(Оригинал - http://www.morrisnoholdsbarred.co.uk/07pedigree.htm .)
У любителей собачьих боёв есть поговорка, что в бойцовой породе важна не порода, а бойцовость.
К сожалению, каждый раз, когда моё имя всплывает в разговоре — почти всегда оно ассоциируется с карате. Для меня это, как если бы меня назвали пуделем вместо питбуля. На самом же деле, из более чем пятидесяти лет моих занятий боевыми искусствами, начиная с тренировок с моим отцом с восьмилетнего возраста, а также изучения боевых систем Востока и Запада в течение свыше сорока лет, лишь восемь лет я потратил на занятия карате. Надо признать, что, в попытках усилить авторитет карате как боевой системы, в журналах и обсуждениях мои боевые способности часто упоминались как пример эффективности карате. Однако, хотя я и носил ги на протяжении восьми лет, но то, что творилось под ним, никак не зависело от изучения карате и было связано целиком с моим психологическим настроем, врождённой атлетичностью и тренировками и драками, которым я посвящал время с самого раннего детства.
Моему отцу дали прозвище «Тигр» на курсах физической подготовки в Алдершоте — не только, как я подозреваю, за его свирепость в потасовках и в упражениях со штыком, но и за характерную походку (здесь бы больше подошло слово «повадки»). Отец служил в в группе силовой тактики в службе физической подготовки британской армии, готовил — среди прочих — отряды гурок к войне в джунглях и был отмечен в приказе [Mention In Dispatches], когда сопровождал их в анти-разбойном патрулировании во время борьбы с бандитами в Малазии в начале пятидесятых. Он не только дал мне первые уроки свободного боя, бокса, гимнастики, полосы препятствий и стрельбы из 303-ей, но и предоставил возможность в реальности увидеть искусство кун-фу: он неоднократно договаривался с районными группами кун-фу в Ипохе [город в Малазии] о показательных выступлениях на различных спортивных мероприятиях. (До этого я знал о кун-фу только из своих походов в ипохские кинотеатры, после которых принимался размахивать руками и ногами, колоть и рубить воздух своим велосипедным насосом — немало развлекая прохожих. И надо сказать, что именно посмотрев на выступления школы Обезьяны, я научился стоять на поджатых пальцах ног, а в дальнейшем и бегать, и подпрыгивать в таком положении.)
По любым стандартам мой отец был выдающимся атлетом. Он не просто был силён как бык — он умел ездить верхом по-римски [стоя на двух лошадях] и брать препятствия без седла, наравне с Ником Стюартом он был одним из лучших членов сборной армейской службы физической подготовки по гимнастике, побеждал в соревнованиях по кроссу на приз газеты «News of the World», в чемпионате по бадминтону Северной Англии, был капитаном баскетбольной команды британской армии, когда она заняла третье место в Брюсселе, вскоре после окончания Второй мировой войны (первыми стали американцы, вторыми — канадцы). Он умел фехтовать, бороться и боксировать, его команда несколько лет держала рекорд в марш-броске по йоркширским болотам. Я помню его слова о гурках, которых он водил в марш-броски в Малазии, что он «понял, что они кончились», когда гурки стали кусать обрывки тряпок, которые носили с собой. Чтобы вы имели представление о его выносливости — он часто проходил в один день два марш-броска с полной выкладкой. При таком отце, можно ли удивляться, что многие так называемые мастера боевых искусств меня не впечатлили?
Мой отец был наделён мудростью тела, которая служила ему лучше, чем теоретическая подготовка, а также способностью видеть недостаток этой мудрости у других. Я помню, как после одной из демонстраций карате ведущими мастерами мира, он повернулся ко мне и сказал: «Стивен, они даже не могут шагнуть и плюнуть одновременно» - выражение, которое он применял только к тем, кого считал физически неполноценными. (Как его позже дополнил покойный Дэнни О'Коннор, когда я рассказал ему эту историю: «Ну да, они только ковыляют и пускают слюни!»)
Ещё когда я даже и представить не мог, что приду в додзё Кёкусинкай Боба Болтона и Стива Арнила [Bob Bolton, Steve Arneil] в 1967-ом (и буду изгнан оттуда за грубое ведение боя в 1968-ом), уже тогда я умел драться. Я тоже был атлетом в полном смысле слова. В первый же мой вечер на курсе для начинающих, Боб Болтон с изумлением увидел, на что я способен, и отправил меня на второй этаж, заниматься с группой опытных учеников. Однако, и для меня, и для всех, кто мог это видеть, было очевидно, что мой уровень физической подготовки намного превосходил их. Как я уже сказал, я умел драться, но мой неформальный стиль боя — сложенный из того, чему учил меня отец, что я усвоил, глядя на кун-фу, что отработал в потасовках в школе-интернате в Германии, а затем в драках в казарме и на улице за годы моей службы курсантом и кадровым солдатом с 1958-го по 1966-ой, дополненный приёмами, которые я вычитал в книгах по боксу, борьбе, джиу-джитсу, дзюдо и карате и успешно опробовал на улице — при самом развитом воображении, это нисколько не походило на официальное представление о бое в кёкусинкае, каким его преподавали Болтон и Арнил.
Хотя и было значительно эффективнее.
Придя к ним на ознакомительное занятие как-то в субботу вечером, я сломал противнику руку прямым ударом ноги; во время моего первого официального кумите (кажется, это было на втором занятии) я уложил второго дана из Швеции жестоким длинным ударом справа, создав прецедент для моих будущих «достижений». Во всех соревнованиях, на которые я заявлялся, я был дисквалифицирован за чрезмерный физический контакт, в том числе и в Голландии на матче против команды Джона Блуминга. Игра в салочки, которой занимался мой противник, настолько мне надоела, что я загнал его в угол и добил прямым ударом ноги с поджатыми пальцами в пах / бедренную артерию. Он свалился без сознания и впал в шоковое состояния, кровь ручьём лилась у него из носа. К счастью для него и для меня, впоследствии он выздоровел. Каждый раз, когда в додзё приходило время для кумите, в рядах учеников начиналась суета, чтобы не попасть в пару ко мне, поскольку редкий поединок со мной обходился без травм, включая случай, когда я жёстко уложил одного ученика на ковёр и, когда он назвал меня за это «блядским мудаком» - добавил ему глубокое, длинное рассечение над глазом. Ученика срочно отправили в больницу, а меня изгнали из додзё, а вскоре, усилиями Стива Арнила и кучки его подпевал — из кёкусинкая, считающегося самым мощным стилем карате в мире. Но сколько бы меня ни дисквалифицировали или штрафовали за силовой контакт, я просто не мог научиться бить мимо цели.
Для меня всегда было так, что бой — это бой. Точка. Бить мимо я никогда не учился и никому не предлагал. Покойный Гари Спайрс [Gary Spiers] с умилением вспоминал в журнальной статье, как я оставил какому-то японскому второму дану вмятину на лбу, точно по форме моих костяшек, которые в то время были размером с небольшое яйцо каждая, и я думаю, что челюсть моего старого друга Дики Ву всё ещё серьёзно болела спустя несколько лет после моего удара. И хотя я серьёзно сожалею о травмах, которые я нанёс некоторым людям — о некоторых других я не жалею. Когда кто-нибудь бросался на меня, друг это или враг, я попросту не мог остановить порыв ударить его прежде, чем он ударит меня, и чем сильнее, тем лучше. Мой отец научил меня бить точно в те мгновения, когда противник восстанавливает равновесие или переносит вес по направлению ко мне, и, после длительных тренировок, его уроки стали инстинктами. Таким образом, не надо удивляться, что если какой-нибудь Билли «Банзай» бросался на меня развернув плечи, опустив руки, подняв голову и разинув рот — его лицо неизбежно натыкалось на мой кулак.
Один такой начинающий самурай получил синяк под глазом, смещение носовой перегородки и сломанный зуб, всё от одного удара. Ещё одним уроком от моего отца был удар по диагонали сверху вниз, как рубят дрова топором — не только ради увеличения силы удара, но и для большей вероятности поразить несколько целей сразу. Наверное, мне просто нравится вызов настоящего боя, неважно, насколько тяжелее и авторитетнее меня мой противник. Как раз в день описанного выше инцидента, который привёл к моему исключению, я был уволен из заведения Куража [«Courage's»] за удар головой и сломанную челюсть коллеги-ломовика, который был гораздо тяжелее меня и считался жёстким бойцом. Надо признаться, что я пришёл в Кёкусинкай в первую очередь потому, что после моего увольнения из армии без почестей — не только за агрессивное поведение в отношении сержантов и офицеров, но и за постоянные драки в казарме и с местным населением Харроугейта, Каттерика, Найроби, Бенгази и Бемптона (мне доводилось участвовать в двух, а то и трёх независимых драках в один день) — я понимал, что если моему агрессивному, буйному поведению не будет найдено полезное применение, то вскоре мою судьбу надолго определит воля Её величества. Каким-то образом мне удалось, прочитав первую книгу Оямы, убедить себя, что карате предоставит мне соперников, которых я так отчаянно искал. Однако, хождение строем от одного края додзё до другого и обратно, без видимой цели, под лающие, строго предписанные команды, и чрезмерно ограниченные правила поединков — всё это было слишком далеко от пути воина, каким я его себе представлял.
После изгнания из Кёкусинкая мне отчаянно нужно было дать хоть какое-то направление своей жизни, и я отправился в страну самураев, где немедленно записался начинающим учеником в додзё Ниппори, где преподавал Ямагути Гоген, «Кот». Однако, очень скоро я обнаружил, что только я там исхожу кровавым потом, занимаясь не менее восьми часов в день, семь дней в неделю, иногда без еды по нескольку дней — я, но не мои товарищи по обучению. Тем не менее, я продолжал заниматься, надеясь, что однажды увижу настоящего самурая — хотя так ни одного и не увидел. Через три месяца, к большому огорчению Ямагути Гоши, Кот присвоил мне первый дан. (Во время исполнение каты «Сайфа» я топал так сильно, что пробил две дыры в деревянном полу и, не исключено, что сломал балку.) Через год я был уже третьим даном. Разочаровавшись в методах преподавания и в традициях боёв карате, так же как и прочих воинских искусств, которые я увидел в Японии, я решил отправиться на Окинаву, надеясь, что там будет лучше. На самом деле, там оказалось хуже.
С рекомендательным письмом от Ямагути Гогена я прибыл в додзё Наха, где преподавал Яги Мейтоку, десятый дан годзю-рю. После официального знакомства мне было разрешено посмотреть тренировку, которая проходила в очень маленькой комнате — настолько маленькой, что ученикам приходилось постоянно корректировать свои движения, чтобы не врезаться в стену. И это было не единственной любопытной особенностью занятий: ученики там выполняли упражнения не по команде инструктора, а под магнитофонную запись заунывного голоса самого Яги — сколько же батареек должно было тратиться в их маленьком магнитофоне!
Пообещав вернуться позже — я так никогда и не вернулся — я отправился на поиски чего-нибудь получше. После нескольких дней поисков я добрался до додзё Миядзато Эичи. В то время он не принимал иностранцев — то есть, так ему казалось. Когда он отказался меня впустить, я остался перед входом в его додзё и провёл там несколько часов. В конце концов он смягчился и позволил мне войти, но испытания не были окончены: ещё около часа я просидел на коленях возле порога, затем он пригласил меня в помещение и велел сидеть, на военный манер, на очень узкой скамье. Ещё несколько часов спустя, после закрытия додзё, он позволил мне сесть вольно, обсудил со мной вопрос оплаты занятий и зачислил меня учеником. Я снова начал занятия с белого пояса.
На следующий день, когда Миядзато открыл додзё, я уже стоял у входа. Он улыбнулся, ознакомил меня с этикетом, принятым в додзё, и поручил меня третьему дану, который неплохо говорил по-английски. Посмотрев некоторое время, что я умею делать, Миядзато удалился к себе в кабинет и скоро вернулся с чёрным поясом в руках, настаивая, чтобы я надел его. Я отказался. Он снова начал настаивать, и я снова отказался. Тогда он рассмеялся и ушёл к себе. В скором времени я выучил все упражнения с предметами, без предметов и с партнёром, а также все формы, так сказать, не снимая белого пояса.
Большую часть форм я и так уже знал, подправить их по требованиям Миядзато было совсем несложно. Остальные формы, включая 108 [ката «Супаринпей»], я разучил, глядя, как их выполняют другие ученики, либо как их показывают другим ученикам. Посмотрев на выполнение формы, я отпрашивался в туалет и повторял движения в большой душевой комнате, иногда выглядывая в додзё, чтобы выяснить, что я делаю неправильно. Сколько я себя помню, я всегда умел точно мысленно воспроизводить увиденные мной события — эта способность очень помогала мне быстро разучивать новые приёмы или последовательности движений.
Свободного поединка в додзё Миядзато не существовало. Наверное, он не подходил к мирной атмосфере занятий, которую лишь изредка нарушали шлепки ладоней по ученику, выполняющему кату Сантин, да ещё чьи-нибудь гулкие удары по макиваре. В отличие от Японии, там не практиковали хождение строем туда и обратно по додзё, занятия были сфокусированы скорее на индивидууме, чем на группе.
В целом, я с удовольствием занимался в додзё Миядзато, хотя и там не обошлось без происшествий. Как-то раз я сильно разозлился на одного из самых старших учеников Миядзато — не могу вспомнить его имени — который проверял моё выполнение каты Сантин. Он с таким очевидным удовольствием снова и снова хлопал меня по спине, зная, что я в то время очень сильно обгорел на солнце, что меня вывела из равновесия даже не боль, а то, насколько ему нравилось эту боль причинять. Завершив кату, я вызвал его на бой здесь и сейчас. Он отказался, хотя по весу превосходил меня примерно на четыре стоуна (25кг).
Так же, как и в Японии, мои тренировки на Окинаве были оторваны от реальности. Более того, как я выяснил позднее, в ходе моих исследований боевых традиций Фуцзяна, неоднократно слышанные мной заверения Яги и Миядзато, что их тренировки проводятся «как в Китае», были сильным преувеличением. Сходство оказалось лишь поверхностным.
Тренировка не должна идти только ради тренировки, или для достижения какой-то благородной духовной цели, или ради какого-то садистского или мазохистского удовольствия — но только ради будущего боя. И чем реалистичнее будет бой, тем лучше. Читатель может спросить: если мне нужен был реализм, почему я не занялся муай-таем? Я занялся, но когда пришло время моего первого матча, мой промоутер заявил, что если я хочу получить мои деньги, то должен буду лечь во втором раунде. Естественно, я отказался, и поединок был отменён.
Во время моего пребывания в Японии я обнаружил, что не только самураи более не существуют, но и что большинство вопросов решаются там сговором. Степени можно купить, если у вас есть много денег, и особенно если вы иностранец. Разбивание предметов подстраивается. По утверждению Ллойда Уильямса, корреспондента журнала «Black Belt», даже первый чемпионат с участием Оямы «Рука Бога» - на котором, к веселью зрителей, Ояма нессколько раз безуспешно пытался отбить горлышко у бутылки, всякий раз другого размера — даже там результаты были определены заранее. Уильямс сообщил мне и Брайану Фиткину, кто должен занять там первое, второе и третье места, а также причину такого выбора: они собирались открыть собственные додзё кикбоксинга. И, если посмотреть на некоторые решения судей, особенно в поединках против тайцев, он мог быть прав.
В отличие от на удивление многих бойцов Востока и Запада, я никогда не испытывал проблем с пониманием, что все рассказы самих мастеров или о мастерах об их необычайных способностях и умениях — полная чушь. Невзирая на так называемые свидетельства, рассказы о задушенных тиграх и быках, убитых голыми руками, это не более чем сказки для заманивания простаков. Наверное, если бы эти мастера вкладывали больше усилий в получение сверхспособностей через реалистичные, эффективные тренировки и приёмы боя, и меньше усилий — в изображение сверхспособностей различными обманными путями, то я был бы более готов им поверить. Но я отправлялся в Японию не на поиски бога, которому мог бы поклоняться, а на поиски смертного бойца, которому я мог бы подражать.
Со многими вещами мне было трудно смириться в период моей жизни и учёбы в Японии, например — с тем, что, с одной стороны, мне полагалось признавать японцев высшей расой, а с другой — мне, как иностранцу, надлежало выносить отношение к себе как к грязи. Самым неприглядным из увиденного мною в Японии был случай, когда одного младшего ученика, которому не хватило то ли смелости, то ли способностей (а может, просто желания), чтобы дать сдачи, сильно избил старший ученик под предлогом приобщения к культуре и этикету додзё, которые по существу означают, что те, кто стоит в основании навозной кучи званий и привилегий, обязаны выказывать униженное почтение к вышестоящим.
По отношению ко мне старшие ученики такого себе не позволяли, поскольку видели, что я делал со вторыми, третьими и четвёртыми данами во время моего первого экзамена. Однако, сама идея, что унижения и нанесение травм помогает сделать из человека бойца — полная чушь, и эту точку зрения обычно отстаивают те, кто не умеет драться, поскольку для них это единственный способ кого-нибудь побить. Оценивая с позиций боевого опыта, моё обучение в Японии и на Окинаве было бесполезной тратой времени. У меня случались драки получше во время баскетбольных, футбольных и регби матчей — с игроками противника, с собственной командой, с рефери, боковыми судьями и зрителями — чем я нашёл в Японии!
Несмотря на разочарование в карате и прочих боевых искусствах, которые я увидел в Японии и на Окинаве, я всё же считал себя обязанным выполнить договорённость с Джорджем Чью [George Chew], одним из основателей (вдвоём с Эриком Домини) Лондонского общества дзюдо, который помог мне отправиться в Японию на стипендию от общества дзюдо, спонсированную господами Хатта от «Japanese Diet», Аоки от сети ресторанов «Benihata» и профессором Ватанаби из университета Васеды. За это я согласился по возвращению в Великобританию занять позицию штатного инструктора в секции карате — место, которое до того занимал Стив Арнил. Моя ставка при этом значительно превосходила 15 фунтов в неделю, которые Чью сначала мне предложил. Как потом выяснилось, зарплату мне Чью выплачивал из денег, которые его ученики собрали, чтобы поддержать мои тренировки в Японии, и которые Чью пренебрёг переслать ко мне.
Не зная, что Чью обирал и своих учеников, и меня, я начал спартанский режим тренировок, который уменьшил количество членов секции с двух сотен с лишним — до трёх. В конце концов Чью, то ли потому, что собранные деньги закончились, то ли начиная подозревать, что это я пробивал дыры у него в стенах, сбивал двери с петель и ломал макивары, дал мне расчёт.
Освободившись от обязательств перед Чью, разочаровавшись в системе
боевых искусств, я снова стал работать подносчиком кирпичей на
стройках в окрестностях Рединга. Однажды, на очередной стройке, я
устроил импровизированное шоу с разбиванием кирпичей для группы
офисных девочек, собравшихся у окна, выходящего на стройплощадку. Но
вскоре моя демонстрация была прервана другим строителем, малоуспешным
профессиональным боксёром. Он начал спрашивать в том смысле, что
смогу ли я сделать то же самое с человеком, и я ответил: «Давай
проверим».
Не откладывая, мы отправились на крышу здания и
приступили. Дело продлилось недолго: как только он нырком пошёл на
сближение, я захватил его голову и провёл два жёстких удара коленом в
лицо. Он свалился на месте, заливая пол кровью из сломанного носа.
Позднее оказалось, что у него также была раздроблена лицевая кость.
На самом деле, это был не первый профессиональный боксёр в моей практике. Первый был, когда я ещё был курсантом в Харроугейте. Во время занятия по физподготовке помощник инструктора — профессиональный боксёр, служащий по призыву — устроил кулачное состязание «пока не останется один», формат, с которым я, в силу общения с моим отцом, знал более чем хорошо. В итоге я уложил двух его товарищей-боксёров и отправил третьего в госпиталь с раздвоением зрения. Занятия немедленно остановили, а меня отвели в кабинет к старшему инструктору, где долго полоскали мне мозги за удар открытой перчаткой. В конце концов, старший инструктор внезапно спросил, не сын ли я Стива Морриса. Я ответил, что да. «А, - сказал он, - Тогда понятно.» И отослал меня прочь.
Нетрудно было догадаться, что произойдёт на следующем занятии по физподготовке, так что я не был сильно удивлён, когда помощник инструктора подозвал меня и предложил надеть перчатки. Хотя вряд ли он сам догадывался, что произойдёт после этого. Излишне говорить, что физподготовка с тех пор для меня сильно изменилась. Зачастую я вообще там не появлялся. В то время мне было только 15 лет, и этот эпизод оказал на меня решающее воздействие. На самом деле, именно бои много раз оказывались определяющими в моей жизни — например, драка с Айеном Бакли, который в то время был моим лучшим другом, а к концу драки — злейшим врагом. Незначительный спор, с которого всё началось, случился прямо перед тем, как мы должны были идти в школу на дополнительные занятия, постепенно он перерос в серьёзное сражение, которое длилось более часа и продолжалось бы и дальше, но нас растащили другие ученики, возвращавщийся с занятий. Окровавленные, растерзанные, на грани полного изнеможения и так и не разрешившие наши противоречия, мы не разговаривали друг с другом почти два года.
Большое значение принято придавать легендарным боям Хелио Граси [Helio Gracie], но, по правде сказать, мужчины (и мальчики, как в нашем случае) дрались за превосходство на протяжении сотен тысяч лет; в этом нет ничего, присущего какой-то одной расе, человеку или системе.
Второй мой поединок с боксёром — хотя, на самом деле, это был не профессиональный боксёр, а бывший чемпион армии по боксу в тяжёлом весе, который собирался заняться профессиональным боксом по окончании службы — состоялся в Бемптоне. Моя репутация уже была известна, и этот человек подначивал меня при каждом удобном случае. Я уже видел его в деле, он весил примерно на три стоуна больше меня, и это был единственный в моей жизни случай, когда я задумался, стоит ли принимать вызов. Но тот вечер, когда он начал провоцировать меня в телевизионной комнате, оказался его самой большой ошибкой. Вместо того, чтобы попробовать разобраться с ним здесь и сейчас, я вышел из телевизионной комнаты — его смех звенел у меня в ушах — отправился в казарму, освободил свою тумбочку, сменил бельё и носки и улёгся на кровать, глядя в потолок и мысленно повторяя, что я собирался с ним сделать. Сильно разгорячившись, я вернулся в телевизионную комнату, и окружающие, видимо, сразу поняли, что сейчас произойдёт, потому что комната опустела за несколько секунд, остались только мы двое, стоящие друг против друга.
Не давая ему времени подготовиться, я принялся бить его головой, руками, ногами и буквально выбивать из него дерьмо, так что он остался лежать без сознания в луже собственной крови и нечистот.
Вернувшись в казарму, я привёл себя в порядок и начал собирать вещмешок, как и много раз прежде того, ожидая скорого прибытия военной полиции. Однако, они так и не появились. Заинтересовавшись, что же происходит, я в конце концов нашёл своего бывшего противника в душевой, куда его, ничего не соображающего, оттащили его товарищи. Отмыв, они отвезли его в госпиталь, где он провёл неделю.
Как ни странно, старшина роты тем же вечером отвёл меня в сторону и, вместо того, чтобы отправить под вооружённый арест, неофициально поздравил с победой. Надо полагать, тот человек раздражал не только меня одного. Никаких других последствий этот случай не получил — кажется, согласно его рапорту, он был избит, находясь в увольнительной. Особого значения это в любом случае не имело: две недели спустя я был уволен из армии. Мне было 23 года.
В моей жизни было множество происшествий, связанных с насилием. Не приходится сомневаться, что причины этой характерной особенности связаны не только с генетикой и жизненными обстоятельствами, но и с моей матерью. Безуспешно пытаясь укротить моё импульсивное и зачастую опасное поведение, она регулярно била меня всем, что попадалось под руку, включая крикетные биты и стальные прутья от перил. Я не виню её за это: это был единственный известный ей способ не дать мне убить себя, не считая привязывания меня к стулу — что ей тоже доводилось делать. Например, в Малайзии, когда она обнаружила, что я пристрастился прыгать в переполненную канаву дождевой канализации, где бурный поток протаскивал меня примерно сотню ярдов, потом затягивал в подводную трубу ещё ярдов на тридцать и выплёвывал с другой стороны — где я выбирался на берег и бежал к началу, чтобы повторить плавание ещё и ещё раз. Мне не приходило в голову задуматься, что будет, если в трубе случится засор.
Другой случай был в Каттерике, незадолго до того, как мы отправились в Малайзию (и уже после того, как родители застали меня выбирающимся из-под угрожающих шестерней ярмарочной карусели, где я искал монеты, падающие из карманов людей, катающихся на той карусели). Тогда мать узнала, что я повадился бегать по канализационной трубе, проходившей в тридцати футах над землёй от задней стены кинотеатра «Регал» до кухни военного госпиталя Каттерика — около сотни ярдов. Затея, которой я развлекал себя и своих приятелей, состояла в том, чтобы забраться на трубу со стороны «Регала», пробежать по ней, перелезть через колючую проволоку на другом конце, забраться по склону до самой кухни и там начать опрокидывать мусорные баки, пока из кухни не выйдет кто-нибудь из персонала, после чего убежать назад по трубе и дразнить работников кухни, чтобы те побежали за мной. Излишне говорить, что ни один из них ни разу не побежал.
Финал этой истории не заставил себя ждать: меня положили в военный госпиталь Каттерика с вирусной ангиной. Там меня немедленно опознал один из кухонных рабочих, раздававших ланч. Излишне говорить, что моё пребывание в госпитале было не слишком приятным, во многих отношениях.
Ещё одним клиентом военного госпиталя Каттерика — хотя и спустя много лет, при несколько иных обстоятельствах — стал военный полицейский (я только потом узнал, что он был из полиции). Мне только что исполнилось семнадцать, я уже служил рядовым, и мне ошибочно показалось, что девушка, которая — с виду, без спутника — сидела за соседним столиком в солдатском клубе, была знакомой из моего детства. Однако, её приятель вскоре вернулся и был крайне недоволен моим настойчивым любопытством к девушке. После недолгого спора мы вышли, чтобы обменяться ударами. Когда я уже решил, что одержал верх — надо учесть, что я выдал ему боковой удар ногой в голову (кстати, на дворе был 1960-ый год), и ещё добавил, когда он осел на землю, для большей убедительности — я неосторожно повернулся к нему спиной, намереваясь продолжить беседу с девушкой. Однако, приятель оказался крепче, чем я думал, и тут же оказался сзади меня и попытался повалить, схватив за волосы (я редко носил короткую стрижку). Всё же, я сумел принять более удобное положение, подхватил его и перекинул через сетчатый забор. Там он и остался лежать, осыпая меня ругательствами.
Я оценил, в каком состоянии я оказался — глаз подбит, нос разбит, пиджак и брюки рваные, посмотрел, на того парня, который продолжал безостановочно ругаться, перелез через забор, сел на него верхом и бил его, пока он не потерял сознание. Я так избил его, что, взглянув на свою рубашку на следующий день, я увидел, что её манжеты пропитались кровью. Более серьёзных последствий он избежал только потому, что меня скрутила военная полиция. По какой-то необъяснимой причине, вместо того, чтобы арестовать меня, они велели мне убираться прочь. Позднее я узнал, что мой оппонент сам был военным полицейским — возможно, поэтому меня отпустили.
В районе Рединга строительной работы было не слишком много, и я решил перебраться в Лондон. Там я какое-то время перебивался случайными заработками, я потом получил работу охранника на входе в бар «Ангел», владелец которого, Пит Леви, был бывшим чемпионом по тяжёлой атлетике и упражнялся в спортивном зале «Стратфорд» Билла Стивенса вместе со мной и с Дики Ву. Примерно в то же время, летом 1971-го, я случайно повстречал в Чайнатауне Джозефа Ченга [Joseph Cheng], знаменитого мастера вин-чун. Харизма Ченга и его совершенно новая для меня техника стали для меня поводом изучить вин-чун.
Потом произошёл инцидент в «Ангеле» с участием значительного лица из одной местной компании. Чтобы избежать дополнительных сложностей, Пит объявил мне, что больше не нуждается в моей помощи. Без пенса в кармане, забираясь к себе домой на второй этаж по водосточной трубе, чтобы избежать встречи с хозяином квартиры, я отчаянно искал, чем же заняться. И тут раздался неожиданный телефонный звонок: мой старый знакомый, Боб Ашинг, интересовался, не хочу ли я занять должность штатного инструктора в новом клубе карате в Вест-Энде, который организовывают некие Дэвид ДюБоу и его жена Эрика. Я только ответил: «Когда начинать?»
Джозеф Ченг ранее рассказал мне, что ещё один последователь стиля вин-чун, по имени Пол Лэм, освобождает помещение на Эрлхем-стрит, 9. И вот, не успела краска высохнуть на стенах только что арендованного зала, как у меня уже появился первый индивидуальный ученик: Том О'Шонесси. Этот горячий, темноволосый, кучерявый ирландец с четвёртым даном по дзюдо притащил с собой видеоаппаратуру, чтобы сделать запись предстоящего события. Я не помню, о чём именно мы с ним тогда говорили, но по существу он просто хотел подраться.
От драк я не отказываюсь. Я пнул его по ноге, он упал (потом он уверял, что получил перелом) и пополз куда-то в сторону. Когда мы впоследствии вместе пересматривали видеозапись, ни я, ни он не могли удержаться от смеха. Где ты сейчас, мой горячий ирландец? Мне так не хватает старых друзей.
Случай с Томом, который был лучшим другом на свете, вызвал у меня приступ дежа-вю. В памяти вспыла армейская радиовещательная станция в тридцати милях от Найроби, где мне в самый день прибытия на станцию исполнилось семнадцать. Точно такой же горячий ирландец по имени Джим Моррисон спросил, не хочу ли я подраться. Я ответил, что не возражаю, и — вы уже догадались — я пнул его по ноге, а когда он попытался подняться и броситься на меня, я пнул его ещё раз. Но Джим, в отличие от Тома, был не более чем собутыльник.
И вот так, на фоне Тома, отползающего к стене, началась моя романтическая связь длиной в девять лет со спортивным залом на Эрлхем-стрит, 9.
Расположение спортзала неподалёку от Кембриджской площади и реклама, которую мы размещали в американском журнале «Black Belt», обеспечили нам посетителей не только из Чайнатауна и со всей Британии, но и со всех концов света. Некоторые посетители были дружелюбны, некоторые — нет. У дружелюбных я учился новым методам тренировок и новым стилям, от остальных я обычно получал вызов на поединок.
Один такой претендент, некий бразилец, объявивший себя мастером какой-то неудобопроизносимой системы, явился драться со мной, когда я слегка разминался у мешка и болтал о чём-то забавном с Томом.
Я ответил ему: «Позже», но он продолжал настаивать.
Оглянувшись на Тома, я только покачал головой, как бы говоря: «ну вот, ещё один». Но в этот раз, вместо того, чтобы начать драку, я нашёл другое решение. Я пошёл вдоль зала, открывая все окна (спортзал был расположен в 15-ти футах над землей, на втором этаже, и на улице была зима).
Зачем ты это делаешь? - спросил бразилец, и даже Том выглядел озадаченным.
Затем, что, как только я тебя схвачу — я выброшу тебя в одно из этих окон, - ответил я.
Э! Такой поединок мне не нужен! - закричал он, - Ты ненормальный.
Точно, - ответил я, и он немедленно ушёл в раздевалку, переоделся и покинул спортзал. Мы с Томом закрыли окна, продолжив разговор, как будто он и не появлялся.
Самым забавным из множества полученных мною вызовов был случай, когда какой-то здоровяк в красном мотоциклетном шлеме ворвался в фойе спортзала и начал невнятно сыпать оскорблениями в мою сторону. Из-за шлема я плохо понимал, что он говорит, но его жесты были достаточно красноречивыми. Ограничусь пояснением, что шлем ему нисколько не помог.
Были и серьёзные схватки с самыми разными мастерами боя, но ни одна схватка не заняла много времени. Возможно, причина была в моей форме: тогда я был в расцвете лет (тридцать с небольшим), больше 16-ти стоунов в весе (за что спасибо кулинарным способностям Эрики и Дэвиду, который регулярно угощал меня в лучших ресторанах Лондона), превосходно тренирован и чрезвычайно быстр. Во время поездки в Штаты, знакомые Дэвида постоянно спрашивали меня, за какой футбольный клуб я играю. И это не говоря о том, что я не только хорошо владел ударной техникой, но и, под руководством Тома, заметно улучшил свои навыки в бросках, подсечках и болевых приёмах. По этому поводу один борец, международный третий дан по дзюдо, как-то заметил, что его ещё никто так мощно не бросал. И кроме этого, поскольку Дэвид владел международной фармацевтической компанией, он обеспечил мне возможность собрать огромную коллекцию фильмов о боевых искусствах через офисы его компании во всём мире.
Долгие часы проводил я, прокручивая эти фильмы вперёд и назад на стареньком монтажном пульте — и это занятие позволило мне не только изучить характерные движения, способы применения и методы тренировки различных видов боевых искусств, но и помогло сформулировать концепцию обратимого движения [reverse motion]. Впоследствии, эту идею, среди прочего, перенял Эд Паркер [Ed Parker], побывавший на Эрлхем-стрит с американской командой карате в начале семидесятых.
Также и Том помог мне расширить мои горизонты в боевых искусствах — не только тем, что показал мне важность борьбы на земле, но и добыв для меня полную запись «Шоу Ушу», которое проходило в Лондоне в начале семидесятых, и которое он за несколько посещений тайком отснял и отдал мне для изучения. Влияние на моё представление о боевых искуствах оказал и Джозеф Чен, преподававший в нашем клубе вин-чун: сам родом из Фуцзяна, он указал мне на родство вин-чуна с ян-чуном (Yung Chun), что навело меня на подозрения о связи ян -чуна с годзю-рю и уечи-рю. Это было в 1971-ом. А один из наших учеников, Майк Чен, великодушно переводил для меня всё то множество книг о различных вариациях стилей Белого журавля (White Crane) и Хунг (Hung, Hung Ga), которые я покупал в магазине Джофа в Чайнатауне.
Примерно в то же время я увидел, как мой кот Галлахер упал со шкафа: вывернув голову в одну сторону, чтобы смотреть на землю, а тело — в другую сторону, компенсируя вращение, он безвредно приземлился на все четыре лапы. Эпизод вызвал у меня такое любопытство, что я занялся изучением науки о движении человека — кинезиологии, а в дальнейшем добавил к этому изучение спортивной физиологии и психологии, тактику поединка и боевые стратегии у животных и людей. С практической стороны, уже в то время я, при участии Тома и других чёрных поясов дзюдо в нашем клубе на дневных занятиях, начал экспериментировать с боями в полный контакт — как стоя, так и на земле. Таким образом, в тот день, когда Дэвид предложил мне — учитывая планы по расширению нашего клуба в Европу — вернуться в Японию и получить там четвёртый дан, я был совершенно иным существом, чем три года назад. Шёл 1973-ий год.
Направляясь, в сопровождении мисс Такахаши из токийского отделения IMS, в додзё Хонбу, которым руководил Ямагути Гоген, я не рассчитывал на красную дорожку и фанфары. Но я также не предполагал, что Ямагучи Гоши, у которого на мой счёт таракан сидел в заднице с самой первой нашей встречи, будет обращаться со мной, как с парией. На аудиенции у Ямагути Гогена я узнал, что мне предстоит сдавать не на четвёртый дан, как я собирался, а на пятый. Я всё ещё кипел от оскорблений Гоши и, вместо того чтобы поблагодарить за предоставленную возможность, я (к чрезвычайному смущению мисс Такахаши, которая исполняла обязанности переводчика), предупредил Ямагути, что если в прошлый свой визит в Японию я иногда соглашался отступить из уважения к высокому рангу противника, то в этот раз всё будет иначе. Кто попытается на меня давить, того я в ответ буду давить сильнее. Очевидно рассердившись на такие слова, Ямагути ничего не ответил, и на этом встреча завершилась. Я поблагодарил мисс Такахаши, она пожелала мне удачи, и мы распрощались.
Когда я вошёл в тренировочный зал, там уже шло занятие. В зале были в основном начинающие, как японцы, так и иностранцы. Ведущий занятие пятый дан приказал мне встать в строй, на что я ответил, что иду на второй этаж и буду заниматься самостоятельно, а по окончании занятия спущусь и проведу с ним кумитэ. Затем я поднялся наверх, нашёл колонну и отрепетировал на ней всё, что собирался сделать с этим инструктором. Когда внизу прозвучали завершающие занятие ритуальные слова, я сбежал вниз, ворвался в зал и, в сущности вызвал его на бой здесь и сейчас. Без особых проблем сократив дистанцию, я повалил его на пол, уселся сверху и, после недолгой борьбы, зафиксировал его достаточно прочно, чтобы постучать костяшками пальцев ему по лбу, как в дверь — как бы говоря ему: «ты убит». У меня просто не хватило духу ударить его по-настоящему (хотя, если бы на его месте был Гоши, то дело бы пошло совсем иначе). Я позволил ему подняться, и он оспорил результат поединка — что-то о правилах, по которым кумитэ проводится только стоя. Я повторил поединок. И ещё раз. Полностью опозоренный инструктор ушёл в уборную и сел там, опустив голову практически до коленей. Наверное, он пытался осознать, что с ним только что произошло.
Хотя читателю могло показаться иначе, несмотря на различные слухи, я никогда не бил тех, кто очевидно был не способен драться — какой в этом интерес?
Вернувшись в раздевалку, я немедленно попал в объятья какого-то огромного израильтянина, непрерывно повторяющего: «Спасибо! Спасибо!» По-видимому, этот пятый дан в обычной для японцев манере много себе позволял в отношении своих учеников-иностранцев — практика, слишком хорошо знакомая мне самому. В свою последнюю поездку я много раз видел как японец унижает иностранца, который мог бы вырубить его за пару секунд, если бы захотел. А во время моей первой поездки в Японию мне рассказывали про другого огромного израильтянина, его звали Гидеон, он занимался дзюдо. Придушив японца, который был старше его по рангу и, видимо, превращал его жизнь в ад, Гидеон связал его его собственным поясом и оставил на всеобщее обозрение посреди тренировочного мата. Если бы иностранцы, занимающиеся в Японии, чаще брали пример с этого Гидеона, возможно, это лишь сделало бы японские боевые искусства здоровее. Впрочем, справки о полном здоровье им всё равно не видать: до сих пор хватает иностранцев, которые с почти мазохистским удовольствием позволяют любому японскому или окинавскому мастеру обращаться с собой как с грязью либо избивать себя как мешки, благодарят и ещё и платят последние деньги за оказанную честь.
Размышляя, за каким чёртом я снова оказался в Японии, среди людей, многие из которых до сих пор не переносят присутствия иностранцев на их священной земле, я хотел только одного — вернуться в Британию ближайшим авиарейсом. Я бы так и поступил, но меня удержали обязательства перед Дэвидом и Эрикой.
Экзамен был назначен на воскресенье, летнее занятие на пляже — на день раньше, и у меня оказалось несколько дней, чтобы посетить места, связанные с более приятными воспоминаниями. Заодно я сходил на занятия начального уровня для иностранцев, где Гоши когда-то твердил мне, что я неправильно выполняю формы — и ему пришлось съесть свои слова.
Субботнее занятие на пляже обещало относительно весёлое времяпровождение, но «игры» оказались слишком структурированы для меня. Я всё же попытался оживить несколько игр, которые потенциально могли стать отличным развлечением, но японцы просто не знали, что значит расслабиться. Это и не удивительно, учитывая, что они всю жизнь находятся под надзором своих начальников. Осознавать свои мысли, эмоции, ощущения — это одно, но отдать их под контроль другого человека — совсем другое. И потом, с точки зрения боевого применения, мне всегда казалось более полезным осознавать мысли, эмоции и ощущения моего противника, с тем, чтобы суметь предугадать, что он станет делать, свои же мысли лучше не позволять противнику ни читать, ни воздействовать на них. По моему опыту, большинство великих бойцов отличаются общительным складом характера, и хотя они убийственно серьёзны во время боя, в остальное время они дружелюбны, открыты и умеют наслаждаться жизнью. Другими словами, они не склонны к интроспеции, обязательной для буддистского монаха.
Примечательно, что когда мы уже готовились усесться в автобусы и вернуться в Токио, ко мне подошёл Такахаши [Takahashi] — легендарный в кругах Годзю-кай мастер, уважаемый и по всей Японии. Мы не знали языков друг друга, поэтому Такахаши просто указал на меня, потом на себя и жестами изобразил что-то вроде: «Кто из нас будет лучше в урочный день?» И этот день быстро приближался.
После раннего ужина я отправился к себе в номер, рассчитывая рано лечь спать. Но, как и много раз перед другими боями, я просто не мог заснуть и провёл всю ночь, шагая по комнате, словно запертый в клетке зверь, ожидающий, когда его выпустят. Я решил, что лучшей стратегией для меня будет атака — лучше вынудить противника реагировать на мои действия и стараться воспользоваться его реакцией, чем наоборот. При таком подходе я смогу управлять своей удачей, а не ждать, пока она сама придёт ко мне. Я был непоколебим.
На утро в день экзамена я добрался в додзё Хонбу, переоделся и вошёл в тренировочный зал. Вскоре туда же вошёл Ямагути, которому я поклонился, следом за ним — Гоши, которого я проигнорировал, и кто-то незнакомый (я полагаю, это был представитель высокого ранга от Яги Мейтоку, близкого друга Ямагути Гогена), которому я просто кивнул. В конце концов, прибыл и переводчик. Я помнил его ещё со времён моей прошлой поездки (кажется, я оглушил его одним ударом в ходе моего экзамена на третий дан). И всё. Больше никто в додзё не появился. Нас было всего пятеро — куда же делись остальные? Быть может, Ямагути не хотел рисковать последствиями того, что я ему пообещал.
Экзамен начался. Сначала меня попросили исполнить форму «Три битвы» - Санчин. Эту форму я исполнял бессчётное число раз для самого Ямагути и деловых партнёров, хотя, с помощью Джозефа Ченга, я уже тогда начал модифицировать эту форму, приводя её в соответствие традициям фуцзянского бокса. Затем меня просили показать различные другие формы и их практическое применение — их я тоже уже переработал с помощью Джозефа и изучил более реалистичные варианты применения. Далее мне задавали различные вопросы, просили изложить моё мнение о будущем развитии Годзю-рю. Мой ответ на это был основан на моих недавно полученных знаниях о стилях Белого журавля, Хунг и Вин-чун, а также о спортивной физиологии, психологии, кинезиологии, стратегии, тактике и стратагемах. По оценке собравшихся в зале, никто раньше не отвечал на вопросы и не выступал так красноречиво на тему карате.
И на этом экзамен завершился. После целой ночи воображаемых поединков до победы с Такахаши, это был совсем не тот экзамен, которого я ожидал или хотел.
Единственным положительным результатом этого «экзамена» стало то, что после его окончания ко мне подошёл «таинственный незнакомец», который через переводчика сказал мне, что моё исполнение ката было подлинным карате, а не выступлением обезьяны. Гоши только стоял рядом и гримасничал ещё сильнее обычного.
Смог бы я победить Такахаши? Честно говоря, я не знаю, и столько воды утекло под этим мостом с тех пор, что я, честно говоря, и не хочу знать. Пусть другие рассуждают, каким мог быть итог нашей встречи. Я знаю только, что я дерусь до победы, и я никогда не отступаю. На практике, были в моей жизни случаи, когда я был контужен, много раз казалось, что мой противник берёт верх, но мне всегда удавалось окопаться поглубже, найти какие-то скрытые резервы и тем или иным способом победить, даже находясь на грани поражения, или — как было в Бенгази против одного итальянца с ножом и трёх арабов — суметь не проиграть. Помню, был случай, когда я высунулся за угол посмотреть, что происходит, и получил крикетной битой прямо по голове. Меня и это не остановило, каким-то образом я сумел сломать нападавшему руку.
Наверное, побои, которые я получал в детстве, некоторым образом научили меня переносить удары, не паникуя, не забывая думать о том, что случится после, и как лучше к этому «после» подготовиться. Наверное, если бы кто-то спросил меня, каковы мои сильнейшие качества как бойца, я бы назвал не взрывную мощь, не скорость, не чувство времени, ловкость, навыки и тому подобное. Я бы назвал мою способность выдерживать чудовищные повреждения и продолжать сопротивляться — что, если подумать, в конечном итоге и определяет чаще всего разницу между победителем и побеждённым. Это отмечали и Гари Спирс, и Брайан Вейтс. Гари, который был не только настоящим мастером боевых искусств, но и профессиональным швейцаром с многолетним опытом, и непревзойдённым уличным бойцом, однажды сказал обо мне: «этого остановит только топор». Брайан, весьма уважаемый мастер боевых искусств, как-то посоветовал одному чрезвычайно возбуждённому ирландцу, который принялся обсуждать свои шансы против меня, наблюдая, как я веду занятия в клубе «Сюррей-Докс» в Ист-Энде: «сходи домой и возьми ружьё, оно тебе понадобится». Ещё один мастер — чемпион мира по карате и, по мнению многих, лучший боец Великобритании — тоже, по-видимому, понимал это, поскольку однажды в начале семидесятых отказался принять моё предложение «выйти на улицу» после небольшого спора, случившегося в кафе в Бельгии в присутствии других членов британской команды карате.
Пожалуй, итог моей поездки в Японию лучше всего подвёл австралиец Джеймс Сумарак, который в 1973-ем носил коричневый пояс, но ко времени интервью, взятого у него Колином Уайтхедом для «Traditional Karate», добрался до седьмого дана под руководством Отсуки Тадахико, который ранее был старшим учеником Ичикавы Сейсу. В том интервью Сумарак не только припомнил, насколько впечатлён он был моими «необычайными способностями», но и насколько японцы в додзё Ямагути не знали, как со мной быть.
Сидя в самолёте на пути обратно в Британию, я не мог не размышлять, насколько бессмысленны оказались мои степени и звания. В отличие от бокса, муай-тая, вольной или греко-римской борьбы, мои награды зависели не от моего умения драться, а от кажущейся (в моём случае) лояльности к учителю и организации, от способности воспроизводить архаичные, не имеющие никакого известного мне отношения к реальности движения ката, умения успешно играть в салочки по более или менее жёстким правилам и способности выглядеть компетентным и убедительным перед учениками. Всё в карате, думал я, слишком субъективно — в особенности, поединки. Слишком много зависит от решения рефери, который зачастую сам не может ни выдать, ни выдержать серьёзный удар, но якобы способен определить, на что способен ты. И слишком много зависит от мнения, что ты выиграл бой (даже если рефери определил иначе) со стороны тебя самого, зрителей, твоей матушки и твоей девушки. Для постороннего человека практически невозможно вынести решение, какой удар был эффективным, а какой нет. На практике, мне доводилось наносить удары, которые, с точки зрения наблюдателя, могли повалить быка — но мой противник только смотрел на меня, как будто ничего не произошло. И мне доводилось бить с расстояния в несколько дюймов, что наблюдатель даже не признал бы за удар — а противник падал, как убитый. И ещё задолго до того, как мой самолёт приземлился в Хитроу, я решил приложить все усилия к продвижению и развитию в клубе системы полноконтактного боя, которая была бы реалистичной, относительно безопасной и доказательной в определении победителя в поединке.
Семья Ямагути быстро согласилась с нашими планами по продвижению в Европу, но с оговоркой: некий японец второго дана, на участие которого в кампании мы ранее согласились, должен был стать руководителем с правом решающего голоса в любых вопросах. Это предложение было неприемлемо не только для меня, но также и для Дэвида и Эрики. Предположение, что какой-то зелёный второй дан, неспособный, скорее всего, одолеть даже моих белых поясов, будет мною командовать, стало последним оскорблением. Я немедленно разорвал все мои отношения с годзю-кай и отказался от их бесполезных степеней и титулов. Освободившись от ограничений, я запустил программу полноконтактных тренировок и поединков в сменившем название спортивном зале на Эрлхем-стрит. Первым результатом стало то, что мои ученики, за исключением самых твёрдых, начали покидать спортзал табунами. К счастью, вскоре их заменили другие — те, кто хотел драться, и чем меньше правил, ограничений и соглашений, тем лучше.
Поскольку новые члены клуба приходили их бокса, муай-тая, кикбоксинга, дзюдо, борьбы, подпольного бокса и уличных боёв — стиль Эрлхем-стрит, 9 начал походить на то, что сегодня известно под названием NHB [«No Holds Barred», бои без правил]. Однако, это было тридцать лет назад. Вряд ли этому стоит удивляться: в вопросах боя без оружия ничто не ново под луной, кроме, быть может, тонкостей реакции на него в обществе. Оказываясь в схожих ситуациях, человек вёл себя схожим образом на протяжении сотен тысяч лет. Как точно написал С. Хиггинс - «движение неотделимо от конструкции, реализующей его, и окружающих условий, определяющих его».
Иными словами, движение это частное применение всех унаследованных рефлексов и врождённых форм поведения, с помощью которых наши древние предки когда-то сумели приспособиться к меняющимся условиям во враждебной среде, а маленькие дети и сегодня умеют без обучения справляться с ситуациями, никогда раньше им не встречавшимися. Эти естественно присущие нам движения уникальным образом проявляются в зависимости от особенностей телосложения человека и обстоятельств, и на их основе формируются все двигательные навыки человка, которые в дальнейшем можно корректировать и улучшать. Ни одному ребёнку ещё не потребовалась помощь кинезиолога, чтобы научиться ходить! Таким образом, задачей учителя становится создать реалистичные ситуации, в которых от ученика потребуется желаемый «позитивно стимулированный» отклик. Именно ситуация определяет действие, а не действие определяет ситуацию, как это слишком часто принято в боевых искусствах. Слишком часто в боевых искусствах пытаются задать ситуацию таким образом, чтобы она подходила под определённый традициями или личными вкусами ответ.
Стиль Эрлхем-стрит, 9 оказался эффективен против всех, кто бросал ему вызов. Я припоминаю один забавный инцидент, произошедший с участием моего ученика времён Эрлхем-стрит, 9, Марка Тобина. (Если бы время Марка пришлось на наши дни, он бы порвал в клочья и UFC, и Pride в тяжёлом весе.) Инцидент был связан с тем, что очередной «паладин» карате отказался надеть перчатки, заявив, что с голыми руками он более эффективен. «Ну что ж, - сказал я, - В таком случае, Марк, снимай перчатки.» Увидев размер кулаков и костяшек Марка, паладин немедленно отправился искать себе перчатки. Помогая Марку надеть перчатки обратно, я прошептал ему: «Теперь он будет сосредоточен на твоих руках. Бей прямо в живот.» Марк немедленно так и сделал (взяв прицел чуть ниже), и защитник карате свалился, как мешок с дерьмом.
Был ещё случай, когда меня не было в городе и другой мой ученик, превосходный боец, твёрдый как гвозь, весивший одиннадцать стоунов португалец Хозе Фонтура практически в одиночку разобрался с группой «ангелов ада», которые хотели подраться. Пересказывая мне это происшествие, Боб Эшинг не мог удержаться от смеха, описывая, как один из «ангелов», весь залитый кровью, ползал по спортивному залу в поисках зуба, который «Джо» начисто ему высадил.
За семь лет наших занятий, завершившихся внезапной смертью моего покровителя и наставника Дэвида ДюБоу в 1980-ом, после чего спортивный зал был закрыт, ни я, ни члены клуба ни разу не проиграли бой многочисленным мастерам единоборств множества различных стилей со всего мира, приезжавшим в наш зал. Затем, совершенно раздавленный смертью Дэвида, я решил оставить преподавание и от работы с людьми перейти к дрессировке лошадей.
В начале 1989-го года мне позвонил Терри О'Нил, мой давний друг, а затем и Винс Дженси, когда-то занимавшийся у меня, а позднее добившийся успеха в муай-тае. Оба хотели, чтобы я снова занялся преподаванием. И надо признаться, что статья «Сила и Идея» [«The Power and the Story»], которую Бен Логан опубликовал в журнале «Traditional Karate» в 1989-ом, была частью проекта по моему возвращению. Однако, реакция на статью, а также на семинары, которые я проводил, оказалась малорасполагающей. Истеблишмент мира боевых искусств по-прежнему не хотел слышать то, что я им говорил, и видеть то, что я им показывал. Так что я решил и дальше заниматься лошадьми, которые за проведённые с ними годы пинали, кусали, сбивали, бросали, топтали и давили меня гораздо серьёзнее чем удавалось - и, я полагаю, в принципе могло удаться — кому-либо из людей. Покойный Стив Кэттл писал в статье, сопровождающей текст Бена Логана: «Стив был тогда и остаётся сейчас человеком, опередившим своё время». Но в действительности это не я настолько уж опережаю время, а большинство мастеров единоборств продолжают жить в прошлом. Я же всего лишь остаюсь человеком своего времени, который на шаг опережает остальную стаю лишь потому, что не теряет из виду базовые ценности, потому, что я не цепляюсь за суждения, которые раньше казались мне верными, а самое главное — я слежу, что происходит в мире реальных поединков.
Конечно, мой уход из бизнеса не означал, что я перестал преподавать. Время от времени у меня появлялись ученики, и я продолжал исследовать боевые стили Фуцзяна и их связи с годзю-рю, уечи-рю и вариантами индонезийского пенчак-силака, а также заниматься вопросами спортивной физиологии, психологии, кинезиологии и т.д. К примеру, Брюс Франци (с которым мы познакомились в Японии) сказал в интервью Симону Лайли для «Traditional Karate», что во время нашей с ним встречи в начале семидесятых это я доказывал ему, что годзю-рю и уечи-рю родственны стилям тигра, журавля, пяти предков и кулаку императора, а не он — мне. Дело было за двадцать лет до того, как более жадные до внимания журналистов фигуры начали требовать славы.
Примерно в то же время я начал из различных источников получать видеозаписи боёв NHB, проходивших в Японии и Бразилии, которые, как я уже говорил, удивительно напоминали стиль Эрлхем-стрит, 9. Однако, если на Эрлхем-стрит мне было сложно анализировать приёмы и связки, использовавшиеся в хаосе тогдашних поединков, то теперь, проанализировав, кажется, много миль видеоплёнки, я смог выделить в боях NHB базовые навыки и основные движения как в высокой стойке, так и в партере, а также определить стратегии, тактики и стратагемы, к которым прибегали бойцы в этих соревнованиях против оппонентов различных стилей и различного телосложения.
Со временем мне стало очевидно, что, хотя некоторые навыки и приёмы и были уникальны для NHB, однако, многие приёмы были «позаимствованы» и адаптированы к условиям NHB из западного бокса, муай-тая, вольной и греко-римской борьбы, самбо и джиу-джитсу, со всеми из которых я был знаком. Из этого логически вытекало, что если методы NHB были заимствованы и переработаны из бокса и т.д, то могут быть заимствованы и методы тренировки бойцов, с которыми я также был знаком. И я взялся за дело, которое оказалось самой сложной частью вопроса: за изобретение, опробование и доработку методов подготовки, обучения и тренировочных боёв, которые помогли бы бойцу овладеть на уровне инстинктво навыками и прочим из NHB, а также достичь необходимого состояния духа и физической готовности для участия в боях NHB. Над этой задачей я продолжаю трудиться и по сей день. И хотя из просмотря записей NHB мне не сразу стало ясно, каковы же их базовые навыки и так далее — но с первой же минуты мне было очевидно, что ни один из успешных «приёмов», зафиксированных съёмками NHB, не имел ничего общего даже для самого развитого воображения с приёмами карате, тайквондо или кунфу. И напротив, те бойцы, которые пытались использовать приёмы карате и прочего в поединках NHB всегда оставались вторыми — суровая правда, которую я узнал ещё во времена Эрлхем-стрит, 9.
Впрочем, мои занятия и в те годы не были исключительно теоретическими. То есть, проще говоря, я по-прежнему дрался. Из того, что сразу приходит на ум — мне как-то довелось обезоружить пьяного садовника с вилами прямо в конюшне. В другой раз я разоружил двух браконьеров — один с винтовкой, другой с дробовиком — одному из них я в процессе сломал запястье, другому вывихнул плечо, и за столь яркую гражданскую позицию получил «неофициальное» предупреждение от полиции. Официальное предупреждение я получил позже, когда уволил одного крупногабаритного конюха за жестокое обращение с двумя лошадьми. Я пытался успокоить этих лошадей, и обе мои руки были заняты поводьями, когда он ткнул меня пальцем в грудь и пообещал меня убить. У меня не оставалось другого выхода, как ударить его головой в лицо несколько раз, так что он свалился. Затем я успокоил лошадей, отвёл их в удалённый загон, а когда я вернулся — в конюшне уже стояли полицейская машина и скорая помощь. Медики приехали, чтобы увезти конюха в госпиталь Кроули, а полицейские — чтобы увезти меня, предварительно арестовав, в местный участок, где предъявили мне обвинение в причинении телесного вреда. Королевская служба наказаний [CPS, британская прокуратура] не дала делу ход, но полицейские всё равно сочли нужным взять у меня отпечатки пальцев и образцы ДНК, и, честно сказать, это до сих пор выводит меня из себя. Я полагаю, за всякое дело судьба со временем каждому воздаст, но если это действительно так, то за мной пока что числится ужасно много кармических долгов.
А где-то в 1988-ом или 89-ом я встретил Яп Льюнга [Yap Leung] в его магазине товаров для единоборств «Путь Шаолиня» и сразу нашёл с ним взаимопонимание. Вскоре Яп уже с удовольствием раскрывал мне секретные тонкости фуцзянского бокса. Именно с помощью Япа и его учителя Яп Чинг Хая [Yap Ching Hai] я смог лучше понять важнейшие компоненты фуцзянского бокса, которые по каким-то причинам были постепенно изъяты из годзю-рю и уечи-рю.
Загоревшись идеей вернуть эти компоненты обратно в годзю-рю и уечи-рю, мы с Япом решили в выходные дни провести семинар в зале, который нашёл для нас Гарри Кук. Хотя мероприятие прошло с виду успешно, немногие из занимавшихся решились позвонить нам после его окончания. Возможно, на них подействовало нежелание Кука во второй раз заняться набивкой рук [«котэ китаэ», knocking hands] с Япом. Поупражнявшись в набивке рук с Япом в субботу, Кук попросил освободить его от занятий в воскресенье. Это было не слишком удивительно, учитывая, что обе его руки были похожи на огромные, чёрные джордийские сосиски, тогда как у Япа руки выглядели абсолютно нормально.
Что всегда меня поражает в большинстве так называемых мастеров единоборств, особенно из числа практикующих карате — что, при их декларативной готовности смотреть без предубеждения и учиться у любого, кто сможет показать или рассказать что-то ценное, в реальности принципы их поведения, мягко говоря, несколько отличаются.. Они готовы учиться только у тех, кто не спорит с их взглядами на тот или иной вопрос. Ну, а в случае с Куком и его техникой набивки рук — если бы он спросил у Япа, как тот это делает, ответ Япа вне всякого сомнения бы противоречил его знаниям. Я очень сомневаюсь, что когда Кук занимался набивкой с Морио Хигаонной, который гораздо крупнее и использует гораздо больше видимой силы, чем Яп, удары которого почти незаметны — что Кук получал тогда сколько-нибудь сравнимые травмы. Не может не возникнуть вопрос: так как же Яп это делает? Но очень немногие мастера единоборств задают подобные вопросы тем, кто работает действительно эффективно. Речь не о том, смог бы Хигаонна победить Япа в бою, но о том, что такого знает Яп о направлении энергии, чего не знает Хигаонна и, как показала практика, не знает Кук — и что им было бы полезно изучить?
Направление энергии в карате напоминает мне стрельбу из древней пушки. Намного больше усилий уходит на видимые издалека приготовления к выстрелу, чем потом проявляется в точном поражении цели. Древняя пушка эффективна только в том случае, если противник решит стоять прямо перед ней, не пытаясь ни опередить, ни увернуться от выстрела (который, в случае карате, зачастую оказывается безвредным пшиком). Тренировки должны помогать человеку усиливать все факторы, как внутренние так и внешние, которые помогут ему быстро собирать, выплёскивать и снова собирать силу, придавать ей концентрированную форму и точное время — по аналогии со стрельбой из современной винтовки, в отличие от антикварного орудия. Дьявол, конечно, кроется в деталях, но всё же важно, на чьи и какие именно детали ты подписываешься.
Итак, в 1993-ем году, когда мой бывший ученик Колин Уайтхед пригласил меня посетить Китай, я уже совсем близко подошёл к отысканию «внутреннего животного» - этот термин родился у меня в 1971-ом, когда я прочитал у Аристотеля строки: «когда животное движется, оно производит смену своего положения, надавливая на то, что находится под ним» [иск. «О движении животных»]. Это простое с виду утверждение привело меня к тридцати годам исследований, как именно животное, включая и человека, организует это «надавливание на то, что под ним»; исследований устойчивых движений, возникающих в результате взаимодействия биологической конструкции с окружающей средой, и у каких видов (включая вид самой конструкции) эти движения повторяются; а также факторов, которые сильнее влияют на такое взаимодействие и на результирующие устойчивые схемы движений: цель движения (настоящая, бессознательная движущая сила позади всем знакомых резких изменений в положении корпуса, в манере движения, скорости и ритме обусловленных реакций), психологическое состояние ума и нейро-мускульно-скелетные параметры субъекта, силы, воздействующие на тело, а также производимые самим телом и, наконец, выбор окружающей среды. Признаюсь, что с тех пор, как я прочитал те строки, я уже не мог с уверенностью сказать, преследую ли я животное Аристотеля, или это оно преследует меня.
Во время моей поездки по Китаю мне организовали встречу с ведущими мастерами бокса в городе Фучжоу, в Фуцзяне, которые представляли стили дракона, льва, тигра, журавля, собаки, петуха, лоханя и кулака пяти предков. Хотя их показательные исполнения форм не открыли мне ничего особенно нового (большую часть этого я уже видел в исполнении — и в куда лучшем исполнении — Яп Льюнга и его учителя Яп Чинг-Хая), но их высказывания об окинавском карате оказались чрезвычайно содержательными. У них было достаточно оснований для их оценок, поскольку гости из Окинавы, Японии и с Запада часто приезжали в Фучжоу в поисках своих корней. Фуцзянские мастера не оспаривали доказательств исторических связей между Окинавой и Фуцзяном, восходящих ещё к началу XIV-го века, однако они отвергали всякие претензии на сходство, исключая чисто поверхностное, между стилями этих регионов. По мнению Ли Йи Дуана, вице-председателя Ассоциации боевых искусств Фучжоу, окинавским стилям недостаёт, как он выразился, «основы». Чтобы прояснить это утверждение, я спросил у мастеров, что они думают о манере выполнения базовой каты Санчин (которая воплощает три внутренних и внешних основы фуцзянского бокса) на Окинаве — в ответ они только рассмеялись. Я спросил, что они думают о манере выполнения этой формы в Японии — они рассмеялись так, что слёзы полились из глаз. Я не решился спросить, что они думают о манере выполнения этой формы на Западе — среди мастеров были пожилые люди, и я побоялся, что от смеха их хватит удар. Однако, могу процитировать высказывание Япа о «западном мастере», который попытался изобразить «встряхивание энергии» в фуцзянской форме. Яп сказал: «Он просто колышется».
Фучжоуские мастера, несмотря на визиты лучших представителей карате со всего мира, так и не смогли признать родство с деформированным отпрыском давних связей между Фуцзяном и Окинавой, именуемым «карате». Со своей стороны, мастера из Окинавы, Японии, Запада, приезжавшие в Фучжоу в поисках своих корней, не смогли распознать и оценить значение корней фуцзянского бокса, из которых выросло такое множество систем. С самого первого дня, когда Итосу Анко [Itosu Ankoh] (1832 — 1915) ввёл в школьную программу Окинавы преподавание системы Тоде (которая потом получила название «карате»), и позднее, когда она была принята в колледжах, университетах и военных академиях Японии — эта система менялась, чтобы соответствовать военным требованиям выправки и хождения строем, чтобы все двигались строго в одно время, строго в одном направлении, по одному предписанному образцу под грохот бушидо [опечатка?] и по-военному резких команд. И каждый последующий мастер и наставник карате продолжал упрощать и искажать стиль ещё больше. В итоге, от системы Тоде, практикуемой в провинции Фуцзян, остались только облезлая шкура и перья, которые напяливают современные последователи шин-будо [shin budo или shinbudo, букв. «истинный путь»]. Слог «кара-» в «карате» обозначает не бесконечную пустоту «ку», как некоторые предпочитают думать, но пустоту старой, ржавой, помятой консервной банки, из которой давно вынули всё полезное содержимое, так что осталась только пустая, гулкая, искривлённая форма.
Именно посредством строевой подготовки, ежедневных побоев («bentatsu», «стимулирование») и усвоения кодекса воина в его самой поверхностной форме — как готовности отдать жизнь («gyokusai») — вырабатывался тотальный контроль за эмоциями, мыслями, ощущениями и поступками, позволявший насаждать среди японской и окинавской молодёжи идеологию имперства, ультранационалистического милитаризма и фашизма, которая, в свою очередь, привела к войнам с Китаем (1844-45), Россией (1904-5), а затем к самому мрачному периоду в долгой японской истории (Showa): оккупации Манчжурии в 1931-ом и войне на Тихом Океане (1936-45), за время которых японцами были совершены самые страшные преступления против мира и человечности из известных миру (за подробностями я предлагаю обратиться к Iris Chang, «The Rape of Nanking»; David Berganini, «Japanese Imperial Conspiracy»; Yuki Tanaka, «Hidden Horror» и, последним по списку, но не по важности — Raymond Lamont-Brown, «Kempeitai»). Видеть, как мужчины, женщины и дети небольшими группами, а порой и сотнями человек (или даже тысячами, как в Корее), маршируют под барабанный бой идеологии и команды военного образца, было для меня отвратительно и чрезвычайно далеко от боевых искусств в подлинном смысле слова, но слишком близко к вдалбливанию в учеников идеологии, которая требует от них отказаться от свободы воли и передать ответственность за свою жизнь в руки верховного лидера, которого они ошибочно считают мудрым благодетелем, искренне заботящимся об их интересах, тогда как перед ними лишь очередной властный, хвастливый кусок дерьма, сумевший только всплыть выше остальных.
Однако, вернёмся в Фучжоу, к моей встрече с мастерами. Утренняя её часть прошла хорошо, но на вечерней встрече атмосфера ухудшилась. Было устроено «чи сау», в котором я некоторое время я в буквальном смысле играл с представителем стиля Пяти предков по имени Тао Дзян, а Кай Чу Цзян, представитель стиля собаки и главный инструктор Ассоциации боевых искусств Фучжоу, сидел в углу, рыча и огрызаясь — по-видимому, он был недоволен, что из-за меня его любимый ученик выглядит полным идиотом. По завершении «игры» Кай подошёл ко мне, протянув руки, как бы предлагая рукопожатие, но вдруг сменил уровень и атаковал меня снизу. Ему, однако, не повезло — к низким атакам я привык ещё во времена Эрлхем-стрит, так что я провёл спрол [hip sprawl], удержался на ногах, связал его следующий удар и, отбив его руку внутрь, сумел поднять его и перебросить через кофейный столик прямо на диван. Там я держал его, пока он не затих. Я отпустил его — и он вновь кинулся на меня, однако, поскользнулся. Я снова бросил его на диван, прижал его за горло одной рукой, а другой — махал пальцем перед его выпученными глазами, приговаривая: «Нельзя! Нельзя!», как если бы учил шкодливого щенка. Он только булькал и задыхался, его губы начали темнеть, так что я решил отпустить его. К счастью для него самого, Кай решил остаться, где сидел — если бы он снова напал на меня (а я очень хотел, чтобы он напал) — ему бы понадобилась срочная помощь ветеринара.
Последнее, что я помню о Кае — как он, мрачнее тучи, уносится прочь на своём скутере, усадив притихшего Тао позади себя. Я рассмеялся и помахал им рукой, но ни один из них не отозвался. Интересно, почему?
Мистер Ли Йи Дуан, присутствовавший при инциденте, сказал, что никто прежде такого не делал, на что я ответил: «А жаль. Если бы кто-то смог — может, он бы чему-нибудь научился.» Читателю может быть интересно узнать, что, помимо позиции главного инструктора, Кай был учеником многих знаменитых мастеров, включая Ван Лай Шенга и Чен Йи-Цзю, написал книгу «Бокс земли Фуцзян», и что он на семь лет младше меня. (Во время этой истории мне было пятьдесят, и я ещё не восстановился после вирусного заболевания, которое от моего нормального веса в пятнадцать стоунов оставило чуть больше десяти с половиной стоунов.)
В результате этого происшествия, все двери в Китае практически оказались для меня закрыты. Встреча с Ву Бином, главой всех боевых искусств Китая, была отменена, также как и встреча с наставником Тони Флореса в стиле Пакуа (Тони ездил в Фучжоу вместе со мной и Уайтхедом). Возможно, мастера опасались, что их постигнет такая же судьба, что и Кая.
Дела явно шли не так, как предполагалось, и, в довершение всего, показывая Колину Уайтхеду упражнения по набивке рук, я сломал ему руку. После этого Колин не стал лечить руку в Пекине, а — возможно, он пытался сбежать от меня — почти немедленно улетел в Гонконг. Мне оставалось только придумывать, чем занять ещё неделю своего пребывания в Пекине. Взглянув на обстоятельства позитивно, я решил стать рядовым туристом, но и тут не обошлось без происшествий. Один водитель такси решил, что я вчера родился, и мне пришлось его переубеждать, прижав за горло (мой любимый приём) к капоту его же машины. Перед входом в отель чуть не начался бунт.
В тишине и покое гостиничного номера я решил, что восточная часть моего пути в боевых искусствах подошла к концу. Я попросту устал падать ниц перед мастерами в надежде услышать какой-нибудь хороший совет, тогда как их боевой опыт и знания даже близко не равнялись моим. По слухам, Уайтхед даже говорил после того инцидента в Фучжоу, что это мастерам следовало бы приходить ко мне учиться, а не мне — к мастерам.
И хотя я навсегда остаюсь обязан Япам за доверенные мне сведения о традиции фуцзянского бокса, и хотя в ней есть много ценного, для меня она просто не подходит. Разобраться в множестве эзотерических форм фуцзянского бокса, не говоря уже обо всём Китае, отделить среди них боевые стили от шаманских, таоистских и индо-буддистских магических и религиозных школ, от школ мудра (изображения различных историй, чувств и действий), символических движений тайных обществ, зооморфных шоу, гимнастики цигун, театра, выступлений ради красоты или просто ради веселья — всё это сложно даже для тех, кто с детства рос, окружённый той же культурой, которая породила все эти стили. Куда уж тут простому деревенскому парню из Пенли «Лесочки» в Северном Уэльсе!
И снова я сидел в самолёте, летящем в Хитроу, и размышлял о радикальной смене направления, которая предстояла моей карьере в боевых искусствах. Но, в отличие от событий двадцатилетней давности, теперь все кусочки головоломки стояли на своих местах. Единственная трудность, которая меня ожидала — убедить истеблишмент боевых искусств, что моя философия поединка и тренировки на голову превосходит все остальные.
На следующий же день после возвращения домой я связался с Терри О'Нилом и спросил, как он смотрит на то, чтобы я сделал для него серию статей, в которых изложил бы мою философию поединка и тренировок. О'Нил согласился, но добавил, что скоро собирается в мои края — навестить Ричарда ла Планте, заодно он заедет и ко мне, и я более подробно объясню ему, о чём идёт речь. В итоге он приехал вместе с ла Планте, который давно хотел со мной познакомиться. И хотя сам О'Нил пропустил мимо ушей большую часть того, что я рассказывал и показывал, ла Планте был более внимателен — и заявил, что мне удалось очистить эту луковицу. Он начал убеждать О'Нила, что мои знания и способности заслуживают больше внимания, чем таланты Морио Хигаонны, которого О'Нил особенно уважал в то время (редкий номер «Fighting Arts International» обходился без фотографии Хигаонны на обложке). В конце концов, О'Нил нехотя согласился. Статьи, однако, так и не были написаны — когда я по телефону изложил О'Нилу, что я собираюсь сказать в них о карате, его традициях, методах и мастерах, О'Нил не смог этого пропустить. По-видимому, хотя он возносил мне хвалу при всяком удобном случае, он всё же был не готов испортить отношения с японскими мастерами и с упомянутым выше окинавцем, с которым был лично знаком.
И хотя после этой истории он не сказал обо мне ни одного доброго слова, читателю может быть любопытно узнать, что он говорил до того, как опустился занавес.
«За более чем 25 лет нашей дружбы, он более, чем любой другой человек, вызывал и удовлетворял моё стремление к целостному пониманию единоборств во всех их аспектах, - писал он в «Fighting Arts International» №80, - Я не знаю никого, способного произвести такой эффект (в смысле силы, а не морального потрясения, хотя и это у него неплохо получается) ударом со столь же малой дистанции. Я уверен, что существуют мастера, способные сравняться с Моррисом или даже превзойти его в этой области, но до сих пор мне не удалось встретить ни одного такого.» И в послесловии к статье Колина Уайтхеда в выпуске №80: «Мистер Уайтхед говорит правду. Я тоже, как он это называет, «последователь» Стива Морриса, и остаюсь таковым уже давно. За тридцать три года моего изучения боевых искусств, включая двадцать два года работы в этом издании, немногие люди производили на меня столь сильное впечатление, как Моррис. Его познания и способности необычайны.»
Энтузиазм ла Планте добавил мне уверенности (он даже хотел снять документальный телефильм обо мне), и я решился надеть ги (хотя с большой неохотой: я предпочитаю шорты и майку) и возобновить регулярные семинары. Я начал своё возвращение, твёрдо веря, что на этот раз я изменю мир. Однако, после нескольких первых семинаров мне стало ясно, что работа предстоит очень серьёзная. Трудность оказалась в том, что подавляющее большинство приходивших на мои семинары не умели двигаться, и чем выше их степени, тем заметнее. Годы освоения, доведения до совершенства окинавских и японских механических движений и оценка их успехов по точности движений лишили их тела способности двигаться естественно. Как говорил мой отец, они не могли шагнуть и плюнуть одновременно. Но я не сдавался, и, как мне казалось, моя методика давала эффект. Это продолжалось, пока две ведущие организации карате не выпустили предупреждение тем, кто посещал мои семинары, что после ещё одного посещения они могут считать себя исключёнными. В результате, на мой следующий семинар не пришёл ни один человек.
После этого я решил никогда впредь не унижаться, пытаясь изменить взгляды адептов карате, а также никогда впредь не принимать учеников, которые продолжают заниматься карате, и не сотрудничать ни с кем, связанным любым образом, в любой форме и любой степени с карате, даже если речь будет только о совместном походе с ними в столовую. Пытаясь успокоить меня, один известный деятель карате позвонил мне и посоветовал поступить так же, как делает он сам и как делают японцы: организовать две группы, одной группе продавать всякий бред и зарабатывать на ней деньги, а другую группу учить настоящему искусству, так формируя свою систему и зарабатывая репутацию. Я ответил ему: «беда в том, что и у тебя, и у японцев искусство и есть бред», после чего он повесил трубку.
И ещё один разговор закончился повешенной трубкой. Один шестой дан KUGB [Karate Union of Great Britain] приехал ко мне и, увидев, что я умею делать и могу рассказать, немедленно написал Терри О'Нилу в «Fighting Arts International» письмо, в котором заявил, что после встречи со мной понял, что его обучение в Японии (где он посещал элитные курсы инструкторов в JKA) было пустой тратой времени. (Письмо не было опубликовано — интересно, почему!) Тем не менее, когда в телефонном разговоре я спросил его, если он так считает, то не должен ли я тогда быть техническим советником в его организации — вы угадали. Он повесил трубку.
Конечно, этот индивидуум был не единственным, кто говорил одно, а делал другое. За двадцать лет, которые я прожил в Хоршэме, ко мне приезжали многие носители высоких степеней и представители ведущих японских и окинавских мастеров со всего мира — и, хочу добавить, с каждым таким визитом моё неуважение к карате пропорционально росло. Практически все они говорили практически одно и то же: что за первые тридцать минут моего обучения они узнали больше, чем за последние тридцать лет обучения у своих мастеров, но они не могут принять мои методы обучения вместо методов, которые раньше переняли от своих наставников, потому что им нужно зарабатывать на жизнь, а если они объявят своим ученикам, что все эти годы учили их полной ерунде, то ученики табунами ринутся прочь из их организаций. Один всемирно известный мастер, в то время шестой дан KUGB (кто бы это мог быть?), сформулировал это гораздо короче остальных. Мы часто общались по телефону, и как-то раз он сказал мне, что хотя сам он не верит ни в карате, ни в методы карате, ни в мастеров карате, но его ученики верят, и для него это источник заработка.
Когда я впервые услышал это, мне было трудно понять, как столь уважаемый в мире карате и боевых искусств человек может пасть так низко, чтобы обманывать посетителей своих семинаров — людей, которые ловили каждое его слово и слепо копировали каждое его движение — просто чтобы не терять заработок. Кстати, мне самому так и не удалось сделать из преподавания источник денег. Я думаю, мне помешали моя избыточная честность как инструктора и чрезмерная жёсткость и стремление победить как бойца. Как получается, что целлулоидные герои вроде Жан-Клода Ван Дамма получают состояния, как некоторые окинавские, японские мастера или их западные клоны кладут в банк сотни тысяч фунтов в год гонораров за мероприятия, за обучение, за принятие экзаменов — деньги, полученные за создание иллюзии боевой эффективности — тогда как огромное большинство специалистов, профессионально занимающихся реалистичными боями и тренерской работой, зарабатывают на их фоне жалкие гроши? А получается так потому, что огромное большинство занимающихся боевыми искусствами предпочитает иметь дело с иллюзией боя, а не с жестокой реальностью. И, может быть, я напрасно упрекаю описанного выше шестого дана в том, что он обманывает своих учеников. Пожалуй, он и его ученики одной смолой вымазаны и полностью заслуживают друг друга.
Что касается лично меня, то на тему лживости тех, кто был моим гостем за многие прошедшие годы, хочу добавить: некоторые из них теперь преподают или демонстрируют в интернете как собственные изобретения «приёмы», концепции, принципы и т.п., которые им удалось перенять из моей методики. Не то, чтобы им это сильно помогало, поскольку базовые принципы моей системы боя и подготовки они усвоить не смогли, а без этого они всегда будут мочиться против ветра. Однако, это не помешало одному из них (внешне — типичному представителю нового вида современного человека, Swinus Erectus) выбрать для логотипа своего сайта не более и не менее как пантеру — хотя ему бы больше подошла жирная свинья. Более того, этому индивидууму хватило наглости публично обвинить меня в письме в популярный журнал в том, что я не смог адаптировать мою методику к особенностям (или лучше сказать, к странностям?) его телосложения. Но, как я и предупредил его в своё время, я не умею творить чудеса!
Не имея никаких способностей ни к бою, ни к физическим упражнениям, оставаясь на самом дне иерархической системы званий и титулов карате, этот индивидуум обнаружил в себе один талант, благодаря которому он стал широко известен среди тех, кто не вылезает из безопасных глубин интернета: он прекрасно умеет плагиатить рассуждения, принципы, концепции и методики других людей, включая и меня. Я не удивлюсь, если окажется, что он уже начал заимствовать материалы с нашего вебсайта и из видео. Свои действия он, помимо «права людей на информацию», объясняет тем, что «стоя на плечах гигантов» можно видеть дальше. В этом есть некоторый смысл — при условии, конечно, что конкретный гигант дал разрешение взобраться ему на плечи, иначе гигант может и рассердиться на жирного урода, который вскарабкался на него и не только бесплатно смотрит, но и бесплатно катается. Впрочем, воровство моих идей и идей других людей всё равно не принесёт ему пользы. Он ездит на плечах гигантов «широко закрыв глаза» и навсегда останется болтуном по натуре и болтуном по репутации.
Ещё меня ужасно раздражают люди, которые не только утверждают, что были моими учениками, но и что они преподают мою систему. Не так много занимавшихся достаточно серьёзно относились к моим урокам, чтобы называть их иначе, чем случайными посетителями, и в это число ещё входят люди вроде Флойда Брауна, который (в интервью в журнале «Combat», если я правильно помню) открыл секрет, что тренирует бойцов по моей системе. Ну, может, он и тренировал Ли Ремедиоса, которого показывали в документальном телефильме о бойцах NHB, по моей системе — но лично я эту систему не узнал. Я не против того, чтобы люди придумывали собственные методики — вовсе наоборот — но меня злит, когда люди придумывают собственные методики и приписывают их мне. Как может человек утверждать, что занимался у меня много лет и хорошо меня знает (я вообще его не помню), а потом рассказывать своим ученикам, что во мне пять футов и семь дюймов росту? Я знаю, что люди в старости уменьшаются, но ведь не на шесть дюймов!
Все мы делаем ошибки. Самыми большими ошибками в моей жизни стали решения надеть ги и носить его восемь лет, а когда я уже избавился от него — надеть снова и связаться с адептами карате, надеясь, что таким образом я смогу убедить их, что их система боя и тренировки ничего не стоит. По большому счёту, я жалею не о том, что не смог их переубедить, а о том, что не выбил дерьмо из некоторых персонажей, когда у меня была такая возможность. Но — кто знает? Судьба прихотлива, наши пути могут ещё пересечься, и тогда я не упущу свой шанс. Но, слышу я голоса своих читателей, почему бы не похоронить прошлое? Говоря откровенно, я бы предпочёл похоронить ублюдков, которые меня на разные лады кидали, чем подписаться под идеей «живи и дай жить другим».
Из настроения этой статьи читателю не следует делать вывод, будто я считаю всех японские боевые искусства ничтожными. Совсем не так. Ничтожными я считаю только те стили, которые по природе своей квази-боевые, то есть, опираются на условную и идеализированную форму индивидуального боя без оружия. Никто не может отрицать боевую эффективность Такеды Сокаку Минамото (1858-1943) - «Маленького тенгу» (гоблина) и стиля Ошикючи (Oshikiuchi), который практиковался в его клане Айзу. Позднее Сокаку на основе этого стиля создал стиль дайто-рю, реалистическую разновидность джиу-джитсу высшего качества. Неоспорима и эффективность современной японской спортивной системы боя MMA. И если бы не энтузиазм таких людей как Фунаки Масакацу, основавшего панкратион (pancrase) задолго до того, как NHB приобрёл известность на западе, мир MMA сегодня не был бы таким, каков он есть.
Японцы внесли огромный вклад в NHB и борьбу до победы, и если бы MMA существовал в те времена, когда меня выкинули из армии, то я бы пошёл именно в додзё Фунаки, а не в додзё кёкусин-кай Боба Болтона и Стива Арнила. Одна из ярких отличительных черт тех японцев, которые занимаются ММА — хотя они как бойцы затмевают свои квази-боевых коллег, в отличие от героев квази-боевых искусств они не нацепляют маски превосходства и непобедимости. Быть может, это связано с их подлинно-воинской готовностью ставить свои жизни на кон, фигурально выражаясь, регулярно и в открытом соревновании, когда им угрожает не только поражение, но и — для победителей не меньше, чем для побеждённых — неизбежные в реалистичных поединках травмы.
А вот притворные бойцы никогда не соглашаются рисковать своей репутацией в открытых чемпионатах, не говоря уже о риске серьёзных травм. Единственные травмы, которые им угрожают — это если хореографические постановки разбивания специально подготовленных предметов на подставках или на собственном теле пойдут не так, как запланировано, или если назначенная жертва в поединке в додзё вдруг каким-то чудом решит оказать сопротивление, или этого бойца случайно заденут во время игры в салочки.
Одно из лучших сохранённых свидетельств, что бывает, когда события отклоняются от сценария, это киноплёнка 1958-го года (теперь она доступна на видео), на которой Тохей Коичи [Tohei Koichi] (в то время у него был восьмой дан айкидо и пятый дан дзюдо) атакует пожилого, толстого, не имеющего физической подготовки репортёра, очевидно не имеющего никакого опыта в боевых искусствах ни востока, ни запада, но всё же решившегося оказать сопротивление. Хотя эту запись часто упоминают как пример эффективности Тохея и айкидо в целом, на ней ясно видно, с каким трудом Тохею — старшему ученику Морихея Уесибы - удавалось сдерживать, а в конце концов зафиксировать удушающим приёмом дзюдо обессилевшего толстопузого героя. Посмотрев на это выступление Тохея, не нужно большого воображения, чтобы догадаться, что бы ждало Тохея, если бы у работника службы новостей обнаружились боевые качества Тито Ортиза [Tito Ortiz]!
Идеальные приёмы, выполняемые в срежиссированных шоу или в спортивных поединках с чрезмерно ограничивающими правилами, не имеют ничего общего (кроме лёгкого внешнего сходства) с приёмами рукопашного боя без правил, ограничений и соглашений, а равно с реалистичным воспроизведением боевой ситуации. Другими словами, в реалистичном рукопашном бою не бывает идеальных приёмов, бывают только способы победить в каждом конкретном случае. Думать иначе или тренироваться иначе могут только жители страны ля-ля. Применительно к реалистичным боевым ситуациям (настоящим или имитационным) тренировки сводятся к выработке умения не делать ошибок, за которые противник может тебя наказать, умения наказывать противника за его собственные ошибки и умения предвидеть, как именно противник будет пытаться не дать себя наказать.
Человек должен быть готов проигрывать, чтобы постепенно научиться побеждать. Уменьшая риск травмирования через жёсткие правила поединков и т.п., либо через переход к идеализированной форме поединка, вы не только лишаете поединок реалистичности, но и убираете стимул (награду и наказание) учиться на своих ошибках и успехах. Из огромного множества встречавшихся мне мастеров квази-боевых искусств, ни один не был готов приняться за жёсткий процесс проб и ошибок, чтобы выяснить, какие приёмы лучше работают для них в разных ситуациях против оппонентов различных стилей и телосложения. Вместо этого они хотели, чтобы их с ложечки кормили готовыми приёмами, начертанными (как им хочется думать) для нас кровью в древние времена.
Элегантные стили плавания для высоких данов, разученные в дружелюбной обстановке плавательного бассейна (или того хуже — на сухой земле), вряд ли помогут вам выжить в бурных водах Северного моря, где просто оставаться на плаву становится серьёзной проблемой. Сторонники квази-боевых искусств, пытаясь достичь духовного совершенства, неумеренно упрощая и идеализируя рукопашный бой, теряют одно свойство, обязательное для реалистичности — это непредсказуемость боя, бессистемность и смятение хаоса, без которого любой поединок будет не более чем жульничеством. Любые состояния духа, стратегии, тактические решения, боевые связки и т.п., если они не рождены из этого хаоса или не доказали свою эффективность в нём — ничего не стоят.
Моя критика квази-боевых стилей не обязательно означает, что их последователи не могут драться (кто угодно может драться, даже игрок в «пробки» [tiddlywinks], если его достаточно разозлить и спровоцировать). Я только считаю, что они дрались бы лучше, если бы проверенные методы тренировки и боя вооружили их необходимым состоянием духа, уровнем физической подготовки, базовыми навыками, основными приёмами и т.п.
Как я постоянно напоминаю моим ученикам, у тебя может хватить смелости/наглости и веры в себя, чтобы вскочить на необъезженного жеребца, но если у тебя нет нужного состояния духа, физической подготовки и навыков управления на земле и в седле, то скорее жеребец выбьет из тебя дерьмо, чем ты хотя бы наденешь на него узду, не говоря уже о том, чтобы сесть на него, удержаться верхом и укротить его.
За долгие годы занятий боевыми искусствами, особенно на Эрлхем-стрит и в спортивном зела Хоршэма, в различных простых поединках, публичных вызовах и более замысловатых соревованиях я безоговорочно победил великое множество мастеров квази-боевых искусств — столько, что я действительно сбился со счёта. Не потому, что я так уж хорош в своём деле, но потому, что они были омерзительно плохи. И несмотря на свои поражения, ни один из них, насколько мне известно, не решился свернуть свои занятия и начать заново. Наоборот, все, о ком я что-нибудь знаю, решили ещё глубже окопаться в безопасных границах своих традиционных стилей.
И кто-то ещё говорит о синдроме отрицания.
Впервые в истории боевых искусств весь мир может засвидетельствовать, при посредстве кабельного телевидения и видео, эффективность таких бойцов NHB как Риксон Грейси, Фёдор Емельяненко, Родриго Нагейра, Рэнди Кутюр, Вандерлей Сильва, Ройс Грейси, Йошида Нидехико, Тито Ортиц, Фрэнк Шамрок, Бас Ратэн, Квинтон Джексон, Чак Лайдел, Мэт Хью, Ральф Грейси, Мьюрило Бустаманте, Карлос Ньютон, Ренцо Грейси и Пи-Джей Пенн — если назвать лишь несколько имён. И всё равно подавляющее большинство адептов боевых искусств предпочитают закрывать глаза на правду: что они, их наставники и «образцы» их квази-боевых традиционных учений недолго продержались бы в рукопашном бою без правил даже против посредственного бойца NHB, не говоря уж о любом из перечисленных выше.
Все квази-боевые школы (ныне покойный Донн Дрейгар [Donn Draegar] как-то назвал их «ослами в тигриной шкуре») это колоссальное жульничество, вроде Ури Геллера. Так же, как Ури Геллер, они создают иллюзию сверхъестественных способностей и привлекают к себе тех, кто видит только то, что хочет видеть и слышить только то, что хочет слышать. И хотя эти иллюзии с лёгкостью разоблачаются, но истинно верующих невозможно оттолкнуть от их абсолютной веры в сверхъестественное. Существование псевдо-боевых школ, как и людей вроде Геллера, это оскорбление для основного свойства человека, которое делает его уникальным видом живых существ: нашей способности логически мыслить или, если угодно, нашего здравого смысла — который, как показывает практика, присущ далеко не всем.
У всех адептов квази-боевых искусств, которые посещали меня за годы занятий, сразу бросалась в глаза общая черта: их чрезвычайно узкий кругозор в теме боя без оружия. Подавляющее большинство из них не имело ни малейшего представления о навыках и методах подготовки в западном боксе, муай-тае, вольной и греко-римской борьбе, бразильском джиу-джитсу, самбо, дзюдо или боях NHB. Когда я упоминал вольную борьбу, они как правило думали, что речь идёт о WWF/WWE [американский рестлинг]. Так стоит ли удивляться, что я считаю их физически и технически беспомощными? Те, кто практикует квази-боевые искусства, так глубоко окопались каждый в своём стиле, что игнорируют не только вопросы реального боя и реалистичные методы подготовки, но и вообще любую точку зрения на бой без оружия, кроме своей собственной (в случае мастеров) или своих наставников (в случае учеников).
Поскольку бой в настоящем смысле слова не имеет ограничений, постольку и система боевых искусств должна не иметь ограничений, неважно, традиционная она или нет. Система должна охватывать всё, что доказало свою эффективность против лучших бойцов мира в открытом состязании, в реалистичных условиях тренировки.
Но, не отменяя сказанного выше, не следует думать, что то, что работало вчера, будет по-прежнему работать сегодня или завтра. Нужно постоянно пересматривать свои навыки, методы подготовки, рассуждения, принципы, концепции и т.д с учётом новых явлений. Другими словами, система не должна быть высечена в камне. Кто следует жёстким правилам боя и тренировки в быстро развивающемся и чрезвычайно конкурентном спортивном мире высшего разряда NHB, тот вряд ли выиграет много боёв, если вообще что-то выиграет.
Я сам продолжаю эволюционировать со временем и как боец, и как тренер, сегодня я совершенно иной зверь, чем был шесть месяцев, про десять лет назад не стоит и говорить, а ещё через шесть месяцев я буду совершенно иным зверем, чем сейчас. Пожалуй, одна из причин, по которым я двигаюсь и выгляжу гораздо моложе своих лет, вовсе не в том, что я, как Дориан Грей, продал душу дьяволу, а в том, что я по сей день остаюсь не менее агрессивен и нацелен на победу, чем в насыщенные тестостероном дни моей юности. Я знаю, что если я хочу бежать наравне со стаей, а тем более, если хочу иногда вырываться вперёд, то нельзя позволять себе полагаться на свои прошлые достижения как бойца и тренера. Мне нужно непрерывно развиваться наравне со спортом NHB и даже, если по-хорошему, иногда вносить свою долю в его развитие.
Так что, если кто-то собирается нанести мне визит и ожидает увидеть опустившегося, толстого, лысеющего шестидесятилетнего старика — вас ждёт большой сюрприз.
Среди поклонников квази-боевых искусств популярна идея, будто принятые в NHB запреты на кусание противника, выдавливание глаз, разрывание рта и ноздрей (fish-hooking) и — во многих соревнованиях — ударов в пах это фундаментальная слабость системы, которой они всегда могут с лёгкостью воспользоваться. Они явно не понимают, что в случае боя без ограничений, боец NHB, привыкший захватывать, нейтрализовывать, избегать и перехватывать контроль положения как в верхней стойке на большой и на близкой дистанции, так и в партере в верхнем или в нижнем положении, будет иметь гораздо больше возможностей для укусов, выдавливаний, вырывания ноздрей и ударов в пах (если они сочтут это необходимым), чем какой-то квази-боевой спортсмен, который в жизни не испытывал ничего, хотя бы близко похожего на бой без ограничений — а если и пробовал что-то такое, то не против бойца NHB.
Аналогично, идея, будто существует некий секретный приём, вроде удара «дим мак», которым можно свалить бойца NHB на месте или сделать его совершенно беспомощным — чепуха и существует только в фантазиях некоторых людей. По моему мнению, бои NHB это не только лучший спортивный бой без оружия (борьба до победы занимает близкое второе место, самбо чуть позади него на третьем, а муай-тай, дзюдо и западный бокс занимают почтенные четвёртое, пятое и шестое места соответственно), но и лучший спорт, точка. Никто не превосходит уровень атлетизма и и физической формы, которые требуются от бойца NHB высшей категории.
Если кто-то до сих пор не понял, что NHB это самое близкое отражение реального боя, какое только возможно в верхней стойке и в партере, он явно живёт, засунув голову в задницу. И, если подумать, это может быть даже чья-то чужая задница (что может объяснить, почему столь многие мастера единоборств полностью теряют, среди прочих функций, чувства обоняния и вкуса. По этому поводу Дэвид ДюБоу часто напоминал мне, что не нужно уметь нести яйца, чтобы различить тухлое яйцо и, соответственно, различить не-тухлое — если, конечно, у вас ещё сохранились для этого обоняние и вкус).
Ещё тридцать с лишним лет назад я понял, что карате пахнет как-то странно и на вкус не очень, но все мои чувства сразу подсказали мне, что бои в стиле NHB, которыми мы занимались на Эрлхем-стрит в начале семидесятых — в полном порядке. Множество не имеющих вкуса и обоняния адептов квази-боевых искусств, в остальных отношениях вполне одарённых, посвящают свои жизни на изучение бесполезных методов подготовки и оттачивание не менее бесполезных навыков. Разница между посвящённой и осмысленной жизнью, как говорил тот же ДюБоу, немного сродни разнице между беконом и яйцами. Свинья живёт, чтобы попасть на стол, а курица просто всю жизнь несёт яйца. В случае карате, яйца получаются не такими золотыми, как ожидалось, но, невзирая на характерную вонь, их почитатели охраняют их как священные реликвии и выполняют любую прихоть яйценосных кур.
Во время восточной части моего пути в боевых искусствах я настолько посвящал себя занятиям, что меня часто водили за нос, как ту свинью, по длинным дорогам в никуда. К счастью, в отличие от многих и многих не менее одарённых и увлечённых мастеров единоборств, в конце концов я вырвался на свободу. Наверное, именно решительное посвящение себя учителю и его школе приводит к тому, что заученные движения навечно отпечатываются в дальних уголках мозга. Такие движения не только не имеют смысла с точки зрения реалистичного боя без оружия, но, после регулярного механического их повторения, они становятся необратимыми. Для тех, кто в совершенстве освоил подобные механические навыки, оказывается практически невозможно вернуться к более естественным базовым принципам движения и основным приёмам, даже если у них появляется такое желание.
Конечно, бездумное повторение свойственно не только боевым традициям Китая, Окинавы, Японии и Кореи. Все, кто разучивает «приёмы», не созданные через адаптацию основных принципов движения (унаследованных, рефлекторных и врождённо свойственных), а также базовых навыков боя NHB (ключевых природных, биомеханических, тактических и стилевых элементов приёмов NHB) к реалистичным ситуациям, будут разучивать именно «приёмы», и ничего больше. Другими словами, они будут лишь носить тигриную шкуру. Сколько я ни твержу это — мне не верят. Освоить «приёмы» NHB может кто угодно — достаточно посмотреть обучающее видео. Но базовые принципы, скрытые внутри движений, которые делают движения эффективными - «внутреннее животное», если угодно — далеко не так очевидны. А с другой стороны, если вы работаете над базовыми принципами, то вам нет нужды заучивать сотни «приёмов», вы просто научитесь спонтанно и творчески адаптировать базовые принципы к каждой неповторимой боевой ситуации и к каждому противнику.
Если бы меня спросили, что я могу поставить на стол в NHB, я бы назвал моё знание базовых принципов движения, которые лежат в основе всей моторики человека, и тех базовых навыков, которые лежат в основе приёмов боя в NHB — знание, полученное мной за сорок с лишним лет практики и тридцать лет исследований. Ещё добавлю моё уникальное понимание ситуаций, из которых вырастают приёмы NHB как в высокой стойке, так и на земле. И сверх того — упражнения, обучающие сценарии и методика игровых поединков, с помощью которых начинающий боец NHB получает необходимое состояние духа, физическую подготовку, базовые навыки и т.п., знание стратегий, тактик и стратагем, позволяющих ему соревноваться в NHB на самом высоком уровне. Понимание этих принципов, а в особенности — способов, которыми человеческое тело движется как единое динамическое целое, рефлекторно сгибаясь и разгибаясь, скручиваясь и раскручиваясь, вверх и вниз, вперёд и назад, влево и вправо — не только дополнило бы арсенал любого бойца NHB целым новым измерением «приёмов», но также и экспоненциально улучшило бы те приёмы, которыми он уже владеет.
Читателю должно быть уже более чем очевидно, что, хотя я не могу отрицать моих связей с карате, но эти связи никогда не были для меня ни полезными, ни приятными. Карате никак не повлияло на мои способности как бойца и как тренера или на моё умение заставить себя заниматься по восемь часов в день, семь дней в неделю, без перерывов, благодаря чему я был и (к большому сожалению определённых кругов) остаюсь «легендой» - этот титул Бен Логан очень неудачно налепил на меня в конце восьмидесятых. И наоборот, все связи, которые когда-либо были у меня в братстве каратистов, в итоге оказались, как и вся их система, совершенно бесполезными, и я глубоко сожалею, что когда-то имел дело с такими людьми как Ямагути Гоши, Стив Арнил, Терри О'Нил, Тики Донован, Дейв Хазард, Пол Перри, Колин Уайтхед, Питер Мэй, Крис Клиффорд, Гарри Кук — и многими другими. Впрочем, смею утверждать, что эти чувства полностью взаимны: я никогда на самом деле не был частью карате, и карате не было частью меня.
И вот, таким было моё прошлое — по крайней мере, та его часть, о которой я решаюсь говорить. А теперь, когда я, фигурально выражаясь, наконец-то сжёг мосты и выпустил кошку в голубятню (или правильно сказать — в курятник?), что у меня в будущем?
В личной жизни мне предстоит обеспечить нашему сыну Тайрону, а также любым новым детям, которые могут появиться у нас с Триш, все возможности для развития, включая и возможность научиться драться — и, судя по тому, как Тай уже подражает моим движениям (хотя и я перенял у него несколько трюков за 18 месяцев, что он уже провёл с нами), он никогда не затруднится одновременно шагнуть и плюнуть.
Но если говорить о бое без оружия, то я связываю моё будущее с тренированием тех, кто, как и я, инстинктивно тянется к боям NHB. И, надеюсь, когда-нибудь я сделаю одного из них чемпионом мира.
Однако, хочу предупредить всех, кто обдумывает, не пойти ли ко мне заниматься: закоренелые поклонники квази-боевых искусств, которых я (как и большинство гигантов) чую за милю — нежеланные гости у меня. Это относится и праздным любопытствующим (помните, что случилось с кошкой?). Всем, кто до сих пор не убеждён в эффективности методов боя и тренировок NHB или, говоря иначе, не убеждён в относительной неэффективности методов боя и тренировок других стилей единоборств, будет лучше остаться дома.
И ещё я бы посоветовал всем, кто продолжает слать мне е-майлы с описаниями эффективности приёмов, тренировок и мастеров их квази-боевых искусств, прекратить тратить своё время. Я купил (и сжёг) майку с этим логотипом ещё тридцать лет назад, и с тех пор ощипал и зажарил изрядное количество таких «куриц».
И что — слышу я ваши вопросы — у меня до сих пор бывают «случаи», хотя мне до пенсии осталась пара месяцев? Конечно, бывают. Разве питбуль может изменить свою породу?
Скажем, вот недавно... Но это уже совсем другая история.
Стив Моррис. Сентябрь, 2003 г.