Юрий Лейдерман, Павел Пепперштейн

Белая краска

Нарративное приложение
Сергей Шевченко вытер руки заскорузлой тряпкой, торопливо закрыл крышку фляги. Немного краски - в качестве образца - он отлил в стеклянную баночку из-под майонеза - несколько капель густой едко пахнущей жидкости пролилось ему на пальцы. Тщательно вытерев руки, он кинул тряпку в угол комнаты, где уже валялось множество всякого мусора: измятые школьные тетради с прошлогодними пометками, сломанные кисти и тому подобный хлам. Не удовлетворившись плотно завинченной крышкой, Сергей завернул баночку в целлофан и только после этого опустил в карман плаща. Выходя, он мельком взглянул в мутное старое зеркало, провел ладонью по небритой щеке. Очень худой незаметный человек лет сорока, с продолговатым скуластым лицом, в очках, в надвинутой кепке. Из-под плаща виднелся синий воротник тренировочного костюма. Синие тренировочные штаны с лампасами и грязные ботинки завершали незаурядный непрезентабельный облик Шевченко. Издали его можно было принять скорее за рабочего-алкаша, чем за инженера.
Половина шестого вечера. Работяги уже разошлись, разве что дежурные слесари бухают где-то по дальним закоулком. Не хотелось встречаться с кем-то из знакомых - сесть бы сейчас тихонечко в трамвай и поехать к себе домой, в замусоленную однокомнатную квартирку (мамаша Уля недавно согласилась переехать к незамужней младшей сестре). "Свои" заявятся не раньше девяти, значит будет время неторопливо поесть, посмотреть в окно на серое осеннее небо, спокойно уходящее за крыши пятиэтажек. Стакан пива на небрежно протертом столе, картофельная шелуха. Пара серебренных вилок с массивными перламутровыми ручками (мамашин прибор) - они сейчас, наверное, странно поблескивают в сумраке кухни.
Шевченко очнулся от своих меланхолических мыслей уже в трамвае, подъезжая к конечной. "Даже сам нее заметил, как проперся через проходную", - он вернулся к себе из перламутрового блеска. "Да что, в сущности? Баночка краски в кармане плаща? Кто обратит внимание, когда тащат ящиками!" Сергей вышел из трамвая и стал пробираться в толпе таких же, как и он инженериков, спешащих к своим женам, тещам и отбившимся от рук детям. Худой одинокий человек в сером плаще со слегка оттопыривающимся карманом. Мелькнула тревожная мысль: "Ах, да, Ушлович! Толстый капитан из райотдела. Да, да, Владимир Яковлевич Ушлович - кажется так он представился вчера секретарше. Тридцатилетний красивый мужчина в новой с иголочки форме, с типично ментовской папочкой под-мышкой".
"Блядь, неужели теперь надо будет отнекиваться от мусора", - тоскливо подумал Сергей. "Та не, не такой уж он ушлый, этот ебаный в рот Ушлович, потрясет своими жирами, чтобы потом жопу согреть, да и отвалит. Все это так делается, для проформы..." И его мысли привычным, давно налаженным путем, потекли сквозь собственную темную квартиру, сквозь перламутровое поблескивание, сквозь запахи краски, туда, в весенний сквер, где на пригретой солнцем скамейке сидела она, рассеянно подняв светлые зеленоватые глаза от книги, забытой на коленях. И он механически, проходя через двор, роясь в кармане в поисках ключей, входя в квартиру, наполняя водой чайник, бормотал, повторяя свой давний шепот, ушедший когда-то безвозвратно в правильное, чуть розоватое, как будто фарфоровое ухо: "Белла, Беллочка, я люблю тебя..." Да, он снова думал о Белле, и знал, что как только осуществятся его планы и у него снова появятся деньги, он приедет к Белле на такси, в новом костюме, с цветами и вином, вытолкает пинками этого неподвижного и непонятного ему беллиного хахаля с тупым, как будто парализованным лицом, и они уедут куда-нибудь, хотя бы в Крым или в Гагры, будут гулять под пальмами и целоваться, как когда-то в молодости, а потом поженятся...
"Костыль обещал три штуки отвалить за пять бочек. Сегодня, блядь, пробывать придут. А хули там пробовать? Ясное дело, краска - пиздец. Хули пробовать, не халва ведь..." С этой мыслью Сергей задремал, и разбудил его через несколько часов звонок в дверь. "Пришли! Пришли!" - как-то неприятно засосало под ложечкой, потом отпустило. "Чего волноваться, все будет хорошо!" За широкими плечами Костыля маячили еще двое. Одного из них Сергей пару раз видел у Костыля, юркий незаметный человечек в серых "варенках". Вроде сошка, но Костыль перед ним робел, слушался. Сергей это заметил. Он вообще, как ни странно, многое замечал, потом прокручивал в голове во время скучных дежурств на работе, обдумывал, любовался воспоминаниями. Хотел даже дневник завести, записывать - звуки, запахи, блеск посуды, фасон одежд, но не получалось. А вот сейчас, за юрким "Вареным" вошел еще один. Под полураспахнутой курткой какой-то странной вязки свитер - зеленоватые разводы будто водоросли на голубоватой шерсти. "Черномора привели!" - усмехнулся про себя Сергей. "Видно, основной и есть. Деньги у него, а тот маленький "Вареный" - "спец", небось, коллега как бы".
Но все это про себя. А снаружи тем временем - дурацкая улыбка служащего, ничего не значащая, ни к чему не обязывающая. За двадцать лет работы научился.
- Проходите, проходите! Сейчас чаю поставим.
- Брось, Серега! Какой в пизду чай! - загудел Костыль, - Давай выкладывай хуйню свою, сейчас проверим, сейчас и задаток.
Сергей, еще раз глупо улыбнувшись, пригласил гостей на кухню, а сам отправился в прихожую и полез в карман плаща. "Тоже мне, урка! Даже выложить заранее баночку забыл!" - усмехнулся он над собой.
Маленький "Вареный" что-то вынюхивал на кухне. Перебирал вилки на столе, тряс коробком спичек.
- Вот красочка. Третий год получаем, - Сергей поставил баночку на стол. "Черномор" даже и смотреть не стал, так и сидел себе за столом, крутил в руках вилку. Костыль на правах старого знакомого ушел в комнату, шуршал там журналами. Зато маленький, будто только и ждал этого, бросил свои забавы, подскочил, ловко сорвал крышечку и уставился на белый, маслянисто поблескивающий круг. Сергей заглядывал ему через плечо, благо не сложно. От кухонного света отпали два блика: сероватый - на шевелюре "Вареного" и желтоватый - на поверхности краски. "Спец" понюхал баночку, поморщился, еще раз понюхал и удовлетворенно кивнул:
- На ацетоне?
- Ну да, я Костылю же так и сказал.
- Костыль... Костыль в костыль... - почти невнятно бормотал "Вареный", согнувшись над баночкой. Потом он сколупнул на мизинец немного краски, потер мизинцем о ладонь, поднес руку ближе к свету. "Черномор" вынул из сумки блестящий водопроводный кран и еще какую-то металлическую деталь, кисточки. Нанесли краску на поверхность предметов. Слегка обсушили их на батарее. ("Греется у батареи... греется на батарее...," - все так же невнятно бормотал себе под нос "спец".) Достали какой-то желтоватый раствор, наполнили им поллитровую банку, кинули туда оба окрашенных предмета, долго встряхивали, взбалтывали, присматривались. Раствор слегка помутнел.
Сергею почему-то вся эта возня казалась смешной и нелепой, он то и дело однообразно усмехался, повторял:
- Хули пробовать? Краска - пиздец, я вам говно втирать не стану. Не халва ведь...
Но другие сосредоточенно молчали. Наконец, вынули детали из раствора, стали рассматривать. "Черномор" тихо, низким голосом ругнулся, когда капелька раствора попала на его странный свитер. Однако видно было, что люди довольны.
- Нормальная краска, - высказался наконец "Вареный" - Можешь давать задаток, - "Черномор" отсчитал Сергею деньги, прибавив:
- Смотри, чтоб весь товар был на условленном месте в пятницу, не позднее шести.
Покупатели ушли.
Мешалка вышла на положенные сорок оборотов в минуту. Весь аппарат равномерно подрагивал, из кое-где порванной теплоизоляции пробивались струйки пара. Порой чувствовались мягкие толчки - это внизу, в днище пятидесятикубового аппарата мешалка разминала последние комочки канифоли. Валера на минуту представил себе раскаленную массу, как она послушно обтекает днище и стенки, надежно предохраненная от воспламенения десятиатмосферной подушкой азота. Удовлетворенно улыбнулся - вспомнил, как год назад, при прежнем начальнике горел цех, пламя вырывалось из-под обшивки, люди, обжигая руки, пытались открыть спасительный ток азота, все было тщетно! Полмиллиона убытку. А сейчас он, двадцативосьмилетний Валера Лужанов, начальник этого основного для завода цеха. При нем таких аварий не будет, это точно! Схему изменили, сделали новую обвязку. И с планом все в порядке, премия идет, люди довольны. Вот только эти проклятые бочки! Опять идти к Четверткову!
Валеру отвлек от его мыслей пристальный взгляд одного из рабочих.
- Все в порядке, Ваня, - одобрительно улыбнулся Лужанов, незаметно он просунул руку в штаны и, делая вид, что роется в заднем кармана спецовки, осторожно пощупал между ягодицами нежный, чуть-чуть закрученный хвостик, - Через два часа можешь загружать пигмент, потом сунешь мешалку в мешалку, насос в насос, тигель в тигель, фильтр в фильтр, трубку в трубку...
- Да ладно тебе, Валера, без тебя знаю, - фамильярно оборвал его пожилой рабочий и с улыбкой махнул рукой.
- Если процесс по регламенту, - все же строго прибавил Лужанов, почти механически. Розовощекий, с узенькими глазами и еще по-юношески припухлыми губами, Валера был мало похож на начальника. Рабочие за глаза называли его "поросенком". Валера знал это, но не обижался. Он и сам дома иногда любил, развлекая жену и старшего сынишку, забавно хрюкать и лезть под стол, натыкаясь на стулья.
Валера взглянул на циферблат часов. "Пора идти, Четвертков ждет". Он спустился по металлической лестнице, прошел по цеху между мерно гудящими аппаратами и вышел на территорию завода. Как обычно с сожалением посмотрел на вот уже несколько месяцев ржавеющий на прицеховой площадке теплообменник. "А ведь за валюту куплен", - вздохнул про себя. "Куда в ОКСе смотрят?!" В маленьком желтом здании заводоуправления, в приемной директора, его уже ждал майор Четвертков. Подтянутый, с льняными волосами и белой родинкой на правой щеке, он хмуро смотрел в окно.
- Садитесь, Валерий Владимирович, - кивнул он Лужанову. - Ну что, припомнили насчет бочек.
- Ума не приложу, Анатолий Захарович. Сто восемьдесят штук отгрузили в том месяце, по накладной, - невнятно пробормотал Лужанов, с трудом преодолевая сон.
- По накладной? А чьи подписи были?
- Подписи? Да вы сами знаете... - и Валера , совсем уже осоловевший, вынул из кармана расчесочку с девятью зубьями и стал причесываться. Четвертков вскипел.
- Вы что, так и на работе зеваете и причесываетесь, пока у вас из под носа импортную краску крадут?!
- Мое дело - план, - ответил Лужанов, неприязненно косясь на следователя.
- План? А на полях орошения давно бывали? - неожиданно спросил тот.
- Мне там бывать нечего, мы туда сточные воды спускаем. А я - начальник цеха.
- Вы во флоте служили?
- Нет, в связистах.
- Ага, морзянки, норы, рации...
- Всякое бывало, - пожал плечами Валера. - Вот помню, в дюнах раз...
- Ладно, ладно, Валерий Владимирович - перебил его неожиданно смягчившийся следователь и стал собирать бумаги. - Вы, я вижу, человек честный, молодой командир производства, как-никак...
- Увяз в дюнах - отстраненно подумал Валера и, выходя, вновь украдкой потрогал хвостик.
Капитан Ушлович и младший инспектор Камнев третий день обшаривали поля орошения. И сегодня им наконец повезло. В зарослях акации они увидели старый диван с порванной полосатой обивкой, с пропоротым задником, откуда выползал грязный желтый паралон.
- Снимай, Юра, - сказал Ушлович и деловито закурил.
Молодой, сноровистый Камнев защелкал камерой, ловко перепрыгивая с трубы на трубу. Когда фотографирование было закончено, Ушлович ловко присел и поддел пинцетом баночку из-под майонеза, с белым осадком, которая валялась в бурой траве. Повертел, понюхал, аккуратно вложил в целлофановый пакетик.
Вокруг них расстилались поля орошения. Заболоченная низменность, сухой, печально шелестящих тростник, непрерывный шум струящейся воды. Где-то вдали лаяли собаки. Уютная в своей тревожной инфернальности картина овладела Ушловичем. Так и остаться бы здесь, на этих пользующихся дурной славой, но таких нужных миллионному городу, его заводам и фабрикам, полях, среди ржавых заслуженных труб, несущих в себе теплую очищенную воду на север, к заливу. Площадки обогрева... Трубы от ветхости пропускали воду, и она журчала вокруг них водопадами, растекаясь в заводи. Дальше начинались огородики с засыхающей капустой и перезрелыми тыквами - с их помощью местные жители, в основном уже глубокие старики, пытались свести концы с концами. Стеклянная баночка из-под майонеза... сколько их валяется тут...
Сергей Шевченко, одетый во все новое, гладко выбритый, сидел на лавочке в сквере и курил. Он ждал Беллу, которая должна была придти с минуты на минуту. Белла Кац была странной девушкой. Ее никак нельзя было назвать тихоней. Она происходила из семьи третьеразрядного писателя, ее мать рано умерла, отец был болен конъюнктивитом и редко выходил из полутемной комнаты с плотно зашторенными окнами. Там он писал свои невыразительные рассказы (в основном, из жизни медиков и медсестер) для журналов. Когда-то давно, лет десять назад, Шевченко еще видел их вдвоем прогуливающимися по бульвару: очень высокий отец в темных очках и дочь с бантиками в заплетенных косичках, с бледным овальным лицом и слегка раскосыми зеленоватыми глазами. Вскоре после этого отец Беллы перестал появляться на улице - его преследовали многообразные фобии - он постоянно боялся попасть под машину или под трамвай, боялся упасть и наткнуться на острую ветку. Из-за темных очков и неуверенной походки он походил на слепца.
Белла росла на улице без особого присмотра. Уже в тринадцать лет у нее были любовники. Она стала рано пить и употреблять наркотики. Водила дружбу с разными кампаниями, в том числе и с довольно подозрительными. Но какой бы период она не переживала, каждое воскресенье, в полдень, с абсолютно непонятной и бессмысленной для молодой девушки пунктуальностью, она приходила в этот небольшой сквер, садилась на лавочку и несколько часов читала. Читая, она часто поднимала глаза и рассеянно смотрела в небо, перебирая страницы. Она любила книги и фильмы про белогвардейцев. Досконально знала историю гражданской войны, могла часами говорить о чуде Ледяного Похода, имена Корнилова, Деникина, Петрова, Ковалевского, Духонина она произносила спокойно, отстраненно, но в глубине ее зеленых холодных и загадочных глаз при этом зажигались какие-то таинственные огоньки.
Сейчас Шевченко нетерпеливо посмотрел на часы. Он знал пунктуальность Беллы.
И, действительно, равно в двенадцать, она уже стояла перед ним, появившись тихо и внезапно, в светлом демисезонном плаще и сдвинутом набок берете, с книгой подмышкой - стояла, слегка приподняв тонкие брови и вопросительно глядела на Сергея.
"Это я, Белла, я пришел," - волнуясь, пробормотал Сергей, сглотнув слюну. "У меня многое изменилось за последнее время, я хочу быть вместе в тобой. Давай уедем отсюда."
Белла молча присела на скамейку, продолжая так же вопросительно смотреть на Сергея. Тот продолжал уже спокойнее. "Так, понимаешь, у меня сейчас деньги появились, провернул с ребятами одно дело. Я брошу к черту свой завод, мы бы могли сейчас поехать в Крым, отдохнуть. Там хорошо сейчас, море, песок, дюны... Ну, в общем, понимаешь." В голове у Сергея пронеслись картины - смеющаяся Белла бежит вдоль кромки прибоя, он веселый и счастливый гонится за ней. Он уже догнал ее, они падают в песок, теплый, прогретый полуденным солнцем песок. Они вязнут, барахтаются в нем, он обнимает Беллу, целует ее милые зеленоватые глаза, шею, грудь. "Крым, полуостров Крым..." - как-то отстраненно произнесла Белла. Она все время почему-то смотрела мимо Сергея, куда-то в сторону, то ли на землю, то ли на корешок зажатой подмышкой книги. "Да, да, Крым!" - Сергей почувствовал себя немного увереннее, в его голосе появилась убедительность. "Ну что, Беллочка, я же знаю, что ты там с этим... Романом. Ты обкладываешь его льдом..."
- Он очень болен, у него внутри все гниет, - все также спокойно и отстраненно произнесла Белла.
- Ну и что, что болен! Он - болен! А мы с тобой здоровые, мы еще молодые! Зачем тебе этот лед? Посмотри на себя, ты скоро сама заледенеешь! А я зову тебя в теплый Крым, греться на солнце. Мы все прогнили тут, нам надо встряхнуться.
- Да встряхнуться, - пробормотала Белла и почему-то заглянула в свою книгу.
- Ну так что, Беллочка? Едем? - и Сергей радостно потянулся к ней.
- Да, едем, - Белла слегка отстранила Сергея и положила руку ему на колено. - Поедем послезавтра, мне надо будет сначала объяснить все папе. А сейчас иди, я буду читать. Я читаю каждое воскресенье до трех дня, а потом иду менять лед.
Сергей сразу ушел.
Ушлович и Четвертков заинтересовались этим делом потому, что уже давно шли по следу так называемой "катерной" мафии. Ценная импортная краска постоянно использовалась этой мафией, чья деятельность была связана с водой и морским дном.
И вот последовала кража краски с лакокрасочного завода. Если бы этим делом занялось ОБХСС, то последовало бы бесконечное копание в накладных, регламентах, рекламациях и тому подобном бумажном хламе, в конечном счете был бы изобличен какой-нибудь кладовщик или инженерик, суд вынес бы частное определения в адрес халатной администрации завода и на этом бы все закончилось. Истинные организаторы преступления и бровью бы не повели. "Группу Четверткова" такой оборот дел не устраивал. Было очевидно, что на заводе был человек или даже несколько лиц, организовавших вывоз продукции "налево", возможно их имена и всплыли бы потом в ходе следствия, но Четвертков хотел с самого начала попробовать перескочить через низ, чтобы как можно быстрее выйти на главных преступников - получателей краски. Последний разговор с начальником цеха Лужановым только укрепил Четверткова в этой мысли. Завод, незнакомая специфика производства, все эти мешалки, колбы, трубки - там сам черт голову сломит. Другое дело, использование ворованной краски, люди толкущиеся вблизи катеров и на полях орошения, здесь было уже "горячо". Подтверждением тому послужили последние находки Ушловича на полях орошения. Следы похищенной краски обнаружились, причем там, где и предполагалось. Четвертков торжествовал. Однако, относительно планов дальнейшего расследования обнаружились существенные расхождения во мнениях.
- Бессмысленно копаться дальше в заводских делах, - прямо заявил Ушлович. - Я так думаю, Анатолий Захарович, если даже мы найдем того, кто продавал краску, это нам мало что даст. Нам нужны покупатели, а не продавец. А купля наверняка совершалась через посредников, да и посредники уж точно про себя не откровенничали. "Катера" - люди опытные - знаю, как у них это делается. Каждое звено цепочки не обладает никакой информацией о всей цепочке в целом. Передачи замкнуты на себя. Договорились через подставных - у них они называются "конспектантами" - по заведенному порядку: сначала образец, проба, если подходит, берешь, относишь на условленное место, получаешь от "конспектанта" деньги - и все, любые связи прекращаются. Найти вора на заводе несложно - там все на виду, все описывается, но стоит ли терять на это драгоценное время? Все это работа ОБХСС, а я Семенцову помогать не собираюсь. Единственный настоящих след на "катеров" - поля орошения. Там они давно уже свили гнездышко, и мы теперь знаем, где именно их искать, чтобы не нарваться на других проходимцев и не запутаться окончательно - поля кишат всякой сволочью.
- Так что же ты предлагаешь, Миша? - серьезно спросил Четвертков, - Делать засаду у дивана? Не наивно ли это?
- Наивно или ненаивно, а другого выхода у нас нет - твердо сказал Ушлович. - Надо срочно выходить на подводные хранилища "катеров". А идея инкриминировать им покупку "левой" краски - нелепица. Для нас краска только ниточка, бесценная ниточка, которая может привести нас к "катерам".
- "Катера" работают чисто, опыт противозаконной деятельности у них большой, многолетний. Не забывай, Миша, у нас на них ничего нет. Ничего. Разве мы можем сейчас, при имеющейся у нас информации, пришить им "часовой" завод? А наркотики? А услуги по транспорту и хранению ворованного? Для блатного мира "катера" - это старая солидная, испытанная фирма. Фирма, понимаешь?
- Главное, это вытащить на поверхность Водолаза! - убежденно воскликнул Ушлович, - добраться до пахана. Тут и все станет на свои места, разорванные половинки сомкнутся.
Четвертков скептически усмехнулся: - Молодой ты еще, вот и рвешься в бой. У Водолаза есть своя репутация, свой кодекс чести, свои железные принципы. У нас все блатные - понимаешь, все - завязаны на нем. Ограбил, где спрятать? Договорился о перепродаже крупной партии наркотиков. Кто поможет переправить? Только "катера", испытанная фирма Водолаза. И не обманет, возьмет свои железные проценты. Потому, Мишаня, заруби себе на носу - кого бы ты не схватил за жабры, Водолаза никто закладывать не будет, все будут его крыть. Он один на всех и всем нужен, понял? На нем завязан весь черный рынок.
Ушлович нервно, взвинченно засмеялся, взъерошил ладонью волосы, - Так что же мы, Анатолий Захарович, так и будем на почтительном отдалении взирать на деятельность этой солидной фирмы и только языками цокать от восхищения: "Вот, дескать, какие мастера!" Так ведь они наложат лапу на весь берег! У них даже все спасательные станции уже "схвачены". Сколько это может продолжаться? Надо выходить на Водолаза и присных, а не на мелкую рыбешку. И в этом нам поможет краска.
Четвертков спокойно закурил. Искоса пристально взглянув на Ушловича.
- А ты уверен, Миша, что Водолаз действительно существует?
- Что? - удивленно переспросил Ушлович.
- У нас в угрозыске, к сожалению, тоже есть свои мифы. И порою трудно бывает отличить их от реальности. Вот все у нас представляют себе этаким старым паханом, каким-нибудь таким мифологическим "Костей Инвалидом", который сидит себе где-нибудь "в отдельном кабинете" и какую-нибудь Марусю "поит розовым винцом". А действительность, действительность может быть совсем иной, поверь. Нет никакого Водолаза, или, скажем, есть, но не Водолаз это вовсе, а какой-нибудь доходяга в старом рваном свитере. Водолаз - лярва. И крутится, вроде, в блатном мире эта лярва, ныряет в глубину, но на самом деле, лишь прикрывает собой реальные силы - подпольные лаборатории, архив, специалистов - их то нам и нужно ловить. А мы гоняемся за каким-то супер-Водолазом, которого и нет на свете. Был да сплыл, убили в пьяной драке пару лет назад, например, или вовсе не было его никогда..
- Диван, - твердо сказал Ушлович, диван все решит, Анатолий Захарович.
- Ну что ж, ты, я вижу, парень упорный, не переспоришь, одобрительно усмехнулся Четвертков, - Добро. Попробуем сделать засаду у дивана. Но помни - через девятизубые грабли мелкий сорняк проскочит. Если делаешь, делай по-крупному - не упусти.
- Вы ж меня знаете, - просиял Ушлович. У них на Западе, слыхали, не то бывает, и ничего, ловят. Черт, как говорится, шельму метит.
Оба рассмеялись, и Ушлович быстро вышел из кабинета.
Четвертая станция... Через две остановки - конечная. Костыль нервно ерзал на жестком трамвайном сидении. Поглядывал на Олю. Скорей бы уже, неделю не трахался. Он подтолкнул, шутя, Олю, положил руку ей на колено.
"Во - подъезжаем, подъезжаем - подъезжаем, ждут нас булочки и с чаем." Все было охуительно - в кармане бутылка водки, рядом Оля. Они сошли на конечной остановке, повернули от трамвайных путей направо и углубились в тростник. Костыль шел впереди, нащупывая дорогу между кочками, время от времени спотыкаясь об трубы и весело матерясь. Одной рукой он придерживал бутылку, другой - тянул за собой Олю, норовя обхватить ее то за ляжку, то за грудь. "Трубки в трубки, трубки в губки", - напевал Костыль.
Оля только изредка хмыкала, и часто роняла отяжелевшую голову на плечо Кости.
Они уже неплохо выпили перед этим в одном компании. "Ой, Кость, кудай-то ты меня тащишь?" - пробормотала она, удивленно оглядываясь, - Какие-то трубы...
- Все отлично! - воскликнул Костик. - "Трубки в трубки, как говорится у нас... Ща у меня тут есть местечко. Уютненькое. Увидишь сейчас. Водочки выпьем. - Они с хрустом ломили сухой осенний тростник. "Вот, бля, где-то здесь" - и Костя вытащил Олю на небольшую полянку. В глубине ее, полускрытый кустами, смутно белел старый диван с полосатой обивкой. "Давай, родная, давай, сюды", - и Костя с размаху плюхнулся на диван, увлекая за собой Ольгу.
Он полез ей под платье, прижав девушку к чуть сыроватой, дряблой поверхности дивана - она смеялась и шутливо, бессильно отбивалась. Костя торопливо, судорожно целовал ее шею, плечо, запрокинутый подбородок.
"Что, дядя Костя?" - с неожиданным пьяным лукавством спросила Оля и в следующий момент Костя почувствовал, что ее проворная извивающаяся рука лезет ему в штаны.
"Ой, Оленька, не могу... щас..." - забормотал он и тут Оля другой рукой притянула к себе его голову и его губы встретились с ее горячим, влажным, приоткрытым ртом.
- Стой! Ни с места! - громовой голос, раздавшийся, как показалось, прямо за спиной, прервал их ласки. Костя вскинулся, и тут же увидел направленное на него дуло револьвера.
-Стоять! - гаркнул другой голос из-за спинки дивана, - Без глупостей! Руки вверх!
Враз обмякший Костя попытался вскочить, сделал шаг вперед, потом назад, споткнулся и вновь плюхнулся в диван. Пара ловких рук прижала его к дивану. Матерных хрип Кости смешался с визгом Ольги и деловитыми голосами оперативников. Двое из них хлопотали над Костей, обыскивая его, двое других потащили Ольгу куда-то в сторону. Так Четвертков и Ушлович вышли на "катеров".
Прозрачная волна тихо слизнула с тонкой полоски темного влажного песка неглубокие следы, оставив только идеально гладкую, как будто полированную поверхность с вкрапленными кое-где спинками полуисчезших в песке камешков. Шевченко задумчиво проводил волну взглядом, прошел еще несколько шагов по линии прибоя, снова оглянулся. Новая волна также нежно и бесшумно уничтожила его следы. Тихая, просветленная радость охватила его. Ему казалось, что вот так вот - легко и бессмысленно - стерта чьим-то полупрозрачным, очищающим дыханием вся его предшествующая жизнь - такая тяжкая, скучная, ненужная. Он даже знал, чьим дыханием. Это было дыхание Беллы - солоноватое, прохладное, как будто нечеловеческое. Он вышел на берег, отер коричневые песчинки с бледных худых ног полотенцем, вдел ноги в растоптанные сандалии, сел на разогретый топчан. Стал вглядываться вдаль, туда, где в сентябрьском полуденном сиянии на море покачивались буи, пытаясь разглядеть головку Беллы. Белла заплывала далеко, она хорошо плавала и подолгу не выходила на берег. Нередки и Сергей составлял ей компанию, они доплывали до больших камней, напоминающих гигантских, наполовину скрытых водой, жаб, забирались на них, загорали, ныряли, обследуя подводные стены этих камней, поросших колыхающимися зелеными бородами. Ветер доносил далекие, неясные мелодии эстрадной музыки с прогулочных пароходов.
Крым. В сумерках они часто пускались в далекие прогулки, чтобы взобравшись на отрог горы, долго лежать на склоне холма в теплой, терпко пахнущей сухой траве, глядя на зажигающиеся в заливе огни, на медленно поднимающуюся луну, изредка перебрасываясь ничего не значащими фразами.
Пошла вторая неделя, как они приехали в Крым. Сергей уволился с завода и куда в даль отошли его инженерная служба, все эти колбы, мешалки, тигли, утопающий в грязи завод и тяжелое осеннее небо над ним. Казалось, еще ничего не тревожит, только Белла. Да, ее солоноватое дыхание растопило прошлое Сергея, но не могло растопить его настоящее. Он чувствовал, что между ними осталась и не исчезает какая-то преграда - прозрачная, эфемерная, как зеленоватая, застывшая в январе морская вода, но все же преграда. Он успокаивал себя, относя эту преграду к неизбывному характеру Беллы, ее странной холодности и отчужденности ко всему яркому и живому.
- Да, она как замерзающий лед, замерзающий лед, - эти бессмысленные слова он часто бормотал, выходя покурить перед сном на балкон гостиницы. Сергею легко удавалось успокоить себя - Белла, не смотря на свою легкую отчужденность, была неизменно ровна и ласкова с ним. Она охотно шла на сближение, принимала его ласки, по-видимому, действительно любила Сергея тогда.
Они не всегда были одни - подобралось хорошая компания отдыхающих. Иосиф Бакштейн - разбитной, веселый искусствовед из Москвы - без устали сыпал анекдотами.
Бакштейн каждое утро без стука входил к ним в номер и делал на коврике у кровати стойку на руках. Это называлось у него "ходить крокодильчиком". Вскоре приехал провести время в отпуске старый знакомый Шевченко по заводу инженер Лужанов с женой и детьми: красивой шестилетней Леночкой и розовощеким Илюшей. Бакштейн стал шутливо ухаживать за Леной.
Белла подружилась с веселой, смешливой женой Лужанова Инной: они часто все вместе, после пляжа ходили на теннисный корт, потом гуляли по берегу, а вечером шли в ресторан. Шевченко болезненно морщился, когда Беллу приглашали на танец другие мужчины. Но делать было нечего - Белла любила танцевать, а сам Сергей танцевал неважно, часто сбивался с ритма, спотыкался, делал много лишних нелепых движений. Чувство ревности, которое он испытывал по отношению к Белле, тревожило его. Он считал это чувство болезненным и глупым (ведь Белла согласилась поехать с ним в Крым без уговоров, сразу же - значит любит его), но поделать с собой ничего не мог. Что-то больно сжималось у него в груди, начинало сосать под ложечкой и ватно слабело тело, когда он ловил случайные взгляды, предназначенные не ему, с обостренной наблюдательностью замечал короткие прикосновения: рука мужчины, скользнувшая по спине Беллы, ее голова на минуту склонившаяся на чье-то плечо с необъяснимой доверчивостью. Даже к своим друзьям, Лужанову и Бакштейну, он начинал вдруг искоса, воспаленно присматриваться, когда ревность заставляла его обратить внимание на преувеличенную галантность кого-либо из низ, или на промелькнувшую в глазах тень похоти, или на чересчур звонкий смех Беллы в ответ на нерасслышанную им шутку.
Когда Беллы не было рядом, когда она вдруг куда-то исчезала, он не находил себе места, мучаясь от тревожной неуверенности.
Однажды он заметил в облике танцующего с Беллой мужчины что-то знакомое. Плотная фигура, зеленоватый свитер странной вязки под черным пиджаком. "Бля! Это же Черномор", - ударило в голову Сергея. Он сразу вспомнил тот решающий бесповоротный вечер на кухне, долговязую фигуру Костыля, "спеца" в "варенках" у раковины и поигрывающего двузубой вилкой Черномора за столом. Мир перед глазами Сергея замер, а потом рванулся куда-то вдаль, к обдающим холодом белым мирам без радости и надежды. Бакштейн рассказывал свой очередной анекдот, Инна Лужинова кормила Леночку пирожным - Сергей не видел и не слышал этого. Его существо неслось куда-то в ледяной омут, и в то же время мучительно оставалось здесь, вблизи столика, среди танцующих пар. Его Белла и плотный представительный мужчина в черном костюме, обнимающий ее. Танец кончился, Белла со своим партнером вернулась к столику. "Сергей, а Сергей! - весело и непринужденно говорила она, - Вот Илья утверждает, что он твой старый знакомый, - и она показала на Черномора. Тот в самом деле слегка улыбнулся и кивнул побледневшему Сергею: "Разрешите пригласить ваших друзей за мой столик". "Конечно, конечно", - радостно щебетала Белла. "Сергей. Ну что же ты молчишь? Познакомь Илью с ребятами. Валера, Инна, Иосиф". "Это Илья, из Ленинграда, по-моему, очень милый человек", - и она поощрительно улыбнулась своему кавалеру. Черномор с небрежной галантностью поцеловал руку покрасневшей Инне, потрепал по голове Леночку, познакомился с Лужиновым и Бакштейном. Сергея он как бы и не замечал, делая вид, что они старые знакомые и представляться им друг другу ни к чему.
Вся компания перекочевала за столик Черномора.
С этого вечера Черномор вошел в их компанию. С этого вечера пребывание в Крыму перестало быть для Шевченко отдыхом, а превратилось в череду дней, наполненных страхом, тоской и подозрениями. Черномор явно, не скрываясь, ухаживал за Беллой: он оказался удивительно светским, мгновенно подружился с Лужиновым и Бакштейном, очаровал Инну. К Шевченко он относился по-дружески, ни разу не упомянув, даже вскользь, об обстоятельствах их знакомства. Для Сергея этот человек стал той губкой, которая мгновенно впитала в себя все его ранее неопределенные и свободно вспыхивающие в пространстве пучки отвращения, ручейки мучительной ревности, тайные синеватые подрагивающие огоньки бессильной ненависти. Все в Черноморе было ему отвратительно: его элегантные костюмы, его начищенные ботинки, его слегка ссутуленная широкая спина, волосатые руки с золотым кольцом-печаткой на одном из пальцев, манера закуривать, спокойный взгляд темных прищуренных глаз. Этот взгляд слишком часто был направлен на ту, которую Сергей хотел бы навсегда заслонить от таких взглядов, спокойных хищных взглядов.
И действительно, страхи Сергея имели основания. Белла и Черномор все больше сближались между собой. Сначала танцы, потом неиссякаемый запас "историй из жизни моих друзей", которыми Черномор потчевал Беллу. Она стала просто исчезать куда-то вдвоем с ним, а, возвращаясь, своим спокойным отстраненным голосом объясняла, что они ездили "с Ильей" кататься на катере или были на концерте. Какие-то неизвестные Сергею, а тем более его друзьям, дела приковывали Черномора к маленькой лодочной станции на окраине Алушты. Ему почему-то обязательно надо было бывать там ранним и утрами, на восходе солнца. Это было единственное время суток, когда Сергей еще мог побыть наедине с Беллой, ведь она стала исчезать даже по ночам. И тем не менее нее настаивала на разрыве, не желала никаких объяснений, по-прежнему жила с Сергеем. "Замерзающий лед" ее одновременного и присутствия и отстранения все более сковывал Шевченко. Он чувствовал себя рыбешкой, вмерзшей в лед, вмерзшей в невозмутимую отстраненность Беллы.
Что делать? И тут у Сергея появился безумный горячечный совершенно параноидальный план, но, может быть, только он и мог растопить лед отчуждения между ними.
Как-то утром, когда Черномор исчез на свою таинственную станцию, а Белла отсыпалась в гостинице "после ночной прогулки в горы", Сергей с горя забрел на пляж.
День был теплый, солнечный. На пляже было довольно людно. Вдруг его окликнули со стороны топчанов. Он увидел чету Лужановых, Инна лежала неподвижно и загорала. Лужанов в плавках, похлопывая себя по плечам и по розовой, безволосой груди, весело подпрыгивал на месте, разминался, бросал горстями песка то в сторону играющих неподалеку Леночки и Илюши, то, шутя, сыпал песок на живот Инны, заставляя ее смеяться.
- Сергей, пошли искупнемся! - Крикнул Лужанов Сергею.
- Да что ты, холодно.
- Да брось. Пошли. Взбодримся. Я уже третий раз.
Они вошли в воду, немного поплавали. Это действительно подействовало хорошо. Сергей почувствовал прилив сил. Растираясь махровыми полотенцами, вошли в раздевалку.
- Давай, давай, переодевайся скорей, а то, нахуй, яйца отморозишь, - весело приговаривал Валера, - На, вот у меня еще одна пара сухих трусов есть.
Они скинули мокрые плавки. Сергей непроизвольно посмотрел на Лужанова и увидел у того между ягодиц маленький, розовый, слегка закручивающихся хвостик. Хвостик! Какой-то огненный зигзаг мелькнул перед глазами Шевченко и он почувствовал, что этот хвостик его последняя надежда...
Вечером они всей компанией снова сидели в том самом ресторане, где Белла впервые познакомилась С Черномором.
Впервые с того дня Сергей был совершенно спокоен, с удовольствием ел и пил коньяк. Все много говорили, смеялись. Сергей даже рассказал анекдот про югославских партизан. Он вызвал взрыв смеха.
- Ебан погиб! - хохоча, несколько раз повторил Бакштейн, - Это нормально! Ебан погиб!
Белла только чуть-чуть улыбнулась, одними уголками губ.
Сергей внимательно и отстраненно смотрел на смеющихся, смотрел, как подвыпивший Черномор вытирает платком вспотевший лоб. Сергей тронул Черномора за плечо.
- Илья, пойдем покурим.
Они вышли на веранду. За решетчатыми перилами темнело море, с отражениями далеких огоньков.
- Что, есть разговор? - серьезно спросил Черномор.
- Да, - Сергей прикурил сигарету от предложенной зажигалки. - Хочу просто предупредить тебя, чтобы ты был осторожен. Лужанов стукач.
Черномор недоверчиво взглянул на Сергея.
- Знаю. Работали вместе. Он всегда стучал. Так просто, ради бескорыстного интереса. Он, сука, детективы читать любит. А теперь вот тобой интересуется, твоими спасательными станциями. - Черномор при этих словах прищурился, внимательно вглядываясь в лицо Шевченко.
- Станциями?
- Ага. Все меня выспрашивал, кто ты, да откуда.
- А ты что?
- Сказал, что случайно познакомились. Пили вместе.
- И все?
- Все. А он мне стал про мафию втирать. Мол всюду мафия. Надо, блядь, бороться. Заебал совсем. Я то знаю, чего он беспокоится. Хвостик у него.
- Чего?
- Хвостик. Ну рудимент, знаешь? На жопе хвостик, небольшой такой.
- Правда? - Черномор вплотную приблизился к Шевченко, сжав зубы, заглянул ему в глаза. Скулы у него побелели.
- А хули мне пиздеть? - равнодушно ответил Шевченко. - Мое дело сторона.
Черномор внезапно схватил Сергея за лацканы пиджака, встряхныул.
- Смотри, я ведь проверить могу.
- Проверяй, - криво усмехнулся Сергей.
- Ну если пиздишь, - угрожающе сказал Черномор, - то за базар придется ответить. Если нет, то за предупреждение спасибо. В долгу не останусь. А сейчас пошли к столу и делай вид, что ничего не происходит.
В следующий день погода переменилась, бархатный сезон кончился. Небо было обложено тучами, с гор дул холодный ветер. В этот день Валера Лужанов исчез...
Четвертков приехал в Крым расследовать дело об убийстве Лужанова. Его тело было найдено спустя два дня за сараем с прогулочными велосипедами. На горле было две глубокие дырки от удара острым колющим предметом. Все сходилось: начальник цеха продавал краску налево "катерной" мафии. Потом не удержался, стал шантажировать кого-то из коллег. Его убрали. В отделе было много работы и Четверткову пришлось выехать самому. Оперативную группу он надеялся сколотить уже в Крыму из тамошних товарищей. Он уже давно сработался со статным высоким капитаном Пархоменко, отличным стрелком и квалифицированным криминалистом.
На след они вышли быстро (кое-что удалось еще дома вытрясти из Костыля). Игорь Злотников, 1940 г.р., среднего роста, плотного телосложения, без особых примет. Известен также под кличками "Дупло", и "Мичман". Очевидно, что искать его следовало на побережье, в местах хранения лодок и катеров. Круг их расследования быстро сузился вокруг маленькой спасательной станции на окраине Алушты. Четверткову было ясно, что "Мичман", совершив убийство, уже сообщил своему "начальству" и теперь ждет катера, чтобы "отвалить" в заранее приготовленные норы. Операцию назначили на восьмое. Холодной октябрьской ночью группа Пархоменко под командованием самого Четверткова окружила станцию. Они ждали рассвета (была ясно, что только на рассвете на станции может появиться "Мичман"). Когда небо и море стали светлеть и свет маленького ядовитого фонарика над дверями сарая расплылся в утреннем воздухе, на станцию вошли двое. Один был в широком пыльнике и надвинутой на лоб кепке, другой, невысокий и плотный, в ватнике и сапогах. Группа пошла на захват. Пыльника удалось взять сразу. Ватник пробовал скрыться между сваями причала, но Пархоменко одним расчетливым ударом сбил его с ног. В маленькой комнатке было неубрано, на полу валялись пустые бутылки и окурки. Как только включили свет. Четвертков сразу понял, что люди не те. Пыльник тупо, почти равнодушно моргал и щурился. Ватник заслонял лицо рукавом и сыпал невнятной матершиной. Оба были пьяны. Где "мичман"? - заорал было на них Пархоменко, но Четвертков остановил его жестом руки. "Обоих в машину", - сухо сказал он. "Потом поговорим"... Тщательно осмотреть станцию", - распорядился Четвертков и вышел вслед за оперативниками. Что-то не сработало. Проводив взглядом двух ханыг, которых запихивали в машину, он повернул за здание станции и медленно пошел вдоль скрепленных цепями лодок к видневшейся чуть поодаль куче бетонных шпал. Задумчиво закурил. "Операция сорвалась" - подумал он. "Мичман" или как его там, блядь, "Дупло", исчез". Расстроенный Четвертков сам не зная зачем завернул за груду шпал и рассеянно посмотрел на море. "Я слышал, ты хотел встретиться со мной, ментор", - вдруг прозвучал за его спиной низкий спокойный голос. Четвертков быстро обернулся. Перед ним стоял Дупло.
План окончания.
Белла бросает Сергея и уезжает домой ухаживать за Романом (обкладывать его льдом). Сергей относится к ее отъезду неожиданно спокойно, он остается в Крыму и начинает увлекаться подводным плаванием с аквалангом.
Однажды, проплывая над отмелью, он видит на дне моря труп Четверткова с лицом, вымазанным белой краской и воткнутой в горло двузубой вилкой.
No 11 CONTENTS MESTO PECHATI PUBLICATIONS E-MAIL