"Детский мат" означает не только элементарный эндшпиль, но и матерную речь, оказавшуюся в распоряжении детей.
Слово "мат" напоминает слово "мать", но без мягкого женского окончания. Фрейд в таких случаях говорил о "фаллической матери", которая содержит отца в себе. Мат имеет статус отдельного языка, существующего одновременно "внутри" и "снаружи": он является частью русского языка (или, можно сказать, атрибутом русского языка), но и сохраняет собственную языковую автономию. Мат - это мать языка, но это мать-эмбрион, живущая внутри своего чада. Одновременно это "чужая мать", лишенная сходства, принадлежащая к другому измерению. Можно сказать, что мат - это паразит языка, "усыновляющий" организм, на котором он паразитирует.(1)
Содержание мата - порождение, функция его - завершение. Мат исключительно генитален, в нем отсутствуют анальные символы, отсутствуют экскременты и отбросы. Вспоминая Бахтина, следует сказать, что мат с трудом поддается "карнавализации", он не является языком телесного низа.
Он не является также собственностью низов общества, принадлежа всем. Мат можно также с успехом назвать "матовой речью", в том смысле, что эта речь ничего не отражает. Будучи предельно флексибильной, она ни на что не реагирует, в ней нет блеска. Мат ни о чем не свидетельствует, он совершенно непрозрачен, он ничего не означает (поскольку может означать все, что угодно). Любые попытки дешифровки мата тавтологичны, потому что мат - это оголенная дешифровка, "декодинг" как таковой.

Шел по улице прохожий
На ебену мать похожий.
Это кто? Это кто?
Это просто хуй в пальто.
Вдруг откуда не возьмись
Появился "В рот ебись".
Не успели разобраться,
Появился "В рот ебаться".
И такая поебень
Продолжалась целый день.

Переизбыток оральных идиом в этом поэтическом тексте указывает на то, что произнесение матерного текста уже само по себе есть оральный сексуальный акт. Этот акт является, между прочим, самым "экономичным" из всех возможных сексуальных актов: произносимого слова и произносящего рта достаточно для его осуществления.
О мате можно с уверенностью сказать одно: в нем присутствует некая абсолютная категоричность. Поливалентность матерных слов заставляет предположить, что это, строго говоря, вовсе не слова, а скорее платоновские идеи, категории, "имена" непорожденности мира, демонстрирующие, что только с их помощью можно сделать и речь столь же "непорожденной", пренатальной, каким является мир.
Можно сказать, что мат - это абсолютный философский язык. Однако, умышленное использование мата как элемента (или инструмента) философствования - не столь простое мероприятие, как это может показаться. Употребление мата (о чем интуитивно осведомлен каждый "русскоязычный") - это достаточна тонкая процедура, требующая чувствительности к контексту (несмотря даже на всю механистичность употребления матерных слов).
Для того чтобы инициировать матерную речь в философском дискурсе, необходимо отказаться от этой бессознательной чувствительности, требуется совершить ряд бестактностей. Чтобы заново инструментализировать мат, необходимо его как бы заново выдумать (т.е. пойти против его основной логики - логики непорожденного), необходимо инсценировать порождение непорожденных категорий порождения (существительных "хуй" и "пизда", глагола "ебать"). Эти категории представляют собой как бы отпечатки первомыслей эмбриона в период, когда его прегенитальная свернутость еще не определила направление своей половой развертки. "Пизда" - это стертая память о пренатальных жабрах, "хуй" - о пренатальном хвосте, глагол "ебать" - рудимент тех размытых предвкушений, тех зачаточных грез о полетах, парениях, о беспрепятственных проходах сквозь еще не рожденное ВСЕ, сквозь "горний ангелов полет, и гад морских подводный ход, и дольней розы прозябанье".
Таким образом, мат предстает перед нами не только как абсолютный философский язык, но и как виртуальный язык потерянного и вновь приобретенного рая.
Лингвистам еще предстоит подробно исследовать различные типы употребления мата в русско-советском речевом космосе. Например, использование мата в интеллигентной, элитарной среде, в богемной среде, в среде партийной номенклатуры. Каждая из сред, естественно, обладала (или обладает) различными ритуалами и конвенциями матерной речи. В криминальной среде мат употребляется осторожно, и здесь он в наибольшей степени сохраняет связь с архаической логикой оскорбления (нанести оскорбление, смыть оскорбление и т.п.). Так называемый "грязный мат" связан с общежитием, с ситуациями "казенных" домов - он употребляется в школах, больницах, интернатах, казармах. Здесь он, как правило, уже не оскорбляет никого конкретно, мгновенно восходя к оскорблению всего вообще, вместе взятого. Напротив, рабочие и сельский пролетариат, "производственники", матерятся "чисто" механически, воспроизводя мат как форму перфорации речи, воспроизводя безразличный ход производства, работу машин, станков. Как правило, увеличивается количество мата в речи эмигрантов (наделяясь патетикой национальной идентичности и привкусом ностальгии). Партийная номенклатура и власть имущие матерятся эмоционально, "гневно" или "афористично", часто "грязно" - воспроизводя с долей аффектации и театрализации речь казенных домов. Советский интеллигент воспринимал мат гедонистически, даже если к этому гедонизму и примешивалась иногда некоторая стыдливость, смущенное раскаяние за инцест в мире платоновских идей, за порнологию, отменяющую действительность.
Слово "русскоязычный" (употребленное выше) мы берем в кавычки, потому что в последнее время оно приобрело политическое значение.
В результате распада СССР огромные массы русскоязычного населения оказались проживающими на территории других стран. Это радикально меняет статус русского языка (а следовательно и русской культуры, целиком отождествляющей себя с этим языком) Он становится языком диаспорическим, блуждающим, вышедшим за собственные границы.(2)
И тем самым он приобщается к таким диаспорическим языкам, как английский, французский, китайский, испанский, португальский, немецкий. Это меняет и статус русского мата. До распада СССР русский язык функционировал за границей Советского Союза как русский (а точнее советский) сувенир, как матрешка идеологических централизаций. Как "язык в языке" мат идеально вкладывался во внешнее тело этой МАТрешки русского языка, создавая балансирующий эффект и превращая этот язык в язык проекта централизации. Этот язык был "рукой Москвы", а точнее он и был "Москвой". Русский язык всегда был беременен матом как возможностью остановки рождений и смертей. Точно также Советский Союз для внешнего мира был беременен тем же самым, будь то реализация коммунистической утопии или взрыв атомной бомбы. Кстати, именно атомная катастрофа является единственно возможным осуществлением утопии именно в ее качестве утопии, поскольку глобальное уничтожение разом переводит все возможные топосы в утопическое (а-топическое) состояние.
А.Монастырский не так давно ввел обозначение МОКША в качестве особого "внутреннего имени" НОМЫ (МОКША как производное от сокращения МКШ - московская концептуальная школа). Одновременно, мокша - древнее прасанскритское обозначение нирваны. Персонифицированная в индуисском пантеоне Мокша - богиня остановки рождений и смертей. В старославянских языках (и до сих пор в некоторых архаических вариантах русского) "мокша" означает "пизда" (что связывает это слово также с именем старославянской богини Мокошь, покровительницы вод).
"Мокша" - это как бы сакральное имя "третьей серии" московского концептуализма, неслучайно данное только после дезинтеграции СССР, после исчезновения "Совы" (Сова - одно из фольклорных "тотемических" прозвищ советской власти). Следует отметить, что введение обозначения "мокша" в октябре 1993 года (вскоре после Второго Путча) было обставлено А. Монастырским достаточно торжественно и сопровождалось ритуальным просмотром видеофильма "Deads Alive" ("Живые мертвецы"). Нома-Мокша мыслит себя наследником сакраментальных практик "Совы", получателем "Дара Совы" (по аналогии с "Даром орла" К.Кастанеды) после того, как сама "сова" переходит в состояние Dead Alive, живого мертвеца. Макротекстуальность СССР переводится мокшей на микротекстуальный уровень. Как сказал бы, вероятно, кастанедовский Дон Хуан: "Мокша - это место, где Сова переходит черту". История советских рождений и смертей прекратилась, однако, "союз советов" (что напоминает "пучок рекомендаций" или "связку рецептов" - см. эвфимизацию Советского Союза в виде пачки старых аптечных рецептов в сказке "Пенсионер и инопланетянин") длится в перспективе локального нирванического дискурса.
Как уже многократно отмечалось, выражение "еб твою мать" (от которого, собственно, и происходят слова "материться", "матершина", "мат") означает стирание матери-земли, стирание материи. Поэтому мат и стал сакральным языком советского мира (orbis soveticus), мира, в котором, по выражению Андрея Белого "торжество материализма полностью упразднило материю", т.е. послужило тотальной спиритуализации действительности. Атомный взрыв, дематериализующий вещи, - это матерный тип события - момент когда мат перестает быть языком, а становится просто триумфом ре-креации.
Короткое замечание о мирном атоме: в советской риторике, в основном, упоминалось в этом контексте о двух вещах: об АЭС и о колоссальных ледоколах. Например, атомный ледокол "Ленин". Это представляет интерес как галлюциногема: расщепление атома осуществляется, в частности, для того, чтобы расщепить льды пустых арктических пространств, отождествляемых с девственной белизной непокрытых записями поверхностей, куда предстоит внедрить элементы идеологического текста.(3)
В конечном счете именно мирный атом стал источником напряженных страхов - Чернобыль так потряс массовое сознание Запада, потому что оно было подготовлено масс-медиальными фантазиями к тому, что общая смерть будет "мирной", случайной, результатом мелкой ошибки или небрежности, "эффекта бабочки" по теории хаоса - именно поэтому страх связан прежде всего с мирным (т.е. менее контролируемым) атомом.(4)
Итак, истине урезания, сокращения противостоит истина дополнений, супплементов: истина производственных излишков (Маркс), истина "очарова-тельных существ" (де Сад), истина "лишних людей (русская литература 19 века), лишних "внегеографи-ческих" пространств и "внеисторических" времен, лишних вещей, т.е. мусора (Кабаков), лишних смыслов (МГ), как бы ссыпающихся стружками с подчищающей "бритвы Оккама". Истина супплемента охватывает даже не столько то, что уже не нужно, сколько то, что еще не нужно, то есть будущее. Можно вспомнить название научно-фантастического фильма "Blade Runner" - "бегущий по лезвию бритвы". Всякая мысль о будущем как бы бежит по лезвию бритвы и рассекается этим лезвием на жанры.
"Уста истины" откусывают руку, но не производят вместо нее протезы. Откушенное, как мы уже сказали, это атрибут правды. Этот "освобожденный атрибут" падает в темноту истины, на гору другого откушенного, начинает жить там своей независимой жизнью - он живет в истине дополнений, вступает в отношение с другими отброшенными версиями, порождает гибриды, ветвления неистинного - это напоминает о ветвящейся пшенице Лысенко, которая была как бы гиперкомпенсацией его фамилии.
В фильме "Addam’s family", о котором мы уже упоминали, действуют два существа, чей вид и характер мы назвали бы матерными (в том смысле, что это существа - категории). Это самостоятельная рука, называемая The Thing (Вещь) и существо небольшого роста, сплошь (равномерно, со всех сторон) покрытое девическими, гладкими (и довольно прекрасными) волосами. В одном месте, где под волосами (надо полагать) находится рот этого существа, торчит младенческая соска. Это существо называют It, то есть Это или Оно.
Описанные монстры двигаются но не говорят.
В психологической литературе отрезанная рука традиционно ассоциируется с ампутированным penis’ом, обитающем в фантазматических пространствах кастрационного комплекса. Безликая и младенчески-сосущая женственность It также не оставляет сомнений в отождествлении этого персонажа. Эти два "категорических монстра" являются тем, что в матерно-прибауточном дискурсе называется "хуй на ножках" и "пизда с волосами".
Однако, сколь ненавязчивыми бы не были генитальные прообразы этих монстров, перед нами рука и голова - и только они. Рука - полноправный член семьи Аддамсов, это Adam’s Hand, т.е. рука Адама, по всей вероятности та, которая впервые прикоснулась в яблоку. It - это голова Евы, которая "закрыла свое лицо волосами" (см. библейское значение этого жеста, означающего стыд, позор или траур) и параллельно погрузилась в младенческую нирвану. Прародителям, некогда изгнанным из рая, позволено вернуться в рай, но только частями, пройдя через телесную дезинтеграцию.
Адам и Ева - отчасти роботы, поскольку они никогда не были детьми, они никогда не росли, на их телах нет пупков. Они созданы готовыми, ready-made, и затем одушевлены. Поэтому телесная дезинтеграция не является для них катастрофой: они разбираются на одушевленные детали и в раю могут быть смонтированы вновь. Ведь и Ева - деталь тела Адама.
Тело ребенка парциально, частично. Пупок - это знак этой частичности. На телах Адама и Евы нет пупков. Они никогда не держали во рту материнский сосок (что компенсируется тем, что It - голова Евы - становится вечным младенцем, существом, единственным атрибутом которого является соска). Выше мы назвали материнский сосок первокнопкой человеческого существования. Субъективно это верно, однако объективно первой кнопкой становится обрезанная пуповина - пупок. Карлсон, нажимая на пупок, приводит в действие свой пропеллер, отточенными лопастями которого он рассекает сознание Малыша на тончайшие слои. Будда изображается созерцающим свой пупок, эту мандалу парциальности.
Западная массовая культура нашего времени нередко тематизирует реверсивное возвращение в рай. Клип Принца "I wish you Heaven" ("Я желаю тебе Рай") 1988 года заканчивается образом девической руки, которая присоединяет яблоко к ветке, "возвращает" его на место. В клипе группы Энигма "Return to the Innocence" ("Возвращение в невинность") 1993 года, реверс становится тотальным, окрашиваясь в тона эйфорического облегчения. В этом клипе также присутствуют яблоки, воспаряющие обратно к веткам и прирастающие к ним. По всей видимости, "обратный ход, стирание первородного греха - одна из навязчивых идей нашего времени. Возвращенная невинность порождает амбивалентные психологические эффекты. Эйфория и облегчение сочетаются с растерянностью, с изумлением. Невинность упраздняет понимание. Общая виновность была условием сплошного понимания всех всеми. Непрозрачная пленка восстановленной девственности заслоняет от нас наш собственный опыт. "Счастье" тоже парциально, "счастье" означает быть "с частью", т.е. пройти через процедуру ремонта, восстановления.

продолжение >>