|
|
|
|
Кусочки откровенности прожарьте до появленья крови. Залейте "стоиком" и дайте им остыть. Тем временем в саду нарвите лести, нарежьте её тоньше - речь о сердце! - ума (толчёного) добавьте с коготок и самолюбия (горошину-другую). Заправьте блюдо. Сумрак не мешает. И подавайте с выражением в глазах. Скажи, ты смотришь на всё это? Ну и? Тебе смешно? А может быть тебе досадно? Глаза бы не смотрели, шепчешь? Или?.. Или ты не видишь?.. Но только нет не говори что плачешь до сих пор, не надо - больно знать а повторять стократ больней. И ведь придётся, стиснув зубы. Но ты наверно слышишь - о тебе я камню каждому рассказываю - помнят нас ещё глухие спины переулков, на тени память каменная их. Вот первая зажглась - Венера. Ещё чуть-чуть и будет пиво. Скажи, не злит моя манера беседуя, неторопливо делиться тихой и напрасной печалью сердца новой, ясной. Теперь дойди, проверь, гадай, дурей и снова вспоминай - с улыбкой выдала ты мне как твой уход тебе во сне открылся... Боже! Горний лё-ёд!! Кто верит - пусть, есть кто поймёт? Я тут коснулся края музыки безгрешной, в душе раскованной возникшей, не чужой - меня пронзило в ней "оно" твоё, конешно, то самое, в котором ты: такой, был уличён ловил циничен мёртв шептал спокойно и выжидал себя - себя! - сама с собой. То маргаритки лишь, а сколь подробен слог! Какой Ахматовой?.. Я ой сидел, сидел ходил вникал! Увы, не вник. Мукá давно не впрок, - рекú рекою чтоб вступить в арык по праву силы ледниковых скал! Эх, всё уходит, утекает. Свалилось сверху вдруг однажды: всё ушло от осознания что безупречен праздник - а где мело? по всей мело!? вот это помело! - свечой пургу паять - да в рифму - станешь грязен. Но я о чём-то здесь запамятовал? Разве?.. Тогда целую. День - разнообразен. Сегодня винт, винтило напролёт. Всю ночь слова как души вон из ада остервенев рвались - им выжить надо! толкутся, падают и лезут напролом! - зато строки прекрасен абрис точный - и так всю ночь - зелó! и очень-очень!! - винтом водило. Жаль, что довело.
Ах, хороша черешня... Нынче а чтобы не соврать - вчера назавтра - я опять опять я вспомнил разговор ночной дорогой в котором вереницу сцен имён непостижимых встрясок ты разворачивала жизни жаркой кожей вслед за своим уходом. Затем почти не задержавшись ушла внезапно оставив острый оттиск, отпечаток. А кроме метин - жалость. И недоуменье. Но мы успели всё ж мы весело гуляли! Оттуда долька, помнишь? - - Винт это как? - Я не аптекарша. Не знаю. - Я не о химии. Ну, он сильнее чем..? - Чем фаустгёте? В общем да. И ада. - Ну ты ввинтила! Прям... побеждает смерть? - Прям ещё как! - Да ладно, гонишь. - Скоро убедишься. Вот убедился, голову ломаю - откуда это знанье? Ты ясновидящая? Или?.. Зато повсюду хор упрёков: - Во хватил! - Свихнулся! - Володя, ты переборщил. - Ты пьян, Тарасов, сядь! (Во рту ни капли). Пришлось на палец на зоилов наступить - жестокий, правда? От неожиданности прикусил себе язык наш прыткий критик. Дык, пускай заточит. Хотя бы палец. Дык, пускай язык. А вот другой как будто друг который, да-да, тот самый так мне удружил - твои слова сошлись один в один - в углу остекленевших, представляешь, по-дружески, по-свойски - ноги вытер! Мол, впопыхах, и разошёлся - все зеркальны!.. Ему ведь невдомёк - не все. Не все. Окей. Отлично. Гдé мы? Гдé я? Чуть было не забылось! Сделай милость живых приветов передай пакет коллегам - им собеседникам бесценным. Конечно Александру - мы на ты с ним. И Алексею Елисеичу поклон. Я вызывал его (он явно помнит) - Вы знаете - спросил, - у Соколова сгорела рукопись романа... И что ты думаешь он вертанул в ответ? - Шоатно! - ну ехидина чудесник. Азартен был в сеансе как никто. И напоследок Маяку пошли улыбку, намекнув с тебе природным мягким чарованьем, что заливать с той стороны сюда - излишне. Здесь этого и так по самый рот. Кто там ещё? Ах Бродский этот, Бродский, Бродский. Чего бы Бродскому?.. От семечек лузги. И ни привета. Пускай позлится. Под куполом чудесной тишины во мне безумье радостное зрело: Я - бездна глаз Я - мысль морей Я - истина Я - Бога - под куполом пресветлым веселилось в лучах резвилось Я отрадно. А когда раздолье бисером метнуло в ноги танец - слова пробились и взлетели стаей: Эй! Сюда! Раздача света! Эй! Кто ещё живой! Сюда! Сюда! Здесь царство даром! Горсти, горсти подставляйте!.. И вдруг - ты слышишь как накатывает шум? нет? вслушайся что, ты не слышишь лязга? скрежета не слышишь? - настырной желчной тенью воздух набухал. И - опали крылья оробело сжалось свернулось стихло Я.
В темени я поднимался мой друг во тьме даже врагу - а их много - не пожелаю во сне теменью подниматься один - одному только с улыбкой приблизиться к горлу оравы, мрак перед улыбкою вроссыпь, она - маяк. Ох дорогой мой трудно мне было вспять слог колдовать и хранить а звук запаять - в темени я поднимался, был я один хоть и двоило меня и Ка расчёсывал пряди седин. Что мне теперь до этого! Не до того раз уж вино проливаю и голос мой пьян, раз уж на бис стяжали мы с Ка а то и бравó плещется часом в партере. Верный Аркан выпал мне с Ка напоследок - клад на двоих... В темени мы поднимались харкая матерясь и повинуясь страху лишь стоило яркую мразь мраку запечатлеть в наших глазах моих. Нет, никого не виню, нет-нет, шёл я во тьме первое па углядел и похитил у танца небес. Сразу раззявилась ржавчина времени грай в кутерьме: этот на отмели мылит значенье копит вещает про вес этот от шкуры хочет рукав а тот по плечи залез и до икоты кухню свою пророчит стоя в дерьме. Но! - мой хороший - сподобило щас засиять, чуешь, коварные щели везде капканы-бугры. Тьма обернулась словом хищным как тать - это закон двусмысленной с тьмою игры, ты же свободен, давай убедительно врать. Празднуй в полях красноречья и эКАй дурачась душа мне двоим дорогой бодрый птиц паяц соловей или же боль заусенец на сердце глаголь неспеша пой изрекай балабол пацан студент чародей. Вот и петух с наседки слетев наконец-то пропел. Утро пришпорив Ка зыбится скалясь на тьму. Только не ёрзай, милый, подгнившей изнанкою дел пусть их тускнеют. А свет ревную к перу твоему.
ТАКОЙ ПОДАРОК
НЕ ВСЁ ОБ ОГНЕ
Мягтями огнежёнца кошачьи украдкой, из-под тьмы непрогляди выпрастывая астроварку - и из крошева медленной пыли хвастато появляются звёзды - их червонное тело, желе их, их сердцесть, их чревень спалённый. Запомним, из пыли рождаются звёзды. Корча жизни чурая заплетает мне чувства, путает, топит на дно безразликая тварь. Этот крен прямо в печень. Отличинка сверхблюдья - крестоглазие спирта, ветер ноги чугунно в оловянную даль. Людоельник кишащий - жуежопие мысльниц. Переборщ так и пенит. Ох, несёт!.. Верхоянск!.. Караулица гривая рык доносит от рынка, пялит взор дуротленный, кто хорош - не похож. Вот киян и киянка, а транскрит их - приманка. Вот софёкла-берданка - кривоточие, в дрожь. Атрибутсы ботинка, в голове истреблинка, бес сердечие точит, мракобелку мне прочит. Что ты прочишь мне дёготь, палубык твою мяготь! Карнавалким и пылким от пальцей до затылка, буквой чалой бедовой мне велел звёзднобровый! ЧИВОЭТОСЭТИМ?! Подъёдывает пистолетие ржавенью - а то когда прозрачнасветоперью небесачаяний заливистых страницей неистово в пике входила рея ручьистая ты видишь, в отдаленьи светлеет видишь даже золотится. А что сейчас! Тускляк грешит в чужасях да и свояси вовсе не фонтан. Мерзавтрака ботвашей не украсить ботваша, впрочем, тоже - ураган! Чудит и выкольцовывает хтоня. Росиста махайродина ума. Уткнётся глаз в число слепой погони - и праздник не праздник, чума не чума. Цвет потеряв от этой календури (куда ни кинь - ч/б Чека ЧП) ручьистая спряжёнку доит. Хмури её одолевалят. И т.п. К А Р Т И Н А . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . рыбий пот . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Х Л Е Б И Г Р А Н А Т Хлеб из частичек огня состоит слоистого быстрых. Верхнего пламени шерсть следует лезвием снять прежде чем хлеб - да жуй, не шалей, успокойся - прежде чем он станет годен займёт своё место ценностью станет будет необходим как луна бедуину как томленье красы язык или вера как смерть наконец, - станет тем без чего никуда, ни в какую без чего... ни к чему. Заблуждение думать однако что всяк будет сыт этим хлебом - ведь частички огня из воздуха воздухом клетки огня рождены, это известно. А - в чём безумие хлеба? Хлеб если только он хлеб а не нечисть какая мучная живёт своей странною жизнью - есть которые склонны утрируя неповторимою числить - жизнью чужого дыхания, опыта, мысли чужой (тут бы вклинить: чужого сомнения но побоимся). В прошлом хлебом питались чаще в уединенье потому его окрестили о ту пору единым. Ныне это в анналах нет больше хлеба единого ныне он попросту рис (расфасованный хлеб - fascinating, прикиньте). А вот хлеб настоящий поскольку биение каждой частицы своей сохраняет - его завтра сегодня здесь-и-сей-час - не единой сметаны, в нём огонь преломлённый пульсирует острую кровь отдаёт - в нём любая крупица смятенья сияет. И наверное в этом по этой причине хлеб не внемлет но внятен - предусмотрены что ли нравы такие отраженьем служить повторяя движенье?.. Уникальна жизнь каждого хлеба и не трудно их различить. Ограничимся этим на тему. Достаточно хлеба. О гранате теперь (нужно чем-то запить, согласитесь). Гранат существует отдельно. По природе не терпит железа, с ним аккуратней. Налитые зёрна бордового свойства (нет не белые нет) зрачки эти тёмные - в них свет затаённый играет. Капля света дрожит - на то она капля - стоит только сдавить и светом прольётся внезапно скользнёт - не поймаешь. Говорят подношение Еве пресловутое яблоко оказалось гранатом (а иные те Змею пришили банан моментально, скороспелое мнение, растительной правды зубато морда хищно маячит). Зёрна граната гранёные славятся в Средиземелье. Всюду в нагорье расхожий пословок ни грана граната беспросветную вещь означает ни искорки как бы - тот же хлеб в упаковке банальной по жизни лишённый азарта либо гиблое дело к примеру а то просто тьму (здесь даже косный гранит мера веса и рубль). О грозной природе граната люди давно догадались молнию им обозначив. Древние тем отводили двоякую роль угощенью озарения блеск но и гнев устрашающий гибель безумье несущий (словно предвидели словно в липком кошмаре кто-то когда-то плечом налетел на свистящий осколок - ручные вам скажут гранаты на тропах хевронских; закоулист, не правда ли, путь испытаний сопряжённый с опасным вторжением в область механики света). И ещё пять секунд. Ртутную резвость - о чём повествует допотопный пергамент расколдованный
кожаный свиток -
винном гранатовом вязком. |
© M.Korn, CompDesign, 2000
