ВЛАДИМИР ТАРАСОВ

БОМБА на БЛЮДЕЧКЕ
показания очевидца

Лю


В пьяную голову трезвые мысли шепчет на ухо двойник - разлюби ближнего как самого себя.
Герой этой пьесы влюблён в женщину, которая не хочет меня видеть. Не только больше не хочет, меньше тоже. Оно вовсе не случайно, так вьются нити разных судеб. Общих но чуждых друг другу, далёких но переплетающихся.
Тропа ведущая на небеса всегда приключение. Для одних опасное, как опасна трясина тени жизни, для других насыщенное адреналином как мгновенный ночной налёт на чужой виноградник (нет винограда слаще, чем соседский). Я забрёл в эти дебри почти внезапно. Почти. Мне также ясно, что слова компрометируют тайну, любые слова, тем более эти - но заверяю (и подписью мой почерк) - это делается во имя тайны, ведь только так она станет явной.

Я давно не видал блюдец подходящих для нескольких линеек основательно растёртого твёрдой пластиковой карточкой кокаина, всё какие-то плоские стеклянные тарелки - не годится это, о стекле и речи не должно быть, раз уж мы про блюдечко. Загадка: две дорожки на троих. Изготовленное умелыми руками ремесленников Яффо блюдечко - треугольное, с выпуклыми сторонами и сглаженными вершинами, которые чуть выгнуты вверх - изображающее фрагменты Космоса: планеты и звёзды висящие в пространстве, полыхающие языками чёрного пламени - такое блюдечко (а ведь вроде бы лучше не найти) удобно лишь для крошения других материй. Табака, например, сухих соцветий и листьев травы, чая - по непонятной причине - либо чего другого необычного, а то и печенья вездесущим птицам. Некоторые в блюдцах держат таблетки, хотя оно идеальный поднос для шприца. Блюдца для ягод и мармелада, визиток, лайковых перчаток; легковеры утверждают, что блюдце в полёте чувствует себя как рыба в воде и... какой московский ребёнок не пил из блюдечка - горячий чай, ой, обжигает. Наконец, блюдце было предметом пристального внимания художников самого разного толка. Кстати, и поэтов тоже. Один из них даже обронил: вам слезинку на блюдечке?

Чеканя шаг прошли стройной колонной индивидуалисты. Как раз в эти дни я трудился над тестом обильно заправленным изюмом. Временами всё выглядело так. Глоток-другой арака, тут же закусить парой шпротин - мгновенно за ними - хорошо промытым загорелым (аж жёлтый) сладчайшим виноградом - затем немного хлеба с амбой. Не вредно повторить пробег. Впрочем, бывало и не так: замысловато петляли эксцентрики.
Проникая в таинства кулинарии Судьбы неизбежно оказываешься на кухне Рока. А там темно. И дышать трудно. Тот свет мой свидетель. Но есть ещё несколько. Назову одного из них. Л., вполне непридуманная, на работу ходит, ребёнка воспитывает, известная немалому числу людей Л. Можно Лю. Она-то всё и затеяла. Легко и свободно, с непринуждённостью характерной для опытного в этом деле человека. Взяла большой лист бумаги, очертила круг, расставила по окружности буквы (в алфавитном порядке, как вы догадываетесь), добавила вопросительный знак, внутри круга вписала слова "да" и "нет". Теперь давай блюдечко, говорит, самое маленькое, и фломастер потолще. На внешней стороне блюдечка Лю нарисовала жирную стрелку, упирающуюся наконечником в край. Всё, положи палец, видишь, как я. Без нажима только... И мы таки вызвали этого того, который столь внезапно ускользнул в смерть. Кто он и почему вдруг нужен был - сейчас не суть. Не исключено потому и ускользнул, что был слишком нужен. Долго морочил он голову оттуда, но счёты я с ним свёл, хоть и с опозданьем.
Л. совершенно идеальный медиум, из сотни (а то и больше) сеансов, в которых я участвовал с нею, не удались всего лишь три, из них два раза по моей вине. Ничего удивительного - духи не выносят слишком пьяной интонации. В третий же - глупейший случай! - постарался мой любопытствующий приятель- коллега - он просил поучаствовать, ладно, мне скрывать нечего, пригласил его. Наум, вот уж точно фома, в наглую начал двигать блюдце туда-сюда, не поверив, что оно вертится. Ещё и нас обвинил ни с того ни с сего! Мы, мол, сами подталкиваем. Что-о!? Поистине, бесчувственная рука! Да иного и не ждали в общем-то, всё что нами делается, всё в нас похоже на нас же. А Лю настолько изумилась нелепости этих обвинений, что на миг забыла слова, в ооо бще слова, все сразу.

Сеансы такого сорта, как занятие "всерьёз и надолго", достаточно бессмысленны. В жизни есть вещи понасыщенней, не говоря уже об остроте. Для игроков со стажем тут больше развлекухи (подчас, правда, очень весёлой). Ну о чём, скажите на милость, может поведать твой гость тебе про тебя? О том, о чём ты сам догадывался, разве что помогут убедиться, хорошо - где-то подсказать, допустим. Но если соваться за советом каждый божий день, то от тебя ничего не останется своего. А кроме этой, весьма весомой причины, существует ещё одна, по которой чрезмерная доверчивость в данной области нежелательна, - одноразовые гости мастаки разыгрывать публику, духи любят подухариться. И всё же, вопреки "не" и "но", предыдущее никак не объясняет загадочной природы паранормального, по всем статьям, явления. Впрочем, я не намерен доискиваться здесь каких-либо объяснений - спросите у кого угодно, а лучше напрямик у Киры Сапгир (мы вместе беседовали с её не так давно отошедшим Генрихом), был ли это он? Или спросите у той же Лю, была ли это Анечка Горенко? похожа ли была на себя в вечер нашего потустороннего разговора? В конце концов спросите у Анечки самой, кому она говорила Я НЕ Ю?..
Целенаправленный вызов и появление с неба непрошенного гостя совсем не одно и то же. С нами непрошенных почти не бывало. На пятый сеанс оказалось, что у Л. свой постоянный попутчик, т.е. даже вызывать не надо, он приходит сам. О чём я не подозревал - ну кому придёт в голову, что и такое возможно. Тем не менее - постоянный попутчик. А тут ещё выясняется - кто, прикиньте, скажите, кто? (Просто смех разбирает). Пушкин. Александр Сергеевич. Собственной персоной. Стой, Лю, какого чёрта именно Пушкин? Ей пришлось осветить ситуацию. Она очень давно с ним на связи, с младых ногтей углубилась в его биографию, он с нею всегда, в каждом сеансе, никуда не денешься, у них очень старая - ага, заскорузлая - ну что ты говоришь такое, даже не морщинистая! - любовь. Ничего себе треугольничек! То есть этот ревнивец ошивается всё время здесь!? при нас всё время!? Пораскинув мозгами, - не прогонять же постоянного попутчика, да и то бесполезно, за дверь не выставишь, пинков не надаёшь - решили продолжать сеанс в компании с ним, других не вызывать. Но назваться я не захотел - если всё так и есть как она говорит, пусть представит нас друг другу сама, во избежание недоразумений и неуместной фамильярности. Что Лю и сделала, поначалу смутившись слегка, но на полном серьёзе. Хоть и дико звучит, - познакомились, покланялись, руки-то не подашь.
П. стал завсегдатаем наших радений-развлечений, доходило до абсурда - стоит коснуться блюдечка, - он тут как тут. Причём, закрывал выход на других, приходилось просить - свяжи с этим, свяжи с тем. Кручёныха, к примеру, он подпустил к столу после долгих колебаний, зол, видать, на А.Е., не может простить тому. И только Лю удалось его уговорить - ни в какую не хотел, упёрся. На просьбу побеседовать с Анечкой (в первый раз) я получил отказ в самой категоричной форме. Лю утверждает, что П. тем самым проявил заботу о ней, не об Анечке, щадил её чувства. И впрямь, со временем, когда Лю отревновала своё, доступ к А. стал открыт. Надо же! Но тут пришёл черёд А. ревновать. К другой. Но ревновать. Ой-й, занятен этот мир!
На каком-то этапе выход на тот свет утерял в глазах неофита трепетный оттенок таинственности, это становилось обыденным делом. Может вертанём, Лю? Как скажешь. Конечно, ей любая посуда послушна, тяжёлые глиняные тарелки из- под цветочных горшков - и те скользят. Беседовали мы в основном с поэтами. Помимо Пушкина, Кручёныха, А.Горенко и Сапгира были Бродский, Маяковский и Ахматова (на последней настояли партнёры по сеансу, я-то с Анечкой хотел обмолвиться). Не знаю как вы на это отреагируете, П. вскоре превратился для меня в уникального собеседника, чуть ли не в приятеля. Александр, скажи, а вот... Как с живым. Ничего удивительного, они все там живые, смерть это другое измерение просто-напросто. Они очень эмоциональны, следят за происходящим на Земле, читают книги. Это не оговорка - читают! Поэты даже там поэты! По невнятной, загадочной причине не удалось добраться до Мандельштама, я был озадачен - как это его нет? а где же он в таком случае? Полагаю, что Бродский меня элементарно надул, сказав, что того здесь йок. Тоже ревнив, и ещё как! Маяк и Круч, в этом отношении, выгодно отличаются.
Что касается непосредственно бесед, их стиля или оценок настоящего, походя розданных ушедшими в незримость, тут не всё однозначно. Ахматова, к примеру, сказала, что будущее России - диктатура и поэзия. Я спросил её на тему современности, есть ли кто-нибудь стоящий по её мнению. Никого, в ответ. Бишь как так? Нет, говорит, пронзительных (что чепуха на мой взгляд, есть). Маяковский всех сравнял в одно: говно. Буквально, так и выразился. Затем, видимо решив ошарашить, выдал: Пушкина люблю. Тоже мне новость, говорю ему, это любому школьнику известно. - Ах, да, я забыл (ну и кокет!). Но потом - отнюдь не сразу - смягчился - Саша Соколов ему нравится, в виде исключения. Разговор с Маяковским принял, однако, неожиданный оборот - остряк оттягивался на мой счёт всласть себе и своим окружающим. У сонма ангелов есть к тебе вопрос - говорит он вдруг, - ты пишешь "йод" (десятая буква алефбэта, во многих ивритских словах аналог русской "й") и "о". Вопросительный знак. Что бы это значило, дескать. Здесь всё конкретно: имелось в виду "ЙЁ!" - реплика к одной из строк композиции "Чувство пятна". Потрясённый сногсшибательной преамбулой, я, тем не менее, бросился бодро излагать, указав на четыре, как минимум, семантических слоя и, тем самым, столько же вариантов прочтения этого, на первый взгляд бессмысленного, восклицания. Последовала пауза, затем получаю в ответ лестное: я люблю твой блеск и ум... Склонен думать, однако, что это был остроумный розыгрыш, - но представьте себе моё состояние тогда. Следует также не забывать, что Маяк - этот ироничный шутник - ввернул ивритскую букву вместо русской (ради большего правдоподобия, - не то чтоб какой-то там дядя интересуется - "у Сонма(!) ангелов...", говорящих на божественном языке). Ошеломление до дна! Отохуев чуть-чуть, вворачиваю свою каверзу: Владимир Владимирович! Вам теперь едва ли не гностицизм белыми нитками шьют, о Вашей религиозности гонят волну, не стесняясь. Как же так? Вы - известный атеист, ни тени оккультного, вроде бы?.. Не долго думая, нашёлся лукавец! Притворялся, говорит. Ну-ну.
Необыкновенно содержательной была беседа с Кручёныхом. Он пару минут приноравливался, блюдце с трудом передвигалось, - подозреваю, что его вообще никто никогда не вызывал до тех пор. А затем разохотился на все сто, молниеносен стал и великолепен. А.Е. скакал через гласные, проглатывал их, видимо сразу намотав на ус, как обстоит дело с ивритом (в иврите гласных фактически нет, вместо них существуют огласовки - точки да чёрточки, указывающие на наличие сонант). Это резонно и понятно - Иерусалим, как никак, не Стокгольм ведь (у шведов-то, ишь, целых восемнадцать гласных)! Кручёных диктовал ответы настолько быстро, что я наконец взмолился: Алексей Елисеевич! Пощадите! Мы же вынуждены не только читать, но и расшифровывать. Ну что это за нжн рбт!? Пощадил, умерил пыл. В начале разговора он ехидно похихикивал - ученики, ученики. То есть кто? Лю тоже? Которая до знакомства со мной разве что фамилию его краем уха слышала? Весело! Однако после того, как диалог обрёл вразумительную форму, мы интенсивно общались. Я засыпал его вопросами, развернул целый веер знаменитых имён, ожидая реакции на этот перечень, изложил собственные претензии к постмодернистскому main stream и т.п. Получая в ответ то уничижительные, то, наоборот, одобряющие реплики в свой адрес (к примеру такое: сапожник Володя. А через пять минут: приятно слышать грамотную речь. Вперемешку.), я всё же пытался добиться от него сколь-нибудь конструктивной оценки происходящего на полигоне словесности. Не скажу, что удалось - лишь отчасти - Кручёных был крут, резвился и сбивал с толку основательно.
По постмодернизму он проехался без всяких сантиментов. Это ещё не прорыв, говорит. Я возразил было: постмодернизм укоренён в авангарде 10-х годов, он там уже присутствовал, хоть и в эмбриональном состоянии. Верно, отвечает К., но тогда это было прорывом, а сейчас - переливание из сосуда в сосуд. Это западное явление, продолжал он, французская философия, не наша. Вот те на! Какая-такая наша философия!? Сам знаешь какая, мгновенно вставил А.Е. Но простите, недоумеваю я, ведь это несравнимые явления. Нет, ты не понял, литература и есть философия, уточнил он. А-а, теперь ясно. Тогда я называю ему литераторов десять-двенадцать, утеплённых российской критикой, сознательно включив в эту диковатую обойму подряд, без разбора, почвенников и соц-арт, маститых концептуалистов и молодой постмодернизм, эмигрантов и не-, лишь бы из нынешних. К моему удивлению, К. отметает почти всех, правда, без особого азарта, да, говорит, знаю, редко комментируя, по большей части оставаясь индифферентен. Причём некоторые отщёлкивались им, как мне показалось тогда в общем контексте, по одной причине: там отсутствует радость. Всё это странно: как же так, Алексей Елисеевич, Сорокин-то? Сорокин, со всей его патологией! это ведь как бы новое! кто, как не Вы, бодал традицию и академизм! (кстати, сеанс проводился в конце 1996 года). Стилист. Мамлеев уже был, лапидарно отвечает К. Я не соглашаюсь: какое это имеет значение, был-не был, они разные, друг на друга всё равно не похожи. Я совсем о другом, стремительно пишет Кручёных, и неожиданно задаёт встречный вопрос: а что ты хочешь сказать о Сорокине? Страшно, да, ужас, да? Ничего подобного я не имел в виду втирать ему, но куда там - А.Е. уже летит, не даёт опомниться: ужас, пойми, голый ужас, - диктует он - нравится тебе это или нет - Шаламов, а тот слишком заигрался, педалирует, ух, как пугает! Мы с Лю переглянулись - забавен, однако. Надо думать, в Ваших словах не случайно светится осколок цитаты, - отвечаю-спрашиваю, - той самой, которая из отзыва Толстого об Андрееве? Правильно помнишь, подтвердил К. Сам тоже смеётся, блюдечко танцует по кругу.
В заключение несколько любопытных и немаловажных деталей. (Разговор о Соколове я не привожу, это зафиксировано в стихах, не стоит повторяться.) А кем Вы интересуетесь, точней, кого Вы читаете из современных, коль скоро похерили одного за другим? - неуверенно задаю вопрос нашему собеседнику. Зданевича, спокойно отвечает К. Разумеется, кого же ещё, конечно Зданевича, ведь старый приятель - съязвил я, обескураженный ответом, - так это 70 лет назад было! Зато напечатано только что - откликается К., - интересно сравнить. И словно невзначай роняет: ты никогда не пробовал? бывает поучительно. А затем подкорректировал свой ответ: я читаю всех, в каждом можно что-то найти, наткнуться вдруг на жилу. Вот оно что! - мелькнуло у меня в голове, - ведь так, именно так рассуждает страстная личность, живо и остро интересующаяся, не уснувшая, не сопревшая, цельная, горящая натура. Но куда же он там метит? куда у них там то самое "вперёд"? Загадка... Хорошо, продолжаю я, раз уж Вы расправились со многими своими - пусть и через голову целого поколения, а то и двух, но всё же - вполне реальными единомышленниками, то о других я вовсе не спрашиваю, поскольку бессмысленно упоминать. Ты уверен? - последовало в ответ. Скорее догадываюсь - говорю я, - можно предвидеть какова будет Ваша реакция. Не спеши гадать, выдало блюдечко, говори. Смотри-ка, Лю, за язык тянет, провоцирует. Ладно (это уже относилось к нему), представляю себе как Вы отзовётесь о поэзии Волохонского, к примеру. Неважно ты себе представляешь, Тарасов, говорит мне К. И уже ползёт непредвиденный ответ, складывается постепенно: в целом, тебе дорогой Анри - автор не из наших, но его "Лики существ" я читал с удовольствием, хороший цикл, живо, понравилось. Ого! чудный сюрприз! обязательно передам! - не скрывая приятного изумления, я уставился на Лю. Не понимаю, говорит Лю, он что - всегда непредсказуем? То-то и оно, ни с кем не спутаешь. От одного только разматывания этих клубков сплошь из согласных голова ходуном. Напоследок я рискнул задать экстраординарный вопрос: а как там у вас, в смысле на том - вашем - свете, как там всё выглядит? небытием не назовёшь, коль скоро вы легко вступаете в контакт с нами, но что это? можно как-то конкретней описать? Казалось, он подбирает слова, чтобы не сказануть лишнего: ни на что не похоже, ничего общего с тем, как изображали и что думали об этом на Земле. Н-нда, не ясно! Прощаясь с нами, А.Е. упорно наставлял: сделанного не достаточно рбтй рбтй рбтй... Работай, Тарасов, до одури работай, труд не пропадает даром. Беспокоит другое - что у нас на тему с концами пропавшего труда Ильи Бокштейна?..

Если читатель сочтёт необходимым бросить всё остальное и тут же заняться спиритическими сеансами, опираясь в своей аргументации на эти показания, - то он меня не понял. Повторяю, пропагандировать такой способ, как некий наиболее лёгкий (или безошибочный) путь познания? - даже в мыслях не было. Как некий путь спасения? - ты не Гаутама, от жизни не спасёшься. Моя задача иного сорта: показать насколько свойственные нам представления о смерти и её, позволю себе так выразиться, природе ущербны и однобоки.
Ради приправы приведу ряд примеров, в равной степени эффектных. Можно вооружиться любым из. Первым будет дискредитирующий, подвергающий сомнению достоверность получаемой информации и утилитарную ценность занятий подобного рода. Весной 1996 года Бродский решил нас предупредить, будет война, сказал. Происходил разговор незадолго до выборов, на тот момент "гроздья гнева" сыпались на Ливан неделю. Да не будет, а есть, в один голос отвечаем, давно началась, восьмой день продолжается. Такого от себя он явно не ожидал. Что? уже? - спрашивает. Второй пример, есть надежда - реабилитирующий, хотя бы в глазах коллег по цеху. Одному из персонажей этих записей - личности невероятно жизнерадостной, энергичной и обладающей развитой интуицией, - Набоков подарил первую фразу романа, подвигнув, тем самым, героиню этого эпизода на написание книги, которая недавно увидела свет. Кира, а речь идёт о ней, отказалась начинать роман по-набоковски - только этого не хватало! - и поместила подарок в концовку. Правильно сделала. Творческий подход. И ещё один пример, не менее любопытный. Лю готовилась к третьему туру экзаменов в театральный институт. Понимая, что не готова, она обратилась к постоянному спутнику (Пушкин, как вы помните). Тот её надоумил подыскать кусок из воспоминаний А.П.Керн, чего никто никогда при поступлении не исполнял, никому в голову не приходило. Выудив где-то, после беготни по магазинам, нужный том "Литературных мемуаров", Лю подготовила небольшой, но яркий пассаж, и "сыграла" его, зачитала на экзамене. Прошло на ура. Она выбрала то место из воспоминаний, чтение которого позволяло привнести жаркую личную нотку, интонацию глубоко заинтересованного человека, живо и чётко воссоздающую атмосферу эпизода. Алхимия их неосязаемой, но нежной связи сработала, словно волшебный механизм. У них эта самая привязанность друг к другу - любовь долгая и взаимная, в чём я имел возможность убедиться. А Лю даже утверждает, что глядишь, и двухсотлетие отпразднуют.
Прежде чем перейти к лирике отношений между женщиной во плоти и духом, поделюсь ещё одним забавным случаем - этот пример любезен сердцу и уму закономерностью, "объективностью" совпадения. Замысел дать показания, что текут мимо ваших глаз в ушные раковины ударенья, родился у автора на излёте 99 года. Чуть позже факт задумки был зафиксирован (для тех, кто до сих пор ни слову не верит, см. коммент. к "Малому собранию" Анны Горенко, с. 114). По разным причинам, плохим или лучше, затея мною откладывалась. Но верная и преданная Лю и ряд близких друзей всё-таки настояли - я уселся, наконец, за клавиатуру. Через неделю, когда уже значительная часть свидетельства светилась чёрным на экране, натыкаюсь в журнале на новую, совсем свежую прозу Михаила Федотова, автора известного в Израиле (и не только здесь). Рассказ в ней ведётся от первого лица. Герой влипает в "виртуальный роман" - представляю себе ухмылку читателя - с главной героиней "Евгения Онегина"! Татьяна является герою во сне, во снах же происходят страстные разборки между ними... Спешу пояснить, опережая клубящиеся возражения, - к тому о чём я толкую за блюдечком, повесть Федотова не имеет никакого отношения, если видеть в ней только приём и отказывать в документальности. Но сколь удивительны пересечения - и во времени, и в тематике! Похоже наверху кто-то раскладывает пасьянс. Всё притёрто, любят на Святой земле приговаривать.

Есть идея. Вызвать апостола Павла. Подумай, Лю...

Иллюзия и действительность - их общее множество продуцирует и в то же время выражает собою реальность. Причём ни одна, ни вторая реальностью не являются. Наоборот - реальность является и тем, и другим. Не это ли всегда вызывало в человеке жгучее любопытство?
Я вспоминаю Бога. Вид, конечно, странноват. Но ведь и пора такая. Пришли времена, когда всё чаще приходится удивляться. И удивлению служить.
В первые дни нашего знакомства Лю демонстрировала скованность и неуверенность в себе, сама того не замечая. Что раздражало неуместностью своей. Подзуживало и вводило в раж. Пришлось впритык заняться ею: калёным железом слэнга выжигать защитный слой скромноват-н-ых суждений и кислотами хлёсткой откровенности нещадно вытравливать манеры придушенной близоруким воспитанием, - эти неприемлемые в богемном окружении ошмётки "достоинств", присущие зачастую взрослому поколению выходцев из Ленинсбурга. Жёсткий курс введения в сексологию проводился параллельно. Как бы там ни было, Лю нынешняя отличается и выигрывает в инициативной живости и азарте у той, шестилетней давности, и сейчас, заглядывая мне через плечо, решительно настаивает что она ленинградка, а не петербурженка (ну и словечко - с рюшками, с оборками)! А также говорит, что я всё вру. Нет, не вру? А-а, выдумываю. Ты пощепетильней в отношеньи слов, Лю, - что люди скажут? выдумывает, скажут, всё врёт!
Своих астрологических интересов Лю не скрывала изначально, чего не скажешь о блюдечке - про него мне стало известно лишь через год. Да и то - одно дело известно, другое, совсем другое - досконально понимать в чём тут зацепка. Я и не понимал, вернее, отказывался отнестись всерьёз ко всему, что касается её отношений с Пушкиным - ведь ситуация, мягко говоря, чрезмерная. Чтоб не сказать чудовищная: хоть стой, хоть падай - вариант ерофеевской "Русской красавицы". Но наяву, не в каких-нибудь письмах там или нездоровых мечтах - наяву! Клубок этот разматывался медленно, словно нехотя. Далеко не сразу я узнал, что у Лю за плечами более тысячи сеансов, подавляющее большинство из которых были контактом с П. Далее, опять-таки по прошествии времени, выяснилось, что он её ждёт. Однажды я рискнул спросить его напрямик - действительно ли речь идёт о любви, о любовной связи между ними в прошлом. Ответ был однозначным: да. Тогда я заострил вопрос: Лю - реинкарнация? И опять последовало да (но вот на вопрос чьё же она воплощение, добиться ответа Лю не смогла. Какая тебе разница кто ты - сказал ей П. как-то, устав от этих прилипаний, - ведь меньше тебя любить я не буду оттого). Затем несколько сеансов подряд П., без каких-либо вопрошаний с нашей стороны, по собственной инициативе настойчиво выводил: странная у вас любовь. При всей своей иронии по адресу их "песни", я постепенно начал осознавать, что тут не до фантазий - всё гораздо глубже. Спустя неделю я не выдержал, - позволил себе отпустить на их счёт бестактную шутку касательно длиннот обоюдной неудовлетворённости. Такие шуточки, с заусенцем, задевают кого угодно, Лю отнюдь не исключение в данном случае, хотя виду не подала (она ведь Овен у нас). А вот П. это оскорбило, наехал он с чувством на меня. И без расстановки. Я извинился - не очень-то помогло. Чуя неладное, Лю поспешила вставить пару бархатных слов - прости его, пожалуйста, это он сгоряча, - укротила мгновенно. Меня поразила её власть над ним, та самая власть, которой определяется степень близости. А также стало ясно, что П. сильно ревнует и изнывает по этой причине. Я больше не выёбывался таким макаром, - имея несомненное преимущество, пользоваться им столь жестоко, по меньшей мере, некорректно. А с апреля 1997, когда наша с нею странная любовь вспыхнула новым огнём после недолгой размолвки, я окончательно убедился в непридуманности ситуации, - П. даже не пытался скрыть своей досады на Лю, месяца три демонстративно не реагировал на неё во время сеансов, отвечал только мне, правда, без особой охоты (по долгу службы, так сказать), а в ответ на её слова однажды с раздражением выдал: молчи, женщина. Очень ему не понравился новый оборот вещей. Вскоре, впрочем, ему пришлось смириться с этим. Стараниями Лю, разумеется.
Беседы с П. вначале носили буднично-разведывательный характер - с моей стороны сказывалось отсутствие опыта, а подругу интересовали больше собственное зыбкое социальное положение и, естественно, повестка дня. Тем не менее, стоило нам попривыкнуть друг к другу (мне и П.), разговоры вышли из русла сиюминутной головной боли. К сожалению, всего не передать, даже предполагая, что не грозит мне смерть от недостатка скромности. Игривое утро. Дипломатичный Тарасов. Ссориться с уважаемыми коллегами недопустимо. (Не дали поработать, утро впустую. Что ж, начнём, глядя на ночь.) Судя по нашим беседам, П. не утратил интереса к происходящему, при этом вполне отдавая себе отчёт, насколько невпопад подходить с мерками своей эпохи к нашей. Помню его благородную оговорку: тебе наверное кажется что я консервативен.., - ни тени безапелляционных заявок, в отличие от Ахматовой, хотя вроде бы имеет на то некоторые основания. Не в пример последней.
С чувством юмора там тоже всё в порядке. Во время совместного сеанса с Кирой в Париже я поинтересовался - где Генрих Сапгир? Здесь, отвечает Пушкин, рядом (насколько я понимаю, поэты на том свете кучкуются, Данте, говоря про Лимб, знал о чём толкует). Лю попросила позвать Генриха, чего Кира не имела в виду, это было сюрпризом. П. моментально исполнил просьбу, улыбчиво предупредив нас: сейчас будет, он только слегка сменил одеяния. Что бы это значило нам невдомёк. Ладно. Выходит на связь Генрих и вдруг так сладко и нежно заливается соловьём - Кира аж прослезилась! И удивительное дело, если б шла речь о романтике 19 века - но Сапгир?! До чего не похож на себя! Тут он понял, что загнул, и перелицевался - сразу же обрёл свой голос и хорошо знакомые Кире манеры. Ещё и к Лю начал приставать прямо при мне, гад, - сиди, говорит, Тарасов, и молчи, она мне нравится. И уже льстит ей и гонит своё, на заре, говорит, выкраду. Тогда Кира возмутилась, - ведь только что ты мне объяснялся! Так он Киру послал посуду мыть - и это после всего того, что он ей напел! Да-а, мы хохотали весь вечер.
Но вернёмся к Александру. Совсем недавно, в дни дачи этих показаний, я узнал, что с Кручёныхом он как бы помирился. Лучше как бы, чем никогда. Хлебников для П. иногда интересен. Так и сказал. Зато о Хармсе отозвался положительно и без малейшей заминки, чего не скажешь про Заболоцкого, к примеру. О нём П. отозвался после некоторых колебаний, но в целом отзыв был неплохим. Меня подивила реакция на Платонова. Он тяжёл, ответил П., стиль тяжёл. Я пытался вклинить свои возражения, - П. их выслушал, но не более того. Тогда с другого бока захожу: стиль Белого местами тоже не подарок, - говорю ему. На что П. тут же диктует: Я отношусь к Белому, как к поэту. Признаться, при всём своём трепетном отношении к автору берлинского песенника ("После разлуки"), я не ожидал таких слов. Высшими достижениями того же пера, на мой взгляд, являются общеизвестные романы. Как ни крути. Высказываю ему всё это в другой форме: но ведь недаром Набоков назвал его среди китов 20 века, имея в виду именно прозу. П. спокойно соглашается: недаром. И продолжает: я хочу сказать, что Белый для меня в первую очередь поэт, а это больше. Не сомневаюсь, что далеко не каждому такое утверждение придётся по вкусу, но ничего не поделаешь - разговор записан, можете проверить. А вот единственное имя, на которое П. отреагировал с безусловным восхищением, - Маяковский. А что о Маяке ты скажешь, спросил я его. В ответ моментальное: о да! (с восклицательным, не моих рук корректура). О Марине Ивановне было сказано так: я её люблю. Можно было бы продолжить список, но раз уж мы добрались до трагических фигур, то нелишне будет совершить петлю. На один абзац. Летим.
Выше я обмолвился, что они там вместе. Но не все.
Надо повторять или нет, напомню на всякий случай, - стоит пальцам Лю коснуться блюдечка - разговор с Александром гарантирован. Однако в Париже, в виде исключения, это произошло не сразу. А сразу - явился некто и начал изливать свою тоску горчайшим слогом. Кира отшатнулась. О боже, говорит, опять Игорь, несчастный. Что за Игорь, спрашиваю. Да Бурихин, роняет она. Весть о смерти Бурихина не долетела до меня, - довелось узнать, как видите, при необычных обстоятельствах. Но не само известие шокировало, а факт добровольного ухода - суицид. Жаль Бурихина. Позже, обсуждая его внезапное появление, мы пришли к выводу, что он мытарит на том свете, как самоубийца. К сожалению догадка оказалась верной: души погибших от собственной руки не находят себе места, не пасутся на полях им предназначенных (выражая ВЫРАЖАЯСЬ). Это гипнотизирующая проблема, в ней таится жестокая интрига. В самом деле - какова допустимая, что ли, квота страданий, пройдя через которые при жизни, самоубийца водворяется "по месту жительства", а не перебивается кое-как на путях "между небом и землёй"? Но больше всего меня волновала участь Горенко. Потрясающий поэт, но! - покойную унёс героин, что приравнивается там к самоубийству. Ей это было известно не хуже моего, и задолго до смерти. Вскоре картина прояснилась - о том, как ей приходится не сладко, она донесла до нас головокружительным способом (петля, господа, мы в её вершине). Из племени младого друг и коллега, толковый и небезымянный, пересказал мне с ноткой беспокойства невероятный сон. Анечка умудрилась позвонить ему по телефону во сне! Пётр настолько обомлел, что несмотря на разрывающую его радость, не смог вымолвить ни слова. А Анечка жаловалась, сообщила, что тяжело ей, мотается-болтается. Спустя день или два мы сели с Лю за круг. Пушкин подтвердил опасения, мытарит, пока да, сказал. Это пока обнадёживает. Лю попросила помочь Анечке. Он обещал. Конкретно Лю. Каким образом, ему видней. Тогда же он дал понять, что на долю гения не выпадают перипетии потустороннего мытарства. Гениальность - своего рода пропуск. Остаётся не ясным другое - Маяковский, Цветаева гении, надо думать и Есенин тоже, но где граница? Что с Гаршиным, например? При всём желании не назвать его таковым. Или Поплавский. Совсем незауряден. Но как расценивать его смерть, вокруг которой сплошь туман? Неужто и он мытарит? Или, скажем, Стефан Цвейг, кончивший себя в Бразилии? Но Цвейг и Гаршин - юношеские интересы. А вот Чаттертон. Гениальный пацан, от чьих стихов, выданных им за стихи трёхстолетней давности, случайно найденные чуть ли не на чердаке, люди торчали. Ещё неизвестно что нас ожидало бы, проживи тот лет хоть на пятнадцать больше. Сытый Макферсон, почивая на лаврах сочинённого им Оссиана, пудрил юноше мозги, не хорошо, дескать, обманывать публику, мистифицировать и заморачивать, аяяй. И это после своей выходки с Оссианом - ну и тип! Никак Чаттертону не помог, у мальчишки не было на жратву, корка хлеба на день. Мыкался, мыкался - повесился. В восемнадцать лет. Я надеюсь с ним всё в порядке там, но! Ведь парень, строго говоря, обокрал литературу. Как гений он не успел развернуться, и этот бесценный дар ушёл. Так что в таких случаях? Вопросы, вопросы, вопросы...
На актуальную тему П. реагировал с некоторой прохладцей. Фекальный мотив, всплывающий сплошь и рядом из-под сорокинского пера, раздражает нашего собеседника донельзя. Сколько я ни защищал гения "Голубого сала", ни в какую - категорическое нет, не отрицая, однако, умения. (В связи с этой книгой позволю себе ввернуть нехитрое замечание. В отличие от крутых, дальнобойных попаданий по мишеням Толстого и Достоевского, с Набоковым у автора произошёл густой перебор. Ревнив и пристрастен тёзка к тёзке, так и ищет пнуть того. Недаром там же прозвучала авторская "обмолвочка" насчёт крови, которой оригинал, не в пример клону, якобы никогда не писал. Пересолил тёзка. До чего любовь доводит!) Занятно по ходу было узнать, что Виктора Ерофеева П. считает хорошим писателем. И Соколова он оценил. О Пепперштейне я забыл спросить, и о Пелевине тоже, хотя намеревался. Бывает во время сеансов такое - пока врубишься в ответ, который подчас уводит в сторону, пока запишешь его - вылетает из памяти половина. Разумеется, собственной персоной я интересовался тоже. По поводу "Россыпи" (давно, когда ею я был занят) П. уклончиво ответил: я не принимал ЛСД. На что, в свою очередь, задаю вопрос: неужели хотел бы? Да, отвечает, интересное изобретение. Вот бы его закинуть асидом!
Относительно результативными оказались беседы о современной поэзии. Но мне как-то неловко пересказывать их, обвинят ещё чёрт знает в чём. Стоит всё же сказать, что характерным для пушкинских замечаний относительно ряда действующих на поэтической арене лиц было остроглазие критики, если говорит - говорит по делу. Кстати (см. выше), именно в один из разговоров о современных поэтах он элегантно упредил меня, что может показаться консервативным. Велик искус процитировать хоть что-нибудь, но зная сколь криво будет прочтено и интерпретировано моё свидетельство, ограничусь этой отпиской. А прежде чем вы решите, что я бесповоротно и навек свихнулся, приведу последнее интервью, взятое нами специально накануне - 20 марта 2001, - дабы дополнить показания и убедиться в ряде моментов. Кое-какие повторения уже сказанного были вынужденными, оставляю их. Без комментариев не обойтись, они курсивом.

Л. - Ты здесь, Сашенька?
П. - Да, я слушаю.
В. - Здравствуй, Александр.
П. - Здравствуй, Тарасов. Рад тебе тоже, милая моя.
В. - Ты слышал наши разговоры? (Мы долго обсуждали какой должна быть концовка прозы. К тому же тема "прощённого гения", и всё с нею связанное, остро заинтересовала виновницу этих записей, - Лю не терпелось узнать что к чему, особенно Чаттертон её заинтриговал.)
П. - Слышал. Жаль очень, что без меня, Тарасов, ты пил.
В. - Мне самому жаль. Теряю форму беспардонно, мог вдвое скорее отбомбиться.
П. - Лю тоже жаль. (Он, разумеется, зовёт её иначе, надеюсь - читатель простит мне вольность.)
В. - Ты знаешь, я зашёл в тупик. (От публикации одного из записанных разговоров я отказался, в силу назойливой односложности ответов. Необходим был более развёрнутый диалог. Т.е. этот.)
П. - Я также знаю, что поменьше пить надо.
В. - Ну, начинается. Сам знаю, но мы о другом. У нас тут вопрос к тебе. Если б кто-нибудь из ранга негениев, скажем, Катенин, кончил жизнь самоубийством, - ему было бы прощено или тоже мытарил бы? (Пришлось также вставить, что мне известно об их приятельских отношениях, и задевать как-то чувства того или другого не имеется в виду.)
П. - Прощено.
В. - А почему тогда мытарит Анечка?
П. - Я же сказал - разберусь. (Явное нежелание - второй раз подряд! - обсуждать эту тему только разжигают моё любопытство. Тогда я решил изменить тактику, задать вопрос иначе.)
В. - Не сомневаюсь, - разберёшься. А существует ли понятие греха?
П. - Ради бога, не лезь. (Тут я был вынужден сдаться, не играть же с огнём, раз такое ОТТУДА говорят.)
В. - А Кузмин с вами?
П. - Разве он гений? (Характерная манера П. уходить от ответа, часто сбивающая с толку.)
В. - Ладно, что про Чаттертона скажешь?
П. - О, да.
В. - Чаттертона простили?
П. - Да.
В. - Хорошая весть.
Л. - Мы хотим понять существует ли критерий гениальности. Как это делится? Гений он и есть гений, а дальше? Есть иерархия?
П. - Да, конечно. Я между ними большой. Ох, Тарасов... (К чему относилось это "ох" - загадка, которую только усугубила дальнейшая сбивчивость, что называется - нрзб.)
В. - А Цветаева, надо думать, поменьше.
П. - Сам понимаешь.
В. - Но Маяк большой?
П. - Да. (О Есенине я снова забыл, балбес.)
В. - А Мандельштам?
П. - Пожалуй, Белый.
Л. - И вы всё решаете? Ты входишь в жюри своего рода?
П. - Да. Я хотел сказать, что не просто гению, а гению большому прощается.
В. - Прости, Александр. При всём уважении к Катенину и к вашей дружбе - извини, что дёргаю твоего друга, - но такой величины ему не пришьёшь. А ты сказал, что он был бы прощён. Как это понимать?
П. - Лю, уйми его. (Мы расхохотались. После чего Лю высказала предположение: видимо, для своих есть какой-то блат.)
В. - Не знаю, ознакомился ты или ещё нет, но там (показываю за спину, на компьютер) мною сказано, что все поэты находятся в одном пространстве. Не претендую на роль Алигьери, но - это так?
П. - Да, примерно.
В. - А тираны и диктаторы, скажем, Гитлер со Сталиным на одном поле пасутся?
П. - Тоже мне поле. (Изюминка юмора. Лю, рассмеявшись, вставила: да, поляна - сковородка какая-нибудь.)
В. - И тем не менее: Сталин, Гитлер, Иван Грозный, Домициан, Нерон, ну, кто угодно, маньяки власти, - в одном пространстве?
П. - Непросто им вместе. (Мы выпали от этой шутки. Лю: по-моему он издевается, лучше сменить тему.)
Тогда я спросил, чего бы он хотел увидеть зафиксированным в моих заметках, помимо предусмотренного (об этом см. ниже). П. нисколько не смущаясь, абсолютно неожиданно выдал: хотел бы винта и ЛСД - чтобы Лю под воздействием того или другого ощутила его присутствие, на уровне осязания, ни много ни мало. И опять - не в первый раз, - словно споря со мной, говорит: потому что Лю моя. Я поспешил его успокоить на этот счёт, конечно же твоя, отвечаю, ведь мы уже беседовали с тобой, я знаю о вашей близости, как уйдёт отсюда - станет твоей, Александр, ну что ты всё о том же! Сейчас-то Лю здесь, жди пока. Далее он сказал, что чувствует её всегда. Походя пришлось объяснить Лю, что под трипом или винтом она вряд ли увидит П., но вот под калипсолом такая возможность не исключена, это ведь выход в астрал. Затем разговор вернулся на свою стезю.
В. - Хорошо, вернёмся к нашим баранам. Сапгир гений?
П. - Я бы не сказал. (Тут мы вспомнили, что П. предсказал Кире Сапгир успех её романа. Так оно и произошло - пресса, телевидение, шорох по Москве в связи с выходом, - а Кира не хотела верить.)
В. - Ты туманишь, однако.
Л. - А как вы решаете?
П. - Стихи почитаем, поспрошаем у ОДИНОКОГО и решаем. (Ого-го-го! Представьте себе степень нашего опизденения от этих слов. Этот анонимный "одинокий" поразил наповал!)
В. - Надо полагать, Одинокий пишется с большой?
П. - Да.
В. - Я знаю его имя?
П. - Да. (В башке у меня вертелось, разумеется, Яхве. Потом, правда, еретически промелькнуло: имя может быть и другим - Случай.)
В. - А что с Кузминым, всё-таки.
П. - Хер с ним, Вовка, отстань. (Ничего подобного от П. мы не слыхали никогда - совершенно не в его стиле! Весело было.)
В. - Отстал покорно, оцени. Скажи, пожалуйста, самоубийство прощается только гениям?
П. - Нет.
Как и следовало ожидать (чего дословно не привожу), судьёй, будь это Одинокий или нет, всегда учитываются прижизненные страдания. К сожалению, догадка о передозировке наркомана тоже оказалась верной - это равносильно суициду.
Л. - Ты Анечку, чуть-чуть хотя бы, продвинул в очереди?
П. - Да. Ради тебя, Лю. (Подчеркнул.)
В. - А если б я просил, без Лю?
П. - Не стал бы. (Откровенен. Признаться, задел. По окончании беседы мы вызвали А. И впрямь - существует некая "очередь"; также А. подтвердила, поблагодарив при этом Лю, что Пушкин ей помог. На мой вопрос "ты там страдаешь?", ответ был простым и печальным - "да".)
Л. - Как ты относишься к публикации этой вещи?
П. - Прекрасно... Но справься сам (это уже ко мне).
В. - Куда ж я денусь, конечно сам. Александр, ещё один момент. Поплавский?
П. - Я редко вижу его. Но он с нами. (Т.е. не мытарит?)
В. - А Гаршин?
П. - Он - побег.
Л. и В. - Что-что?! Как это?! Что ты хочешь сказать?
П. - Он лежит в могиле.
Л. - Не понимаю. Т.е. что? Готовится к воплощению?
П. - Да.
Вот так. Сказал больше, чем ожидали. На этой удивительной ноте мы закончили разговор с Пушкиным, попросив пригласить Анечку. О чём как-нибудь не сейчас. Или никогда.

Мы на финишной прямой. В качестве финального аккорда предлагаю ряд соображений, пусть они будут точкой на каёмочке блюдечка.
Смерть - необходимое условие существования. По-моему, эта аксиома ясна любому. Я смертен - значит я есть. С другой стороны, в сравнении с жизнью смерть - синоним Знания. В отличие от смерти, жизнь открывается нам каждый миг. Жизнь не просто подарок от фонаря, а дар свободы, ибо свобода возможна только во времени. Хотя от того что жизнь протекает в преддверии безвременья, она не становится менее занятной. Время параллельно в своём существовании безвременью, точнее, вечности. Всё вышепоказанное - тому свидетельство. Но не надо забывать - будучи параллельным безвременью, время в него впадает. Сознанию будет проще аккумулировать это положение, помня хотя бы некоторые из фундаментальных назиданий Лобачевского. Бытие и Не-бытие взаимодополняющие понятия, одно невозможно без второго. Вместе они образуют собой Реальность. Я бессмертен - значит меня нет, но нет лишь во времени. Конечно же, "мы существуем параллельно вечности" так же верно, как и "смерть неизбежна". Однако исчезновение в смерть не означает исчезнуть существовать начисто. Жизнь продолжается и по ту сторону, причём пассивность той жизни достаточно относительна. Что делать, говаривал мой знакомый собутыльник-алкаш, здешние вечера - временное обстоятельство. Вот сладкие детали бытия. Чем мы не марксисты, осознав этакое!

___________


До сих пор мы посвящали время блюдечку. Хватит. Вносим бомбу. Предлагаю вниманию читателя экстраординарную публикацию. Публикуемый материал ни при какой погоде не может рассматриваться как часть моего творчества. Напротив, пушкинисты - напрягитесь!
Любителям во всём находить аналогии и делать далеко идущие и столь же далеко неоправданные выводы сообщаю: представленные ниже стихи и рисунок не имеют никакого отношения к автоматическому письму, взлелеянному и усердно возведённому в ранг революционного творческого метода Бретоном и компанией. Здесь всё было зафиксировано в своём уме - ни тени беспамятства, ничего похожего на сомнамбулизм. Стихи были продиктованы героине этих заметок, а рисунок мы получили совместно, всё тем же, описанным выше, способом.
В публикуемом нами стихотворении с того берега, намётанный глаз без труда выделит несколько не характерных для пушкинской лирики строк. Третья и четвёртая начальной строфы вряд ли могли появиться при жизни автора - не по- пушкински звучит. Смущает также некоторая "герметичность" второй строфы. О какой грани речь? Полагаю, что сказано в ней о границах дозволенного, которых адресату не нарушить. Объясню почему догадка такова. Появление дьявола в стихах - а это ведь любовное послание! - не беспричинно. Долгое время Лю пыталась выяснить насколько безнаказанна методика вызывания духов, дьявольщина это или нет, имеет ли простой человек на это "право" и т.п. Судя по полученным ею ответам, отнюдь не любому из вторгающихся эдаким манером на тот свет сей опыт сходит с рук. Но в её случае - да. А дьявол, как вы уже догадались, в данной ситуации - авторская маска, возникшая в связи с её вопрошаниями на этот счёт. Я рад обнародовать уникальный текст, но одна вещь меня всё-таки беспокоит: проблема пунктуации. Лю не сообразила своевременно о том позаботиться. Пришлось сделать самому.

А.С. ПУШКИН. Стихи с того света


Зачем ты, милая, рыдаешь обо мне,
Был я с тобой не раз у изголовья.
Всё чаще поднимаются в цене
Желанья наши, это всё - былое.

Тоской заслуженной терзаясь и стыдясь,
Ты всё поймёшь, упав лицом в подушку.
И даже дьявола ручного не боясь,
Ты этой грани больше не нарушишь.

Свои желания пытаясь воплотить,
Твоя душа о невозможном просит.
Не сможешь никогда меня забыть,
И дьявол никогда тебя не бросит.

Запись произведена 7.3.1985 г. в Ленинграде




А.С. ПУШКИН. Рисунок (оттуда же)


Рисунок не похож, что очевидно. При жизни его рука другое выводила. Потом, впрочем, тоже. По свидетельству Лю, рисунки выполненные духом Пушкина, представляли собой разворачивающуюся спираль. Петер Корнель мгновенно усмотрел бы в них наличие лабиринта. Собственно, так оно и есть. Что у нас спираль? ДНК. Или - картина разбегающихся галактик, Вселенная. Но на этот раз мы получили нечто из ряда вон выходящее. Полюбуйтесь - сколь выразительны чёртовы рога! А сногсшибательного эффекта вы добьётесь, перевернув рисунок вверх ногами, - тут личность с яйцами налицо.














к разделу "фрагменты посвящения"





© 2001, V.Tarasov
© 2001, compDsgn by m.korn