Дорога на север
В серебряной, взятой на прокат машине "Ниссан" Пастор и его неутомимая спутница Нозоми Уено, взяв курс на север, покинули утренний Мориока. Маршрут был составлен в машине, поэтому все мелкие изменения вносились механически, одним росчерком двухцветной ручки - до Кома, затем - на развилке скоростных шоссе - налево, по направлению к озеру Товада, а оттуда к деревне Шинго. Ослепительное солнце и великолепный кондиционер - что еще нужно для полного счастья, растягиваемого, словно детская тянучка, вдоль густо поросших лесом холмов. Слева - гора Иватэ, наполовину исчезнувшая в низких бесформенных облаках, но крепко прилепившаяся к капоту пасторской узконосой машины, словно в этой серебряной мчашейся точке была единственная опора, последний шанс удержаться от полного исчезновения.
Пастору же виделось, что эта гора никогда не отпустит их от себя и, как в безумной карусели, будет держать, вертеть до умопомрачения. Лишь длинные, сменяющие один другой, туннели разрывали постепенно невидимые нити, освобождали от дурноты, пропихивая все дальше и дальше к ненужному острову Хокайдо. Через два с половиной часа по отшлифованному серпантину они опустились к упругому, словно капля дождя на сухой ладони, озеру Товада, похожему на любое другое горное озеро. Остановка. Медленные вожделенные потягивания над вогнутой поверхностью огромной прозрачной капли.
Романтическая поза якобы одинокого Пастора (к счастью, на фотографии не видно его пустых глаз) запечатлена, непонятно для чего, просто так, без какого-либо умысла. Ручные стрекозы, как домашние волнистые попугайчики, в столбняке замирали на Пасторских плечах, щекотали красный длинный нос нежными лапками, полировали хрупкими крылышками черные и без того ослепительно блестящие на солнце лакированные ботинки. Опять дорога, опять серпантин. Выше. Выше. Вдох. Вдох. Вдох. Перевал. Выход. Выдох - словно проколотый воздушный шарик. Другое время. Другая земля. Другое солнце. А Пастор все тот же, все тот же. Три в половиной часа в дороге. Направление к Хачинохэ. Неизвестная долина. Одна рисовая деревня. Другая. Третья. Чесночные поля. Машина резко тормозит. Справа - стоящий на дороге деревянный дом с крестом - магазин сувениров, ресторан, напоминаюшмй едва сколоченный бар в классических голливудских вестернах. Войдя, Пастор долго перебирал, ощупывал сотни лежащих на полках вещей, пока руки не остановились на бутылке сакэ с надписью "Kirisuto no Sato. Singomura" и изображением креста в центре золотой, с красными разводами, этикетки.
Дорога, как и прежде, свободна. Пять километров, четыре, три, два. Вот собственно, и все. Конечная остановка. Дорожка, поднимающаяся на низкий холм, утяжеленная, тщательно уложенным кирпичом. Большой деревянный щит с надписью по-английски и по-японски: Могила Христа.


Рокерский эклер
Пастор подставил руки под ровную, словно пластмассовую, струю воды, свободно вытекающую из крана, и выпрямившись, стал медленно подниматься по деревянной лестнице, безвольно опустив мокрые руки вдоль сутулой фигуры, оставляя на просохшей древесине большие мокрые капли. Впереди, на фоне серых стволов небольших деревьев Пастор еле различил два серых двухметровых креста за огородными выбеленными заборами. Подойдя ближе, Пастор обнаружил сидящего на корточках человека, держащего высохшими пальцами в серебряных перстнях курительные палочки. Рядом с ним стояла бутылка красного вина, прямо на земле лежали две сдобные булочки, напоминающие рыжие косички. Его длинные волосы, перевязанные темно-синим платком, спадали естественно на джинсовые плечи жилетки, расписанной в традиционном для рокера стиле.
- Я долго жду, Святой Отец. Можно было бы и поторопиться - еле слышно, но уверенно произнес рокер.
- Вот как! Не помню, чтобы мы договаривались о встрече, - ответил механически Пастор, торопливо обходя огороженный участок. Остановившись на другой стороне могилы Daitenku Taro Jurai, он заслонился деревянным крестом от сидящего рокера словно испуганный ребенок, прячущийся за поднятый на уровень глаз карандаш. Одновременно Пастор замер, будто вдруг нашел ту единственную точку, ту единственную приемлемую позу данной минуты, которая дает незабываемое ощущение удобства, сокрытости и уникальной беспечности. В таком полуживом, благостном состоянии он вдруг различил нарастающий шум подъезжающих мотоциклов, резкие окрики, шуршание плотных одежд. Пастор повел плечами. Редкостная улыбка блаженного дурака растеклась на его красном лице. Где-то рядом он услышал россыпь глухих шагов, уверенно толкающих попадающуюся под ноги землю. Вскоре кованные шаги обрушились на широкие деревянные ступени лестницы, аккуратно уложенной на Христовом холме, заставив его накрениться в свою сторону и задрожать в предчувствии энергичных событий. Пастор наблюдал из-за своего идиотского, видимого всем положения, как на холм один за другим вбегали чернокожечники - отточенные в своем чертовски-рокерском стиле, возбужденные, утробно хохочущие крепкие парни. Сгрудившись меж двух могил черно-никелированной толпой, они обступили сидевшего на корточках, повернувшись к Пастору спинами с изображенными бычьими черепами, впечатанными в готическую надпись: "GOD SPEED". Они не обращали внимания на стоящего в столбняке Святого Отца, по крайней мере, ему так казалось. Даже фраза, услышанная им как бы издалека, - Не торопитесь причащать Святого Отца! - не произвела на него никакого отрезвляющего впечатления. Пастор не шелохнулся и также безмятежно продолжал смотреть на развивающиеся события, как чуть задремавший зритель в полупустом районном кинозале. Возникла некая пауза, которую Пастор сразу оценил. К нему приближались, подходили вплотную, дышали в затылок, осматривали фактуру его лица с расстояния убитого, расплющенного комара, скалясь, брызгая слюной, но при этом деликатно отходили, кивая головами, посаженными на обтянутые черной свиной кожей плечи. Пастор понимал, что эта дистанция будет преодолена и его рано или поздно выковырят из воздушной раковины - вот только приготовят специальный прибор.
- Эклер! Рокерский эклер! - раздался требующий полного внимания голос, и затем, не сразу, а через промежуток, достаточный для полного и глубокого вздоха, и для оценки всех нюансов сказанной к месту шутки, раздался хохот, словно взорвавшаяся под ногами пехотная бомба, начиненная тухлыми яйцами.
- Заткнитесь, кретины! - прозвучал тот же голос. Наступила тишина, а вслед на ней последовала некая организованная деятельность, суть которой Пастору была непонятна. На холме появились кабели, веревки, бензиновые электропилы, громадные миксеры, бочка в человеческий рост, втащенная одним громилой, лицо которого спряталось навсегда за густой рыжей растительностью, напоминающей ржавый мох, высохший в борьбе с бурым лишайником.


Пастор безучастно наблюдал, как смеясь и толкаясь, рокеры быстро расчистили площадку, как подсадив один другого, натянули между двух крестов толстую веревку, а затем к натянутому канату подвесили бочку, как внесли и подсоединили к толстым кабелям софиты, немедленно вспыхнувшие плоским режущим светом, наконец, как начали наполнять бочку белой жидкостью, принесенной в резиновых ведрах, как взяв по миксеру в каждую руку, опустили их в бочку и, одновременно включили. Лица пяти рокеров сияли, их запрокинутые назад головы выражали полное единение с происходящим, а густая пена, быстро покрывшая их руки до плеч, подбиралась к подбородкам, вызывая нездоровое возбуждение, выражаемое нервным инфантильным хихиканьем. Наконец, закончив работу, они отошли от бочки, изображая пенными руками удовольствие, победу и причастность к общему делу.
Сдувая возбужденными губами на гогочущих приятелей пену, они хитро, как бы смущаясь, закатывали глаза, моргали ресницами и девичьими голосками шептали:
- Вот тебе, дружок! Вот получи, шалун! Какой ты сегодня чумазый, мой толстячок!
И опять неожиданно раздался спокойный голос сидящего рокера:
- Прекратите ваше дурацкое кривляние. Делайте, что положено и не зубоскальте.
Двухметровый парень, повиснув на руках и с трудом подбираясь к середине каната, все больше и больше обнажал свой, не по возрасту толстый, волосатый живот. Остановившись над бочкой с пеной, он заболтал ногами и притворно закричал:
- Не люблю сладкого! Меня стошнит, если вы добавите хоть ложку сахара во взбитые сливки. Караул! Мальчики, отпустите меня домой.
- Смотри, не засахари свои поросячьи ножки! - раздался прокуренный хохот. И один рокер, подпрыгнув, ухватился за ногу кривляющегося болтуна.
- Немедленно прыгай в бочку, Святой Отец! - и, не удержавшись, неловко слетел с упругой ляжки; смущенно улыбаясь, он поднялся с земли, взял бензопилу и приблизился к стоящему в забытьи Пастору.
- Если ты сделаешь эту процедуру неаккуратно, я тебя самого распилю на сотню живых эклеров...
- Не беспокойся, начальник. Я был лучшим учеником в классической гимназии. Латынь и древнегреческий я знаю как прыщики на попке у моей Кис-Кис, а по выпиливанию мне не было равных по всем Хачинохе.
Он дернул за шнур и приблизил к пасторской голове взревевшую в предвкушении мягкой работы бензопилу. Пастор видел, как вращающееся острие замерло в десяти сантиметрах от правого виска и начало на расстоянии грубо обпиливать Святого Отца, словно он был вморожен в кусок льда. Тонкие губы рокера сосредоточенно вытянулись трубочкой, руки, уверенно державшие пилу, покрылись узлами вздутых вен и красными мышечными буграми, лицо взмокло и заблестело в ярком освещении, словно облизанные влажным языком солнечные очки. Он работал долго, не отвлекаясь по пустякам. Но и Пастор, надо отдать ему должное, также внимательно и спокойно наблюдал удивительный процесс, как его выпиливают вместе в куском затененного воздуха. Святой Отец ничему не удивлялся и даже не спрашивал себя, а что последует за этим. С одной стороны, он представлял собой человека, чье спокойное отношение к происходящему можно было расценить как разумное, основанное на богатом житейском опыте, подкрепленное неподдельным смирением и даже неведомой для Пастора храбростью, а с другой - благодаря нездоровому, на грани капризного слабоволия, поведению он походил на поверженного в бессилие эгоиста, впавшего в духовную прелесть. Но ни первое, ни второе не касалось и доли той простой правды, которая захватила Святого Отца в свои объятия. Нехитрая же правды заключалась лишь в пасторской задумчивости и душевной сентиментальности, проявившихся единовременно в нужный момент и в нужном месте.
Закончив выпиливание, рокер выключил пилу и отошел, оценивая проделанную работу. Он еще несколько раз подправлял замеченные недоделки, прежде чем устало и уже равнодушно проговорил:
- Готово. Вытаскивайте папашу.
Десятки рук уперлись в кусок воздуха, в котором стоял Пастор, расплющивая свои ладони о поверхность выпиленного, как бы ледяного кристалла. Пастор действительно ощутил себя благостным комаром, влипшим в небесный сверкающий янтарь, а правильнее сказать - случайным предметом, по воле случая влипшим в скверное дело.
Итак, Пастора подхватили не касающиеся его татуированные руки и, с огромными предосторожностями, в строго вертикальном положении, поволокли пасторский леденец к бочке и резко подняли над густой пеной. Влипший Пастор посмотрел сверху вниз через уплотнившиеся и сверкающие стенки собственного кристалла на ликующие лица вокруг белой пузырящейся пены и зажмурил глаза. В ту же минуту Святой Отец почувствовал, как его хладнокровно опускают в глубину молочного коктейля...


Подъезжая к Токио
Подъезжая поездом к Токио, Пастор с румянцем в пол-лица и благоухающей сладчайшей улыбкой, разносимой проходившими по коридору пассажирами в соседние вагоны, радостно кивал головой на вопросы терпеливой Уено сан, выдавливая слова, словно шоколадный крем из бумажного тюбика:
- О-он дал мнее поооследнее завещаниее Христааа. Вы-ы понимаааете? Он сууунул мне в руку свернуутый старыыый пеергамент, предваааррительноо сделав на нееем важжжную дляяя меняя наадписьььь.
- Этот, что вы держите в руке?
- Оооо - спросил Пастор. - Да, да, именнооо. Вот пооосмотрите, - и протянул Нозоми журнал.
"Mr.Bike. Magazine for windy people" было выделено на обложке красными буквами. Приглядевшись повнимательнее Уено сан узнала в сфотографированном на мотоцикле молодом человеке с развевающимися волосами недавнего знакомого в рокерской жилетке. Она наугад раскрыла журнал и обнаружила дарственную надпись, сделанную шариковой ручкой: Пастору - Любовь, Мир, Единство!