«Я РУССКИЙ»

    Программа сопротивления (репатриации - ред.) была несложна и наивна. Всем без исключения: и солдатам, и "куркулям", и женщинам со всеми детьми следовало образовать вокруг аналоев с иконами, вокруг священников, начавших молебен о спасении, плотный массив и противостоять даже выстрелам, драться с англичанами врукопашную, поднимая им навстречу иконы и детей. Почему-то у простых людей была вера: молящихся, нас не посмеют взять насилием. Мы все еще были в иллюзии "свободного мира", в котором религия уважаема.

    С первым движением рассвета, 1-го июня, мы все вышли на огромный плац перед бараками. От бараков через мутную и бурно бегущую Драву (на горной реке в жаркие дни начался паводок) проложен был деревянный мост, а на другом берегу, в реденьком лесочке, виднелись брички и привязанные кони, хозяева которых тоже ушли на плац. Взяли с собой еду и пеленки - сопротивление мыслилось долгим. Религиозный экстаз был велик. Всю ночь священники исповедывали желающих. На рассвете с началом молебна многотысячная толпа опустилась на колени. Вдали на возвышении стоял ведающий репатриацией майор Дэвис и наш новый молоденький атаман (Краснов и другие атаманы были уже выданы советским властям - ред.). О форме нашего сопротивления майор был предупрежден. В середине безмерной толпы блистал лес хоругвей. Женщины, дети и штатские были в середине. Их окружал массив безоружных солдат, строем прибывших "из полков". Они готовы были принять первый удар насилия.

       Толпу молящихся качнуло. В середину доползли шепоты: "Нас окружают танки". В ясном утреннем воздухе слышалось какое-то металлическое клацанье и могучие раскаты хора: "Спаси, Господи, люди Твоя... " Толпа притаила молчание. Молчали дети, которым передался ужас матерей... От шоссе послышался шум автомоторов. "Машины за нами", - прошелестело в толпе. Редкие выстрелы, потом автоматные очереди. То ли кто из притаивших оружие нарушил ранее данный запрет (сопротивляться только безоружным), то ли солдаты противника не удержались. Выстрелов было мало: рядом был город Лиенц. Монастырь. Подлые дела следовало делать с наименьшим количеством шума.

    Толпу стало раскачивать: люди не размыкали сцепленных от одного к другому рук. Раздались одинокие крики, звуки глухих ударов: "Убивают!" Толпа сжималась. Дышать становилось нечем. Дети закричали. Их на вытянутых руках поднимают над "ходынкой". Дети постарше, сидящие на плечах взрослых, рассказывают, что делается на периферии толпы: "Хватают... Бросают в машины лежмя... Бьют палками... (это были резиновые дубинки). Уже мертвые на поле лежат..." А танки все туже сжимают толпу. На колени встать было уже невозможно. Затрещали падающие аналои. К периферии толпы, навстречу танкам, стали пробираться священники, поднимая перед собою кресты. Где-то хор запел: "Со святыми упокой!" Шелест во все сжимавшейся толпе: "Это нас отпевают!" А потом: "Атаман приказал: женщины с детьми пусть идут по баракам". Пробираются, заплаканные, дрожащие... Сразу поредела толпа, и стало видно, как рассыпался плотно стоявший лес хоругвей, упавшие на землю иконы с разбившимися стеклами, а в "просеки" на периферии - кольцо окружавших нас плотной стеною солдат в хаки и беретах, вооруженных резиновыми дубинками и просто поясными ремнями, пряжками которых они били наших по головам. Видно было, как сновали по полю солдаты в хаки и беретах с носилками: трупы мешали дальнейшему избиению. Я пробралась среди поредевшей толпы уже к полудню и окинула глазами плац. Солдаты в хаки бродили по краю толпы, как волки. Зубы оскалив, с хряканьем били и хватали, ловили и били. Запомнилась навеки фигурка казака с хоругвью. Он поднял ее ,как меч, чтобы ударить противника, но, по-волчьи оскалясь, солдат в хаки рубанул хоругвеносца дубинкой (лицо этого солдата я узнала бы из тысячи и теперь), и тот медленно падал, и вся голова его была обагрена живой липкой кровью.

        Я направляю шаги к возвышенности, на которой стоят английский майор со своими хаки и наш атаман-юнкерок. Повсюду по полю снуют пары солдат-"санитаров" с носилками. На них - трупы. Мелькнула на носилках неподвижная фигура священника в облачении. Еще один на земле поодаль. В его вытянутых перед собою руках намертво зажат крест. Пробегаю мимо каких-то с краю стоящих бараков, они набиты трупами, которые подносят "санитары". Из массы торчит мертвая женская нога в туфельке. Но вот одна из санитарных пар в хаки, прошедших мимо меня, - не изменяет ли мне слух? - переговаривается между собою на русском языке. "Показалось", - думаю я покамест. Повсюду разбросаны иконы, разбитые аналои, растерзанные хоругви и мертвые. Раненых не видно. Подбирали ли их быстро или действовали сразу насмерть? За убегающими к воротам этой зоны, где стоят отъезжающие с людьми "камионы", охотятся люди в хаки, хватают, бьют пряжками поясов по глазам, волокут к "камионам".

        Не знаю как для власовцев, но для казаков из Италии и Балкан к акту репатриации были привлечены еврейские интернациональные антифашистские части, где были собраны евреи из многих стран, в том числе и советской, о чем свидетельствовала неоднократно услышанная мною русская речь среди облаченных в английские хаки солдат. Для этих частей акт репатриации людей, "сотрудничавших с фашистами", был актом, прежде всего, возмездия. Отсюда такая жестокость репатриации из Австрии, бескомпромиссность ее . Отсюда и зверства солдат в хаки... Отсюда и препятствия к побегам из "станиц", прочесывание лесов, сосчитывание даже трупов... Иегова тогда собрал хорошую жатву и, мстительный, довольно потирал руки. А наша религиозно-фанатичная демонстрация, очевидно, только усугубила ожесточение одетых в хаки "англичан"...