход. Ура! Человек 5-6 приобрели по билету, вошли. Остальные не хотят -
погода хорошая, участники вечера с нами, чего хотеть-то? А начало в девять. А
на дворе полдесятого. Тогда Нэоми Авив, куратор затеи, склонилась к мудрому
решению: платите сколько можете - двадцать, пятнадцать, десять, только не
уходите. Расстроганная публика сжалилась, голодранцы выгребали бренчащую
мелочь, у кого сколько есть. Помещение на 60-70 человек было забито до
отказа, даже стояли. Чудная разминка!
Первым выступал Петя Птах. Русский поэт решил пожертвовать в пользу
иврита; в отличие от большинства местных русских литераторов у Птаха иврит
отменный. Перфоманс называется "Война с испражнениями". Ну, это эпос. Залпы
нетривиального текста на высоком, а лучше - на ветвистом иврите (две трети
зрителей русские), звучавшие практически в полной темноте - лишь свет от
фонарика в руке автора, в центре площадки сидящего за столом - перемежались
освещёнными и сплошь, кроме одной, немыми сценами. Эти интермедии менялись на
протяжении перфоманса - то статичная манифестация в виде плакатной заставки с
несколькими фразами, то театрализованное действие, в котором плакат
становится афишей либо простым предупреждением. Сорокаминутное "шоу" своей
непредсказуемой свежатиной ошеломило зал. Мастерское темпераментное
исполнение в сочетании с нелепицей действия, парадоксальностью и комичностью
сюжетной канвы, щедро насыщенной авторской картечью вопиюще бредовых и
своевременно "наглых", а то и притязательных заявлений, держало зрителя в
напряжении до конца. А если автор сердце перфоманса, то текст автора -
дыхание перфоманса. В отношении Пети это тоже справедливо. Визуальная часть
его выступления, привнося подчас жёсткий диссонанс в речитативную структуру,
тем не менее изредка подкидывала иллюстративный материал к многослойной
основе, каковой текст и является. К сожалению, на полный пересказ меня не
хватит, но вот ряд ярких впечатлений.
Итак, речь идёт об испражнениях. И о войне с ними. Хотя началось всё не
с войны, настолько не с войны, что уже во втором раунде (а их было восемь)
живого чтения поэмы герой наш автор, сидя как сказано за столом, на котором
как ещё не сказано мисочка с калом стоит (не пугайтесь, подсушенным), в своём
вопрошании об Истине и категориях сакрального договаривается в жару сомнений
до въедливой ахинеи: а не поклониться ли нам говну? И впрямь, ну что человек
рядом с говном?! Так-то, "апофатика в полевых условиях". Между делом автор
также напомнил всем присутствующим о наличие в культурном багаже некоторых
регионов, где местное население страдает особым чувством юмора, извращённой и
тошнотворной игры. Игра в р пушки, как он её кличет, известная в народе под
названием "веснушки", сводится к: на столе стоит блюдо - участники по очереди
испражняются в него, дабы было во что играть; вокруг стола сидят задорные
игроки, и разыгрывающий партию бьёт рукой по насранному общими усилиями.
После удара подсчитывается количество возникших (неожиданно высыпавших)
"веснушек" на лицах участников. Выигрывает тот, на чьём лице их оказалось
больше. Есть версия игры, в которой счастливый победитель тем самым
зарабатывает право на свой коронный удар. Азартный народ попадается!
Но это далеко не всё. Говённый объект внимания - кал в мисочке - должен
быть изучен. И Птаха во время очередного светового проёма осеняет: поставим
опыт - проводит ли кал электричество? В пылу экспериментаторской горячки Петя
неправильно соединяет цепь. Итак, не проводит. Но это не единственный опыт из
продеМОНСТРированных. В следующем блоке текста прозвучал призыв вернуть "миру
неодушевлённых предметов его крас'оты". Когда зажёгся свет, все увидели батон
на столе. Опыт, не сказать затейливый, таков: Петя Птах ширяет хлеб десятью
кубами "винта". Батон однако не разорвало, что нас удивляет до сих пор. А ещё
в одном из световых проёмов Птах упоительно выдал длинное и смешное заклятие
сыра, перечень сортов сыра пребывающих в геене огненной. Перфоманс
сопровождали частые взрывы смеха и реплики из публики. (А я вот обнаруживаю,
что опускать мне придётся многое).
Далее поэма Птаха делает поворот к чистому нарративу. Все идут на войну.
Зачитывается призыв к народу вооружиться кольями, топорами и вилами для
борьбы с вонючим врагом, при этом оговаривается категорическое условие: ни в
коем случае не вступать врукопашную, необходимо избежать физического контакта
с неприятелем. Автор с пафосом прогоняет стёбную телегу о том, как он стал
партизанским царём и руководит смельчаками в страшной войне. По ходу даже
марсиане прилетают выручать партизан в неравной битве, после чего,
встретившись с пылким царём, передали всем-всем-всем горячий привет от Бога
Отца. И тут зажигается свет: из батона торчат уже несколько шприцов с
начинкой ядовитых оттенков, а красивые девушки держат плакат "Не поклонюсь
женщине отсутствия, бо боюсь Бога отцов своих".
Помимо указанных уже онтологически сущностных, "тяжёлых" аспектов
(метафизический вектор рефлексии, затем научный, оба конечно же квази-, что
дела, впрочем, не меняет в силу чёткой прорисовки обоих) присутствуют и
другие. Один из самых важных блоков текста представляет собой некий
вопросник, большая часть вопросов чисто риторические. Были и прикольные: Знал
ли ты, что поэт, зачитывающий эту поэму, весит более ста килограмм? -
спрашивает верзила Птах (208 см в ботинках). Среди прочего в этой части
находим диалог учителя с учениками. Учитель спрашивает: Что это? Ученик: Это
не молот. Мы же не пришли заниматься философией. Второй ученик: Это не
трубка. Мы же не пришли заниматься искусством. Третий ученик: Это не толковый
ивритский словарь. Ведь он съеден давно, его больше нету. Вопрос исчерпан.
Учитель доволен ответами. Я вижу вы усвоили урок апофатики, говорит он, и
вручает ученикам таблетки, не забывая отдать соответствующие указания:
принимать каждые восемь часов, через 24 часа сможете заснуть; на следующей
неделе выходим в поле (вот они, "полевые условия"). Здесь как раз и
обнаруживает себя ещё одна линия, но она оккультна по отношению к двум
предыдущим - психоделическое в'идение, психоделической способ опознавания
претит в одинаковой степени научной теории познания и метафизике (будучи при
этом их синтезом). Дальше автор уже оттягивается вовсю, он свободно сыпет
достойными именами, имитируя разговоры: Платон, Гораций (реакция
хасмонейского мальчика, последовавшая на первое из имён: "да ебись ты в жопу
со своим Платоном!"; на второе - в том же духе - от иудейской девочки в
разговоре с легионером). Находкой в этом каскаде был, на наш взгляд, вопрос
Данте к Богу: "В чём моя ошибка? - Ответил ему Голос: Чтобы описать мир
теней, овладей сначала тенью языка" (в моём переводе). Заканчивается этот
блок "Стратегией снега" - в каком-то смысле прямой декларацией. "Знал ли ты:
снег это материализованный свет. Когда падает снег, мы говорим - небо
спускается на землю, свет оплодотворяет тьму. Древние называли это поражением
света, потому что свет теряет самоё себя, чтобы осветить мрак. Мы называем
это стратегией снега..." И внезапная пенка напоследок: "Знал ли ты что артист
от слова вера?" (на иврите слова искусство и вера однокоренные).
Финал был особенно сильным. Во тьме лишь луч от фонарика, происходит
суд. Суд над говном. И - !!! - над художником (он же поэт, скульптор...)
одновременно. Один из вопросов к поэту, простой как жизнь: Почему ты плачешь?
Ответ: Потому что никто не готов поручиться за святость моих стихов. Текст
состоит из нескольких узлов, всё подано штрихами, ответы здесь сплошь
поэтические сентенции, поэт обращается с ними как с фишками - вот такая, вот
такая, а теперь другая, - что у нас есть, а? В рамках перфоманса это работает
безотказно. В "суде", разумеется, многих лиц не хватает, но адвокат у говна
нашёлся. Что говорил, не помню. Но когда у Нас спросили (Мы - фигура такая в
игре), а что у Вас не туда и не так с говном этим, Мы гордо отвечал: Пусть
проявит добродетель анонимности - экая претензия к говну! - и тогда Мы
разрешу ему снова блистать под луной. И хотя обоих - художника и поэта,
прочитавшего свою поэму, приговорили к десяти годам (решение: это не похоже
на лошадь, а его поэма уродлива), а с третьим, скульптором, обошлись не
лучшим образом - последнее слово осталось за ними: художник унёс свою
картину, поэт забрал рукопись, а скульптор метнул в судей кубометром мрамора.
Когда зажёгся свет, на сцене стояли те же девушки, на этот раз с плакатом "Не
бойся, я стреляю не в тебя, я стреляю по испражнениям", и Птах с автоматом в
руках (детский автомат, с диодами и пр.). Он расстреливает мисочку с калом.
Стреляет прицельно, в упор, долго и вдохновенно... Зал благодарил
восторженно. Несмотря на все технические неполадки (табло с бегущей строкой
отказало и др.), Петя Птах победил. Поздравляю!
Следующей выступала американская гостья. Неважно смотрелась. Стэндап с
куклой: Билл-Эуд, Клинтон-Барак, Билл бил Биби, не обошлось и без Моники -
неинтересно всё это, какой-то адаптированный английский, усечённый для
простого народа, которому у нас, по простоте-то его, "Харцуфим" вполне
хватает. Зато затем выступал Гилад Ратман, художник, первое публичное
выступление. Дебют был удачным. Гилад прочёл безумную вещь о голубе настоящем
и обычном. Сопровождающий визуальный ряд, в отличие от перфоманса Птаха, был
крайне скромен и выполнял чисто иллюстративные функции. Воспроизвести эти
два-три чертежа, представляющие собой забавнейший комментарий к определённым,
не менее забавным положениям трактата, при всём желании я не могу, да и
передать все нюансы отточенного дифференцированного бреда трудновато, но не
откажу себе в удовольствии хотя бы от частичного пересказа.
Итак, одна из разновидностей голубя обычного - это голубь летающий задом
наперёд. Голубь летающий задом наперёд на взгляд не отличим от голубя
застывшего в воздухе. Норвежский орнитолог 17-го века, имя которого в среде
орнитологов неизвестно никому (кроме Гилада, разумеется), наблюдая за
поведением странных птычек где-то в Занзибаре, подметил этот удивительный
факт, но трактовку дал ошибочную - он назвал этот вид голубем парализованным
(в полёте!), а на деле речь идёт о голубе летающем задом наперёд, том самом,
которого не отличить от застывшего в воздухе. Тут же следует философического
характера кувырок: "Птицы гостят на ветках, отдыхают на листве и цветах, но
дом их - воздух", вот почему они сливаются со средой обитания и в полёте их
невозможно отличить от воздуха. Ладно, пусть им будет! Ведь поэтому голуби,
летающие задом наперёд, обладают чудесными свойствами. К примеру, они
развеиваются как дым, а растворяются, рассеиваясь вовнутрь, в своё нутро, с
тем чтобы занимать как можно меньше пространства, что приводит, в свою
очередь, к уменьшению плотности(!) голубиной материи и ионизации пространства
(непереводимая игра слов: голубь на иврите йона, а ион - йон). В связи с
этим, продолжает автор, мы со спокойной совестью констатируем: голубиный
элемент (бишь сущность) не встречается в природе нигде, кроме самих голубей.
Далее это искусное гонево увеличивает обороты. Мы узнаём, что
продвигаясь, голубь летающий задом наперёд копирует самого себя в другой
точке пространства, а в предыдущей - центростремительно рассеивается (на тему
этой загадки см. выше). Таким образом, голубь скопированный, т.е. пролетевший
вперёд задом два метра, это уже голубь отличный от предыдущего, подобный
предыдущему и дополнительный к нему. И вообще, голуби летающие задом наперёд
в полёте выходят за рамки понятия голубь, но не попадают при этом в поле
любого другого слова-значения-понятия. Также мы узнаём, что голуби эти летают
задом наперёд сознательно против своей воли. Потому как "вперёд" - это не
туда, где лицо или пальцы ног, а "зад" - отнюдь не точка в пространстве. И
тут же даётся пример, остроумие которого в переводе чуть-чуть смазывается: "Я
видел скотину, впряжённую в телегу с рожью. Я знал: единственное желание
скотины этой - действовать против своего хотения, и тем не менее - она везёт
телегу с рожью! Вопрос: эта скотина не хочет? или же хочет не?"...
И наконец - что отражается в глазах голубя летающего задом наперёд?
Конечно же, копия голубя в предыдущем состоянии. Но всё не так просто. Если
мы заглянем в глаза голубя летающего задом наперёд во время нахождения птицы
в поле слова голубь, то, как водится, не увидим ничего. Зато ежели нас
угораздит взглянуть в глаза голубя, находящегося уже в следующей фазе, то
безусловно мы сподобимся увидеть красивейшего голубя в мире. Впрочем,
выясняется вдруг одна деталь, свидетельствующая об ущербности этой птицы. А
именно - голуби летающие задом наперёд перманентно (увы, не постоянно)
страдают запором, и видимо поэтому принадлежат к роду обычного голубя. А вот
настоящий голубь это голубь летающий назад! Но в чём тогда разница между
голубем летающим задом наперёд и голубем летающем назад? Ответ достоин
делёзовской концепции различения. НАЗАД - это всё-таки место, а ЗАДОМ НАПЕРЁД
- направление, нравится нам оно или нет. Стоит ли добавлять, что по залу
метались всполохи хохота, и Гилад был вознаграждён благодарностью слушателей.
После перерыва выступал Роман Баембаев. На этот раз не со стихами, а с
прозой. Из четверых наших Баембаев самый "старый" и наиболее опытный. За его
плечами немало злых и эпатирующих стихотворных книг, написанных в соавторстве
со знаменитым международным бойцом Александром Бренером, неоднократное
участие в художественных выставках (как правило в соавторстве со скульптором
Михаилом Рапопортом), уличные выступления-перфомансы, видеоклип и проч. Лет
пять назад Баембаев совершил резкий поворот в сторону иврита, практически
отказавшись от русского письма. Надолго или нет - не знаю, знаю другое -
зимой 2000 года вышла его книга стихов на иврите в престижной серии
поэтических сборников, редактируемой Натаном Захом. Так начинается успех.
Проза Романа жёсткая. Изобилие слэнга, которым он владеет виртуозно,
короткие - наотмашь - напористые фразы, высокая и, я бы сказал, прицельная
энергетика в сочетании с безапелляционной прямотой высказываний, ни единого
следа сентиментальной слизи и никакой претензии на поэтизацию - вот, пожалуй,
отличительные черты этой прозы. Что же касается не стилистики, но
идеологического акцента в творчестве, то здесь прослеживается чётко
артикулированная (особенно в поэзии) асоциальная линия автора, - он жалит
целенаправленно, прекрасно представляя себе кто, а точнее что является его
врагом, непримиримым личным врагом. И это капитал, а проще - деньги. Ебучие
деньги, всепроникающие на сегодняшний день в любую сферу жизни, в любую пору
её неповторимой и любимой кожи, блядские деньги, от которых зависит всё,
кроме одного - хвала Аллаху! - кроме таланта. Возможно, такая позиция кому-то
покажется слишком наивной, а кому-то ребячески прямолинейной, но в
последовательности Баембаеву не откажешь. Его негативная зацикленность на
социоэкономическом факторе человеческого существования бескомпромиссна,
абсолютно искренна и, в конечном счёте, не только понятна, но и импонирует.
По крайней мере мне. Почему-то я убеждён, что нахожусь в данном случае не в
одиночестве.
А напоследок изумил своей безуминкой Шура Зелинский, его выступление -
кульминация этого вечера. Безмолвный, завораживающий бессмыслицей
происходящего ритуал, на час или более.., впрочем, лучше это показать, пусть
фрагментарно.
Сначала была тьма. Совершенная темень. Чиркают вдруг спичкой - вспышка -
сидевший в первом ряду Зелинский встаёт, зажигает свечу, которую ставит на
пол около стула, и выходит в центр площадки. Включается один спот,
направленный на автора. На площадке сложены в стопку картоны большого
формата, 21 штука, все с надписями. Аудиофон по меньшей мере неуместный,
пастораль: жужжат шмели, квакают лягушки, птички щебечут, губная гармошка в
сопровождении чего-то ещё (неопознанный струнный). Кажется нас занесло в
Швабию. Бюргеры потягивают пивцо на солнечной поляне поутру, небольшой пруд
неподалёку, воскресный отдых. При том что простоватая песенка (три петли на
десять минут) на английском, тем не менее. В песенке каждый куплет начинается
словом sometimes. Собраны всевозможные иногда: иногда чувствую себя вот как,
иногда просыпаюсь - всё другое такое не похожее, короче, всегда иногда... В
это время Шура в каменной позе демонстрировал картоны с текстом - картоны
выскальзывали из рук автора, который стоял абсолютно неподвижно, держа у
груди всю пачку. Подчеркнём, по вертикали на всех картонах шла одна и та же
штампованная надпись: государственная собственность. Первый
картон, кроме этого штампа, не содержал ничего. Далее идёт: церемония
запугивания немца №1 (запугивания ивритом, как я понимаю - немец написано по-
немецки); тридцати двух лет; койка номер 16; по его словам; сегодня утром
после завтрака; возникло ощущение заполненности живота (перевожу почти слово
в слово, дабы этот чудовищный язык, коим пользуются медики, не потерял
аутентичности) и т.д. Следующая порция начинается с "церемонии запугивания
немца №2": тридцати трёх лет; по его словам; сегодня вечером; во время работы
с деревом; возникло ощущение боли в пальце. Затем - картон с одним словом:
предупреждение, после чего другой: произведено удаление чужеродного тела. А
заключительный гласил: немец внутри. Зажигается общий свет и автор передаёт в
зал тарелку с карточками-поздравлениями, в них написано: почтенный друг, ты
внутри. Тем самым до зрителя доходит, что это только пролог.
Пока тарелка ходит по рукам и все с жадным любопытством набрасываются на
карточки, включается монотонная ритуальная музыка (исконная, племени
язычников живущих на деревьях). Автор молча - а он, напомню, не произнёс ни
единого слова на протяжении всего действа, - удаляется за кулисы и начинает
вносить какие-то немыслимые предметы. В первую очередь два тотема - длинные
шесты, увенчанные опять же картонками. На одном из картонов изображение, в
котором лишь угадываются различные образы, и видна надпись Births. На втором
тотеме начертано Cry for conception. После этого на площадке появляются
козлы, затем из-за кулис выносится картина, автор эту картину водружает на
козлы - подчёркнуто старательно, далее он приносит свечи, внимательно
осматривает их со всех концов, зажигает и в абсолютной тишине, никуда не
спеша, медленно "припаивает" свечи к козлам. Казалось бы - ну, началось!
Ничего подобного - всё продолжается. Шура опять идёт за кулисы и возвращается
с мелком. Которым очерчивает сакральное пространство перфоманса, поделив
площадку на три ассиметричных сектора. У каждого из секторов есть особое
название: полярный медведь (он отмечен козлами с картиной), пуп
земли (в якобы центре, со вторым тотемом у стены, тотемом "вопрошания" о концепции) и
обыкновенный тигр (под тотемом рождений). Ура, мы дождались хоть чего-то
обыкновенного! Не тут-то было. Шура приносит из-за кулис свою одежду и
демонстративно переодевается. Бишь снимает рубашку, оставшись в джинсах, и
облачается в белый балахон, до пят достающий (джелабия, по-арабски),
расправляя при этом свою великолепную, под стать Роберту Планту, правда куда
более тёмного оттенка, копну волос. А на шее оказывается колокольчик, как у
исправной овцы (зал затаился, следит за автором с нарастающим на медленном
огне напряжением). Далее, удалившись за кулисы чуть ли не на минуту, Шура,
как бы в новой ипостаси появляется и: ещё раз - сколько исчезновений со
сцены? семь? восемь? - ещё раз десять повторяет обряд "выноса" вещей,
совершенно бессмысленных, назначение коих напрочь непонятно. Это чёрт знает
что: поломанный лук, древесная кора, какие-то разрисованные дощечки
("алтари", как оказалось), грузила от рыболовецких снастей, моток серебряной
проволоки, шнуры от занавесок, по-моему даже шляпа была, и многое другое -
уйма другого! Ну и, конечно же, всё это с немецкой методичностью, невозмутимо
изящный, неторопливо, с дотошной регулярностью - вышел, через эн секунд
вошёл, расставил, шагнул, отошёл, сама раскованность и свобода, поправил,
перешагнул, обошёл, вышел. Чтобы прояснить окончательно: перейти из одного
сектора в другой можно только по определённому пути, а если "шаман" к тому же
коснулся ненароком какого-то предмета, уже занявшего своё место, то другой
предмет либо должен быть перемещён, либо как-то поправлен, словом, необходима
корректировка. У некоторых на этом этапе терпение исчерпалось, публика решила
таять. К счастью, из битком набитого зала две трети осталось. И они не
потеряли. Нам показали ритуал во всех его смешных красотах! Ритуал посвящения
в тонкости науки "Диалога с предметами".
В обряде инициации участвует и Птах, в качестве неофита. Зелинский
указывает ему как лечь, а именно на стыке двух главных секторов - пупа земли
и обыкновенного тигра. Птах вытягивается на спине голым темечком к публике (к
сожалению, помещение не совсем подходящее, всех деталей не разглядеть),
вокруг него Зелинский выкладывают массу вещей - работы автора, доски,
пресловутые "алтари" и пр. А самой "жертве", бишь Птаху, Шура кладёт кольцо
занавесочного шнура на лицо, вытянув шнур во всю длину до ног лежащего.
Результаты работы автор педантично проверил и кивнул, довольный. Вдруг кольцо
стало сползать со лба Птаха, автор бросился поправлять, не получается. Тогда
Шура вносит корректировку в расположении предметов, собранных вокруг
инициируемого. Отлично, кольцо успокоилось (кажется, на носу). Зрители, тем
временем, на происходящее реагировали всё улыбчивей и оживлённее.
И тут Шура выносит из-за кулис стол. На столе куча неузнаваемых
маленьких предметов, включая допотопный звонок, струбциной присобаченный к
столешнице. Зелинский располагает предметы в определённом порядке и начинает
"диалог". Заключается эта игра в следующем. Автор лупит рукой по звонку, от
сотрясения стола часть предметов валятся, некоторые даже на пол. Автор
поднимает их, расстанавливает и снова бьёт по звонку. Разумеется, большая
часть предметов опять падает. Автор повторяет упражнение - тот же эффект.
Тогда Зелинский проводит отсев какой-то части предметов, как неспособных к
диалогу, остальные очередной раз расстанавливает. И очередной раз наносит
удар по звонку. Ситуация с наказанием и отсевом предметов повторяется. Всё
это безумие происходит в сопровождении аудиорэди-мэйда, от которого публика
захлёбывается хохотом. Что стоит небольшого отступления.
Текст рэди-мэйда взят был из еженедельной газетной колонки "Иврит для
начинающих", зачитывал автор. Монотонно и в тему. Эти диалоги между мнимыми
учениками надо бы отметить особой наградой - рекорд идиотизма! Судите сами.
Моше пошёл в аптеку, купил капли от насморка, а что-то другое нужное забыл
как называется. Бывает. Между ним и аптекаршей происходит разговор. - Так,
может, ты вспомнишь что это, говорит она. - Да, постараюсь. - Тогда подожди
здесь, не уходи. Моше таки остаётся и таки вспоминает название. Но сказать
что же это за вещь у него не получается(?!) - Тогда, может, напишешь мне
письмо(!), продолжает продавщица. - Да. Я напишу тебе письмо. Но тут в аптеку
заходит постоянный клиент и липнет со своими вопросами, мол, чем это вы тут
занимаетесь. - Он пишет мне письмо, отвечает ему продавщица. - Любовное,
конечно же, догадливо лыбится постоянный клиент. - Нет. Он хочет что-то
купить, но не может сказать что, смело отвечает скромная продавщица. (А Моше,
тем временем, трудится над посланием). - А! - осеняет вдруг аптекарщу, - я
знаю что тебе нужно. Но это есть у нас только на складе, а хозяин запретил
мне ходить на склад с кем бы то ни было вместе(!!!) Тогда встревает
постоянный клиент. - Ну, хозяин придёт после обеда. Вы можете пойти на склад
вместе, я тут побуду... И подобного стебалова минут так на десять!
Церемонию посвящения профана в мистерию диалога с предметами Зелинский
закончил такой сценкой. Над лежащим Птахом свешивалась с потолка лампочка.
Зелинский едва до неё дотягивался. И вот, встав на цыпочки, - а вещи, лежащие
вокруг Птаха, попирать ногами ни-ни, и заступать за них тоже ни-ни, - с
трудом балансируя, наш мастер привязывает к электрическому проводу пять
серебряных проволок, к которым, в свою очередь, подвешивает искуственные
снежинки. Справившись с этим нелёгким делом, Зелинский бесшумно удалился за
кулисы, откуда вынес поднос. На подносе ножницы. Приблизившись самым
замысловатым способом к лежащему (вы помните, маршруты передвижений в
очерченном пространстве подчинены логике ритуала!), Шура, держа в одной руке
поднос, снова весь вытягивается и обрезает ножницами снежинки. Снежинки
падают в поднос, зрители катаются со смеху.
А концовка этого зрелища такова. Поборов снежинки, Шура относит стол и
стул к краю площадки, за пределы сакрального пространства, и усаживается. На
лице ни тени эмоций. Вдруг раздаётся хлопок, за ним второй. Шура несколько
раз кивает, мол, да, несомненно, вот он я, пришло время и поаплодировать. Зал
грохочет от хохота и провожает автора овациями. Высший пилотаж!
Итак, 17 апреля состоялось, надеюсь читатель в этом убедился. Но
хотелось бы поразмышлять о степени важности этого события.
Начну с Зелинского. Поставленный им опыт локального демонтирования
расцвеченной мистическими тонами реальности (а как ни крути, большинство нам
известных древних церемоний, даже якобы светские, свидетельствуют о таковой
окраске), казалось бы, подвергает уничтожающей критике не только саму
практику обряда, но и мышление практикующих оный. А вот - всего лищь казалось
бы. На деле выступление Зелинского производит обратный эффект, что на мой
взгляд гораздо более ценно.
В чём, собственно, сакральная "соль" ритуала? Ответ знает школьник -
главная функция любого обряда заключается в "завораживании" объекта. Будь это
зритель-соплеменник, будь это боги, будь это природа, враг, буйвол, болезнь,
материал, оружие, вожделенная красава, будь хоть Сам ВСЕВЫШНЯЯ САМОСТЬ
(обозначим Причинное Место женским родом, Ему не повредит, ОНО и это знает),
будь что уGODно - речь идёт о методике подчинения. Не страшно. Искусством,
как наиболее тонкой из форм идеологии, подобные "властные" отношения между я
и они досконально изучены - вспомним хотя бы примеры суггестивного письма,
где автор искусно навязывает свой мир. Не говоря уже о других, более
очевидных примерах. Единственная, но не принципиальная разница между
разномастными и разнокалиберными методиками порабощения кроется, насколько я
понимаю, в загадке самого восхищения, которое является неотъемлемой частью
эстетики. Я не хочу распространяться на тему ключевой роли этого фактора,
поскольку уже приходилось (см. "Фрагменты посвящения", №7 "Солн. сплетения").
Занятно, впрочем, что на сегодняшний день всеми более или менее гибкими
властными структурами эта изюминка так или иначе учитывается, и курирующие
подачу кислорода этим структурам из кожи вон лезут, чтобы продумать дизайн,
жест, цвет галстука или обложки, восемь плюс шесть красивых слов, короче -
эксплуатнуть т.н. красивое, о да, они догадались: красота завораживает,
восхищает. Правда, их представления о красоте совпадают с мерками толпы на
этот счёт.
Но хватит, где там наш автор? Завораживающий ворует, восхищающий
похищает. Что же получается? Цель у ритуала и произведения искусства одна -
подчинить, бишь завладеть (душой, мыслями и пр.). И вдруг мы обнаруживаем:
после бессловесного пародийного действа, ну вроде бы лишённого всякого
смысла, по всем статьям "записного", формально безукоризненного, где-то даже
изнуряюще пустого, после этой попытки скомпрометировать ритуал мы всё равно в
ВОСХИЩЕНИИ, мы ЗАВОРОЖЕНЫ, нас украли посредством создания полной иллюзии, мы
восхищены самой церемонией, заворожены конкретностью сыгранного!
Деконструкция обогащает деконструируемое. Вовсе не стирая последнее с лица
земли! Мы были свидетелями реабилитации обряда, как истинной ценности, мы
стали свидетелями реабилитации мистического мироощущения. Редкий случай.
И тут на тебе - ещё и Птах! Если в случае Зелинского мы наблюдаем чудную
попытку деконструкции
одной, замкнутой на себе семиотической системы, то с Птахом ситуация сложнее.
Птах взялся решать задачу многослойную, как пирог универсума. БЕСпардонно
последовательное вторжение в самые различные области авторитарно
утверждённого знания в сочетании с целенаправленным использованием техники
эклектического нивелирования заслуживает нескольких слов. Вспомним, к
примеру, урок апофатики (см. выше). В трёх ответах учеников затаились две
цитаты (Ницше и Магритт), а третий ответ - изощрённое издевательство над
небезызвестными заскорузлыми потугами: трёхтысячелетний интеллектуальный
урожай всеми нами любимого еврейского народа собран в неприглдный пучок
претензий (это о давно съеденном словаре богоизбранничества). Дабы не
возникало сомнений: Птах - израильтянин еврейского происхождения. Впрочем,
самое интересное в выступлении Птаха другое. Я имею в виду тотальную заявку:
говно - новый идол? новая власть? в принципе - новая культурная ситуация! Ну-
у-у? Но если вы думаете, будто я завёлся о роскошном декоре перфоманса -
ошибаетесь. Совсем даже наоборот. Есть все основания полагать, что дно
высказывания "Не поклонюсь женщине отсутствия, потому что боюсь Бога отцов
своих" (здесь я слегка упростил перевод, сравни выше) значительно глубже, чем
может показаться. Птах отвергает мудрость, эту прозрачную Софию, если
отсутствует вера! Более того, открытая апелляция к новой дискурсивно значимой
теме и её мгновенная абсорбция (я уже говорил об этом однажды,
психоделическим перекраиванием действительности зовётся) лишь подтверждает
мою догадку. Ведь учитель-то спрашивает об Этом - в отличие от Маяковского,
который мучился не про Это, - а затем, всучив ученикам по три порции асида
(таблетка кислая-сладкая, от запоров души и извилин), упреждает любимцев: на
следующей неделе начинаем работу в полевых условиях! (Апофатика? В полевых
условиях? Это не море, не глаз, не небо, не зад, не верх, не день, не сердце,
не дуб, не трон, не я, не... - "тут есть что-то от тайны", Деррида). И сразу
же за тем - ответ Голоса ошеломлённому Данте, а потом ход со "Стратегией
снега"! - где ослепительное прозрение о предуказанном поражении света в
борьбе со мраком - ведь не растворившись во тьме, тьму не осветишь! - стоит
томов метафизических спекуляций; и через две-три минуты следующее, сущностно
адекватное толкуемой линии словечко: артист и вера от одного корня. Недаром
через Птаха, царя партизанского, марсиане передавали привет от Бога Отца! И
этот хлещущий из скважин текста мистицизм (при полном отрицании метафизики)
убедительней, чем любое ряженое под демонтаж СО-МНЕНИЕ, вооружённое знанием о
законах рынка, удобствах идеологически беззубых и социально безопасных
"игровых" щелей и прочей прагматически выверенной хуйне! Я готов повторить -
реабилитация мистицизма через деконструкцию есть наиболее перспективная
возможность наполнения образовавшихся в современном сознании пустот
позитивным содержанием.
В свете сказанного попробуем теперь взглянуть на Гилада Ратмана с
изнанки. Трудно поверить насколько он пришёлся в масть! Весь текст Ратмана -
просто вопиющая издёвка над хвалёной достоверностью научного знания. Хуже
того - эссе о голубе подлинно в том смысле, в каком подлинно любое научное
описание, прибегающее к помощи общедоступной человеческой речи и то и дело
попадающее в капканы метафор, расставленные походя божеством языка. После
чего начинается чаплинское кино: природа нарратива умело дискредитирует
авторитет точного знания, периодически влипающего в чавкающую глину
ненавистного им метафизического дискурса - ну, так случилось. Ничего, это
полезно иногда. Тем более, если принять во внимание (а игнорировать того
невозможно), что современное "точное" знание доехало до совершенно
"окраинных" мистических прозрений. Что же касается непосредственно прозы
Ратмана, об одном жалею - Лиотар её не прочтёт.
Но вот о прозе другого автора, в аспекте нами избранном, говорить что-
либо определённое пока рановато. Единственное, что можно было бы добавить к
уже сказанному - Баембаев с самого начала отказался идти по пути наименьшего
сопротивления, именно подчёркнутая неангажированность роднит его с
перечисленными авторами. Мне он напоминает Чарлза Буковского. Что не зазорно.
Не берусь гарантировать, поскольку я не очень слежу за происходящим в
ивритской литературе, но создаётся впечатление, что Баембаев - новость для
Израиля. И новость весомая, ощутимой хлёсткости и обнадёживающей свежести.
А в качестве резюме отмечу ряд моментов.
Тот факт, что именно молодые русские вносят свою лепту в ивритскую
словесность, не просто приятен. Всё гораздо серьёзней - это вливание бодрой
кипучей крови в жилы раньше времени поизносившегося организма израильской
литературы, в целом - консервативной, политизированной, шамкающей (за редкими
исключениями). Во-вторых: дискурс, пусть даже и не в открытую, но подспудно
декларируемый почти всеми выступавшими, совершенно аутентичен духовному
ландшафту здешних мест. Поэтому пусть никого не удивляет по сути
декларативная форма этой статьи - мы не зависим от России. Подстраиваться под
московские или питерские дудки - не наша забота. При этом не впадайте раньше
времени в раж - мы любим русскую речь и ценим некоторых современных русских
писателей. Впрочем, эти ценимые нами авторы могли бы и могут, да и живут
повсюду. В-третьих: раз хозяева этой страны (я говорю о большинстве местных
литераторов) не сочли необходимым сцедить шлаки боязливо оглядывающегося
агностицизма, раз они не сочли нужным овладеть аурой этой страны, то это
сделаем мы! И будем говорить о том на обоих языках!
эпоху просвещённого мистицизма объявляю
открытой!
Иерусалим, 2000 год, под знаком Девы.
|
