Разлом.

-Скажи мужик, а ты не лысый? - обратился к Костровскому некто навеселе, когда он ехал домой с работы.

Он неожиданности Михаил растерялся, покраснел и пожал плечами.

-А я - лысый, - попутчик стянул с головы шапку. - Лет-то мне всего 35, а волос нету, - шлёпнул он себя по обширной плеши. - Ох, рано, ох и рано опустошилась моя растительность на самом видном месте, скажу точнее, на самом важном месте. Помнишь, как в армянском радио: “Кем лучше быть идиотом или лысым? Конечно, идиотом - незаметно”. Так-то. Всё. Финиш. У меня комплекс неполноценности. Меня девушка не любит. Для нас, лысых как колено, внимание девушки до 25 лет смертельно. Я уже приписал себя к “вышедшим в тираж” и вдруг мной увлеклась девушка. Значит еще не все потеряно, значит еще можно жить и надеяться. Ан нет, не тут-то было. Зачем я ей, когда столько молодых и волосатых? Так-то, раз вышел в тираж, то сиди и не рыпайся. Так-то мужик, - хлопнул он по плечу Костровского и начал пробираться к выходу, как всегда переполненного в эти часы, автобуса.

-Я тоже почти лысый. Мне тоже за тридцать, - с тягучей тоской подумал Михаил. - Меня тоже девушки не любят. Я возвращаюсь домой к жене, которую не люблю. Скоро Новый Год и я стану еще на один год старше, и волос станет еще меньше. Как он там сказал? “Вышел в тираж”. Какая всё ерунда. Кому это всё надо? Вон, люди уже елки домой тащат…

х х х х Ту встречу Нового Года, которую они по традиции отдела отметили 28 декабря, Костровский запомнил на всю оставшуюся жизнь. С утра он ощущал какой-то необычный, ни с чем не связанный подъем, объяснить который никакими внешними причинами не мог. Все было как всегда. Жена, ну, от нее какая радость - тот день исключения не представлял. Сына не видел - Сашенька гостил у бабушки. На работе, правда, разобрался в новом устройстве, в котором копался больше недели, но это, скорее, следствие хорошего настроения, чем его причина. Короче, день как день, похож на сотни предыдущих и, сколько их осталось еще, последующих. Лишь внутри, кто знает почему - расположение светил, биоритмы, влияние неких неведомых сил, он чувствовал себя на седьмом небе, а может быть просто - восемнадцатилетним.

Еле дождавшись конца рабочего дня, скоротав время в томительном предвкушении удовольствий, голодные сотрудники-мужчины втиснули дополнительные столы в узкую, длинную комнату инженеров. Сотрудницы занялись сервировкой, заполнив пустующие площади всем необходимым, включая разбавленный, обогащенный лимоном спирт, предназначенный инструкцией для ЭВМ. Выключили свет. Украшенные искусственные елочки на шкафах, к которым подложили для запаха ветви их живых прообразов, бумажные фонарики на веревочках под потолком, серебристый дождь, плакат “С Новым Годом дорогие г-не и г-ки!”, портреты из нулей и крестиков Деда Мороза в “батнике” и Снегурочки в мини-юбке - творчество программистов, горящие свечи - и атмосфера главного праздника года создана.

Как и большинство молодых женщин ее возраста и внешних данных Лида Тесемкина - высокая шатенка с зеленоватыми глазами, лишь незначительно подпорченная чрезмерным аппетитом, возбуждала Михаила Костровского, но он никогда не предпринимал никаких попыток приударить за ней, заранее предполагая их полный провал. Зато в тот день, к своему удивлению, “подстроив случайность”, сел с ней рядом и немедленно приступил к бойкому ухаживанию: шутил, подливал, подкладывал, обильно сдабривая пищу физическую пищей духовной, в основном вроде бы юмористического содержания. Все принималось весьма и весьма благосклонно.

До того памятного вечера Костровский и Тесемкина жили в разных “экологических” нишах, пересекающихся лишь чисто формальными контактами - “Здрасьте” - по утрам, 1-2 ничего не значащие фразы днем, если столкнутся нос к носу, иногда шутка другая и разбежались по своим делам: Лида за опостылевшую клавиатуру перфоратора, а Михаил, в ожидании очередного сбоя вычислительной машины, разбираться в схемах и специальной литературе. Но в те необыкновенные мгновения Михаил почувствовал, как между ними возникли новые, удивительные, никогда прежде ему неведомые отношения, какое-то поле соединило их.

Традиционный, проверенный десятилетием совместной работы и застолий тамада отдела Василий Карнаухов как всегда после первых двух рюмок приобрел или точнее набрал хорошую спортивную форму. Не важно, что далеко не все остроты смешны, а тосты не всегда самые удачные, главное - все сказано разухабистым тоном и всем, кто хочет, весело.

-Вот тут поступило предложение для продолжения дела вдохновителя и организатора всех наших великих побед и свершений, и следует отметить его - предложения, значит - важность и значимость, я бы даже сказал, и я совсем не боюсь этого слова, эпохальность, эпохиальность, принципиальность, - вычурно-жеманно и как-то подчеркнуто четко произнося каждое слово - главная примета его опьянения - перекрикивал собравшихся Карнаухов. - Поступило предложение, архимногознаменательность которого вам еще только предстоит оценить в полную мощь, так вот значит это предложение, сложносочиненное мать его, выпить за еще большее сплочение наших рядов, чтобы мы всегда так же тесно, так же дружно, так же близко, как… Михаил и Лида… Горько! - вдруг заорал Василий. “Горько! Горько! - подхватили все, как будто бы ждали этого, как будто бы пришли на настоящую свадьбу. - Горько! Горько! Шайбу! Шайбу! Молодцы! Горько!”

Неожиданно для себя, ощутив жаркий, мокрый вкус губ Лиды, ее зловонное дыхание заядлой курильщицы, удивительным образом смешанное с восхитительным, тончайшим ароматом духов, Костровский покраснел.

-Шай-бу! Шай-бу! Мо-лод-цы! Так держать, - прокомментировал Карнаухов. - Это по-нашему, по рабоче-крестьянски, по-программистки.

Костровский еще сильнее покраснел - хорошо, что в полумраке все кошки одного цвета, - перевел дыхание, поправил последние пряди некогда бурной растительности, ныне неспособные, как ни старайся, скрыть от чужих глаз бреши на скальпе, оставленные их безвременно павшими братьями. Зато “невеста”, как ни в чем не бывало, допила спирт и весело прихрюкнула: “Пошли плясать”.

Танцы среди спящей материализации научно-технического прогресса конца семидесятых годов ХХ века, в интиме полумрака, почти не нарушаемого любопытным уличным фонарем, пытающимся заглянуть в недра отдыхающего машинного зала. Костровский крепко держал в руках четко обозначенную, слегка зажиревшую талию партнерши, время от времени замирая в долгом поцелуе, прерываемом только еще более жизненно важной потребностью в дыхании.

Голова Михаила пошла упоительным кругом, никогда в жизни ему не было так хорошо; вселенная замкнулась на плотно прижатом к нему пышном женском теле. Именно о таких телах он всегда мечтал, начиная с первых юношеских эротических грез. “Что еще надо простому человеку?” - восторженно, забыв обо всём на свете, думал он.

х х х х х Лида пришла в отдел за 5 лет до того Нового Года девчушкой-школьницей, неудачницей-абитуриенткой, не добравшей на актерский факультет Гитиса 0,5 бала (так всегда и всем рассказывала она). Потенциальную актрису посадили за перфоратор набивать бесконечные ряды совершенно непонятных и вызывающе бессмысленных для нее цифр. Работа не сложная, но очень нудная. Соседка по перфоратору, а точнее по несчастью звалась Наташей. Была она студенткой заочницей. Опытная подруга ввела Лиду в курс всех отдельских сплетен: прочитала целую лекцию на тему “Кто есть кто в отделе”, научила по-настоящему курить, таская новенькую на черную лестницу, обучила опаздывать по “уважительным” причинам на работу, при первой возможности сачковать и т.д. и т.п., одним словом, адаптировала неоперившуюся к сложной жизни взрослых дядей и тетей, которой, банальность, но правда, не учат на уроках в школе, но которую ученики обязаны осваивать или во внеучебное время или, что значительно хуже, уже став великовозрастными.

Потекла рабочая жизнь, разрываемая выходными, праздниками, отпусками, которые начисто забываешь в первые же минуты следуемого за ними трудового дня.

Своего непосредственного шефа - небольшого, носатого, седого, бородатого, суетливого Бориса Ильича Фельда Лида забоялась с первого дня.

-Самое главное в нашем деле обвести Фельда вокруг пальца, - учила Лиду Наташа. - Этот еврей-ханурик сам не живет спокойно, черт бы с ним, это его проблема, но он отравляет жизнь и нам. Он делает все, чтобы отнять покой у нас, шести несчастных представительниц прекрасного пола разного возраста, которых злая судьба бросила под его начало. Этот старый еврейский козел заваливает нас всякой мурой. “Срочно! Срочно! - вопит как поросенок, дергается как обезьяна, доказывает с пеной у рта суперважность работы, а потом оказывается, что все это коту под хвост. Кому нужна вообще вся эта Асунизация - асенизация всей страны. Но ничего, я тебя и этому обучу. Самое главное - это делать вид и чтобы Фельд носа не подточил.

Благодаря школе Наташи Лида освоила искусство борьбы с начальником, в результате чего простои и перекуры почти не вызывали нареканий обманываемого шефа.

Саму работу Лида не переваривала, но посещала “присутствие” с удовольствием, находя отдохновение в интенсивном общении, то бишь болтовне с Наташей и еще 3-4 сотрудницами близкими по возрасту.

На четвертый год после окончания школы, пережив еще 4 неудачи на экзаменах в Гитис, под давлением специально переехавшей к ней пожить несколько дней мамы, Лида поступила на вечернее отделение Института Управления - просто потому, что ее мама была инженером-экономистом.

-В наше время без диплома нельзя. Диплом - это поплавок, который позволяет держаться на поверхности жизни. Время проходит, театр - это утопия, - подвела итог проделанного успокоенная мама и вернулась к своей семье, решив, что ее дочь от первого брака наконец-то пристроена.

Интимную жизнь Лида начала в конце 8 класса, когда была приглашена знакомым по даче матери студентом отметить в его компании 1 мая. Очень польщенная таким вниманием, Лида надела свое лучшее платье. Крутясь перед зеркалом, с горечью изучая размер талии, в который раз она давала себе обещание исправить неудовлетворительные габариты тела: “Вот сразу же, 3 мая сажусь на диету”.

Сначала Лида чувствовала себя не очень ловко: впервые в такой взрослой компании, единственная школьница среди студентов, да еще самая полная, но расслабляющее тепло хорошего вина вдохнуло в нее радостное возбуждение осознания себя совсем взрослой, тем более, что все собравшиеся и молодые люди, и девушки относились к ней на равных.

Лиде представилось, что все прекрасно: модно обставленная квартира, богатый стол, элегантное ухаживание Володи, веселые молодые люди, цветомузыка, танцы в полумраке… Наверное с тех пор как она стала фантазировать о театре, это был один из немногих моментов в ее жизни, когда она просто жила, а не воображала, как это все можно воплотить на сцене.

Когда все разошлись, Лида посмотрела на часы: “Ой, Володя, мне пора,” - не пошевелилась она в кожаном засасывающем кресле.

-Ты спешишь? Тебе плохо?

-Мне очень хорошо, но бабушка будет волноваться.

-Ну, сейчас, давай только на посошок, - Володя протянул Лиде наполненный до краев фужер.

-Что ты, так много, я и так пьяна.

-Ничего, я тебя на руках донесу.

-Смотри, я - тяжелая, - улыбнулась Лида, с удовольствием поглощая дурманящую жидкость.

Минут через пять она ощутила, что тело тяжелеет, голову туманит. “Что со мной, Воло…?” - с трудом прошептала, сделала попытку встать, но сознание кануло в чернильно-тяжелый мрак исчезновения…

-Где я? - дернулась Лида, возвращаясь из беспамятства. - Что же это? подумала она, всё больше и больше приходя в себя, - Мамочка! От последнего восклицания ее голый кавалер, раскинувший свои длинные прыщеватые члены поверх одеяла, проснулся: “Чего распищалась, дура?” - грубо и резко бросил он, взглянув на часы, - Рано еще, спи, лягушка”.

-Зачем ты это сделал? Мамочка, зачем? - заплакала Лида.

-Ты что, совсем дура? Который год менструируешь? К мужику идешь, небось. Ты что думала, мы будем книжки со стихами про любовь читать или спокойной ночи малыши смотреть?

-Но зачем же так? Зачем так по-подлому? Низко. Я ведь была девочка, я думала… - плакала Лида.

-Индюк думал. Ерунда. Все через это проходят. Радуйся, что безболезненно целку сломали, под анестезией, а то страшно, писку сколько, а ты вырубилась и все. Операция под общим наркозом. Немного снотворного, немного транквилизатора. Как говорит мой знакомый доктор - нейролепанальгезия. Так-то, ломка целки, то бишь дефлорация, по-научному, а не хухры-мухры в подворотне. Скажи мне большое спасибо, что лекарства тебе достались бесплатно. С тебя еще причитается за порчу моих постельных принадлежностей. Что я теперь скажу маме? Ай-ай-ай, какой позор на мою седую голову.

х х х х Воспитывающая Лиду как родную дочь, бабушка хотела рассказать все матери, подать в суд, написать в его институт, но Лида категорически возражала: “Зачем? Дело сделано, ничего не вернешь”. Про себя она добавляла: “В конце концов, я сама пошла, никто на аркане не тянул… Развращение несовершеннолетних…, но таковой я себя уже не считаю. Да и вообще, возиться в такой гадости как допросы, следствие, судмедэкспертиза, суд… ну, нет…

Только мерзкое чувство грязи не покидало Лиду несколько месяцев и горькое недоверие к людям тяжелым осколком осело где-то на дне ее души. Но спасибо времени (совсем непродолжительному, кстати): растворенные буднями, и чувство притупилось, и недоверие испарилось. Неожиданно Лида подумала: “Я знаю, что чувствует изнасилованная. Может быть, действительно, так лучше: бояться нечего, сохранять нечего”.

В 9 классе был разыгран продолжительный роман с соучеником, завершившийся абортом. Уже на гинекологическом кресле в самом начале наркоза, в полубреду Лиду охватило знакомое чувство отвращения, к которому прибавились боль и страх перед болью и перед чем-то надвигающимся, неумолимым и безжалостным. Затем началось первое гинекологическое заболевание. Всё это вместе почти на три месяца отбило у Лиды всякое влечение к лицам противоположного пола. Провал в Гитис и встреча с опытной во всех отношениях и смыслах Наташей внесли новую струю во все сферы жизни Лиды, не обойдя должным вниманием вопросы секса. По совету подруги Лида поставила себе спираль.

-Спиралька - это то, что нам надо, - весело чирикала Наташа, вольготно расположив богатый зад на теплом подоконнике, уперев ногу в батарею, стряхивая пепел на пол лестничной площадки. - Я сама пару раз подзалетала. Тяжело жить женщиной, а теперь хоть бы что, тьфу, тьфу, тьфу - фир`ма гарантирует.

х х х х х х В построенных Лидой воздушных замках заводились красивые романы с нежным обхождением и страстными ухаживаниями… В серой и холодной действительности она напарывалась на мимолетные связи, про которые один из партнеров заметил: “Половая близость - еще не повод для знакомства”. Желая мужского внимания, не представляя себя без него, Лида мало стремилась к сексу, да только так уж устроен мир или мужчины, с которыми она встречалась или, с которыми ее сводила судьба. «Хочешь рядом мужчину – плати ему телом,» - тоскливо думала она. Подобные отношения не удовлетворяли физиологического влечения, которого возможно и было-то совсем немного еще меньше - эстетическое чувство. -А если у меня оргазм? – тоскливо думала Лида, выискивая малейшие признаки этого загадочного и столь желаемого явления, - наверное, если и появлялся, то крайне редко и как-то весьма хило. И в этом мне не везёт…

Лида все больше и больше грезила полюбить кого-нибудь по-настоящему. Но как это сделать? Очень просто, как героиня на сцене, необходимо только определить какая. Когда-то она мечтала сыграть роль Жанны д`Арк, но при чем здесь любовь? Прочитав о Модильяни, Лида была потрясена смертью его последней любовницы 19-летней Жанны Эбюртен, покончившей с собой после смерти от почечной недостаточности 36-летнего художника. «Если - это любовь, то что такое безумие?» - подумала она.

Естественно, что Лида обсуждала этот животрепещущий для неё предмет со своей закадычной подругой Наташей.

-Женщина, отдающая свою жизнь мужчине - набитая дура, - решительно заявила приятельница во время одного из перекуров. - Я таких не понимаю и презираю. У каждого человека своя, уникальная, ни с чем несравнимая жизнь и отдавать ее кому бы то ни было, кому-то дерьму в штанах, в которых что-то болтается - страшная безмозглость.

-Наверное. У меня свои цели в этом мире, - согласилась Лида.

-У всех свои цели. Уж если любовь не выгорает, то мы обязаны использовать мужчин по назначению…

-Это как?

-А вот так.

-Мужчин надо использовать по назначению, - рассмеялась Лида.

-Да, да, именно так. Они нами пользуются, как хотят, без всякого зазрения совести, которой у них-то и нет совсем. Знай, Лидок, мир устроен по принципу: око за око, глаз за глаз, зуб за зуб. Всё остальное обман.

Хххххх Годам к 22 у Лиды появилась все возрастающая потребность в общественно одобряемом социальном статусе женщины, имеющей в паспорте штамп о законном браке. Лида хотела мужа как хотят его самые обычные, без всяких претензий на что-то сверх женщины и кроме того, хотела мужа, чтобы сыграть роль жены.

-Жена - это хорошо, - кивала головой Наташа, - но, конечно же, современная, не обремененная домашними заботами.

-Может быть, я даже хочу ребенка: женщина должна знать, что такое роды и вообще, наверное, мне пора познать материнство.

-Трахальщик на ночь - это раз плюнуть, а вот чтобы кто-то под венец отвёл, - вздыхала Наташа.

-Никто даже не хочет долго встречаться. Почему? Не уродка ведь я, - состроила горькое и печальное выражений лица Лида. - Какие образины повыскакивали, почему мне так не везет? Я - толстоватая, но сколько намного жирнее меня, взять хотя бы из нашего класса, давно повыскакивали замуж.

-Давно известно: не родись красивой, а где взять счастье?

х х х х Годам к 25 тоска по успешной роли в пьесе семейной жизни достигла уровня одной из основных жизненных потребностей, что не мешало прежним путем общаться с мужчинами. Пправда теперь это носило окраску поиска спутника жизни, сохраняя, как всегда аспект изучения жизни. Кавалеры проскакивали мимо один за другим, а жениха все не было.

-Да, есть ли у меня страсть? – по-прежнему частенько задумывалась Лида на досуге, - не знаю. Я вообще не уверена достигла ли хоть с кем-нибудь оргазма? Скорее всего, нет. Неужели я фригидная? Как обидно, - думала она, советовалась с Наташей, обращалась даже к врачу-сексопатологу. Но тщетно, так страстно желаемое переживание не приходило или, вроде бы возникнув, вызывало сомнения.

х х х Наташа заболела гонореей. “За что же у меня такая подлая судьба? Почему такая напасть? - горько сетовала пострадавшая. - Какие же мужики гнусные ничтожества. Вот, почитай, будь умнее, заведи себе какого-нибудь солидного мужика, если уж нас с тобой никто замуж не выхватывает, - протянула Наташа Лиде популярную книжку врача-венеролога о дурных болезнях. - Эх, знала бы я раньше. Хотя хорошо хоть не сифилис и то, Слава Б-гу ”.

После прочтения брошюрки, рассказавшей об опасностях случайных связей, после неудачи Наташи и ее причитаний, Лида решила взять в стабильные любовники и надолго, точнее, на требуемый период, какого-нибудь солидного женатого мужчину, не прекращая при этом, поисков спутника жизни среди молодежи.

Именно в этот момент Костровский подумал, что он случайно сел рядом с Лидой, а слова Карноухова всколыхнули ее мыслью: “Буду жить с ним. Может быть, в этом есть перст судьбы. Он меня давно любит, я его тоже полюблю, пока не найду кого-нибудь для брака”.

х х х х Мечтая о стройной, умной, “музыкальной”, грудастой блондинке, Костровский всегда стеснялся девушек, считая себя некрасивым, неуклюжим, лысым (терять волосы он начал еще в школе) тугодумом. Отношения с женщинами не клеились. “Мой синий чулок,” - называла мать своего единственного сына. - Буду я когда-нибудь бабушкой или так и умру без внуков?”

Женился Михаил поздно, в 31 год, когда мать познакомила его с неинтересной, 30-летней особой. «У Ларисы - замечательный характер, - объяснила любащая мама своему не очень уже молодому сыну, - а как всем хорошо известно, какой прок в красоте, не воду с лица пить».

Скрепя сердцем, Михаил создал семью: давила долгими и нудными уговорами мама, да и возраст давал о себе знать. Кроме того, он почти всегда уступал длительным уговорам, даже если в начале придерживался совсем другой точки зрения.

Медовый месяц Костровского прошел в тягостных раздумьях: “Зачем мне это все надо?” Но предпринимать решительные шаги было неудобно, во-первых, а во-вторых, жалко Ларису, в конце концов, она не виновата, что уродилась такой, и в-третьих, он не привык действовать быстро, каждый шаг тщательно обдумывал, иногда до тех пор пока вообще не пропадала необходимость или возможность совершать его.

Вскоре, несмотря на свой довольно уживчивый характер (так всегда думал он), Михаил так поскандалил с матерью Ларисы, что если бы не пожарные меры родственников - размен квартиры - то развод был бы неминуем. Так полагал Михаил, вынужденный посещать тещу, после переезда на новую квартиру. Но некоторое время спустя он начал считать, что, скорее всего, не поможет ему выжить с Ларисой даже раздельное проживание… Только в это время жена забеременела.

Родился сын, которого Михаил полюбил с первого взгляда и начал посвящать малышу почти все свое внерабочее время. Он даже предположить никогда не мог, что будет так любить своего ребенка. Если с первого дня семейной жизни, точнее, с первой брачной ночи Костровский задумался о разводе, постоянно заглядывался на проходящих мимо женщин, обдумывал варианты, искал какой-нибудь уважительный повод - эх, не смог он воспользоваться скандалом с тещей, опоздал, то появление сына заняло все его мысли и чувства. Михаил не спал ночами, купал, поил, кормил (жена, как многие современные женщины, выполняла эту физиологическую функцию не больше месяца), гулял, возил в бассейн на плаванье, фотографировал, стараясь запечатлеть каждый момент любимой жизни. Сын изменил отношение Костровского к жене - она приобрела статус необходимого придатка своего малыша. “Кажется, и в этом случае сработало правило “стерпится - слюбится” - подвел промежуточный итог своей жизни Михаил.

Другие женщины, как и прежде, продолжали теоретически занимать его, но если в юности мешала робость комплекса неполноценности, то теперь он объяснял свою бездеятельность страхом потерять сына. Юношеская мечта о любви королевы-красоты навсегда умерла в далеком прошлом.

х х х Провожая Лиду домой, хмельной вином, морозным воздухом, поцелуями, но более всего самим вниманием, Костровский болтал безумолку, подсознанием ощущая, что ей с ним хорошо и интересно. Когда Михаил замолкал, говорила Лида. Она поведала в красочных выражениях о своей нескладывающейся актерской судьбе (кто бы мог подумать, что за перфоратором сидит такой человек), с вдохновением читала отрывки из любимых ролей, любимые стихи: Пушкин, Байрон, Тютчев, Есенин.

На пороге ее дома, после поцелуя продолжительностью в вечность, он вдруг взглянул на часы и вспомнил о семье: “Прости… уже того… пора бежать” и растворился в холодной предновогодней ночи.

-Дурак, - раздраженно думала Лида, поднимаясь на лифте на свой третий этаж, - тряпка. Взрослый мужик - целоваться не научился. Даже не трахнул. Мужик тоже мне. Любой сопляк даст ему 100 очков форы. Ну, и мужички пошли нынче, такое дерьмо.

В постели Лида думала: “Не послать ли его к черту? Зачем он мне нужен? Старый, лысый мудак… Но кто взамен?” Она перебрала всех возможных кандидатов, ничего приличного. Вишневский? Но его захватила Татьяна. Тоже ягодка. Мало ей мужа, так еще одного мужика захомутала…, но связываться нет смысла. Кроме того, Вишневский почему-то меня на дух не переносит. Непонятно только за что? Хотя при желании можно бы, но зачем? Тем более этот тост. Нет, тут что-то есть. Это - судьба. Все-таки он мне нужен, полюблю его, буду жить с ним - гарантия здоровья, а соплякам - фиг, пока не поведет под венец”. Как говорит Наташка: “Мужчина нужен женщине, как лекарство для поддержания здоровья”. Костровский меня чем-то привлекает. После всех этих нахалов, которые с первой минуты лапают и лезут в трусы, не исключено, что он нравится мне своей детской застенчивостью и неопытностью, они так не вяжутся с его паспортным возрастом. Да, и вообще, несмотря на лысину, он - довольно симпатичный” - подвела она некий межеумочный итог.

Как обычно мысли Лиды перескочили на второй - самый важный для нее предмет - место в жизни. Лиду не удовлетворяла не только роль оператора, хотя она была пересажена с перфоратора за дисплей недавно купленного компьютера, но и грозившее ей в самом скором времени положение дипломированного инженера. На 4 курсе она осознала, что институт не кончит.

С самого раннего детства, с которого, как она думала, сохранены первые воспоминания, исключая несколько лет школы, напоенные мечтами о музыке, Лида грезила стать актрисой. Всю свою жизнь она рассматривала как репетицию перед настоящей ролью на сцене. Жить - это значит играть, представляться. Отовсюду, из любого жизненного эксперимента Лида хотела черпать сценический опыт. Всё и все: разговор с подругой, экзаменационные страхи, любовные игры, страх и боли абортов и так далее и тому подобное давали ей чувство и знание как это воплотить в действительной игре. Поступление в институт, после 4-х провалов в Гитис, может быть тоже шаг для воплощения на сцене. Очень часто сама Лида не знала: играет она на своей внутренней сцене или на самом деле существует “взаправду”? Мечта о сцене переплелась с мечтой о муже, может быть тоже нужном для получения из первых рук информации о бытье замужней женщины. В этом вся ее жизнь, вся цель ее существования на Земле.

Долгие часы она валялась на кровати или диване погруженная вся в свои грёзы о будущей необычайной карьере актрисы. Она должна стать великой актрисой, которую будут помнить века.

Отношения с людьми Лида пыталась строить на двух, казалось бы, несовместимых принципах: холодном расчете, оценивающем каждую мелочь и необузданном, неконтролируемом ее влечении или отталкивании. С холодным расчетом что-то не очень получалась. Этому ее учила мама, во время их, мягко говоря, не очень частых и весьма недлительных встреч. Она пыталась анализировать, оценивать взвешивать, как учили, но все время что-то не вытанцовывалось. Симпатии же или антипатии принимались безоговорочно, не требовали никаких доказательств. Хотя иной раз она и путалась: идет ли речь о расчете или о влечении, в котором она сама себя убеждала.

Ни одна из основных потребностей Лиды не находила своего разрешения. Годы меняли календари, она вдруг обнаружила у себя седой волос, испытала почти ужас, вырвала его, схватив за компанию несколько нормально окрашенных, и зарыдала навзрыд.

После этого, частенько вспоминая, лежа в постели, свою жизнь, особенно среди предсонных, выползающих из всех темных углов бессознательного чувств и воспоминаний, Лиду особенно расстраивал этот седой волосок. Один единственный, начиненный вместо пигмента воздухом волосок вызывал у нее иной раз намного более сильную горечь, тоску и отчаяние, чем одиночество и неудачи.

х х х х х Костровский открыл дверь. Он надеялся, что жена уже спит, но его хлестнула очередь вопросов: “Почему так поздно, Миша? Что случилось? Где ты был?”

На ходу раздеваясь, он прошел в комнату. Одетая жена сидела на стуле возле стола перед открытой, перевернутой ввех ногами книгой.

-Что же она такая противная? - подумал Костровский, взглянув на широкое, мясистое лицо, большой нос, прилизанные волосы, корявую, тощую фигуру в нелепом мышиного цвета платье.

-Что ты молчишь? Где ты был?

-Где был, там уж нет, - пробормотал Михаил, жалея, что не остался у Лиды, которую он представил обнаженной, с рассыпанными русыми волосами по манящим плечам.

-Что ты бубнишь себе под нос? Я ничего не понимаю.

-Вино, водку пил, - продолжал бормотать Михаил.

-Ты что пьян?

-Ты же знаешь, мы сегодня отмечали с ребятами Новый Год.

-Вы это делаете 10 лет, но никогда так поздно.

-Сегодня задержались.

-Почему ты не позвонил? Я себе места не нахожу.

-Плохо ищешь.

-Что? Что?

- Задержались.

-Все?

-Конечно. Не с компьютерами ведь я встречал - они еще не до конца разумные, они, как пишет “ЛГ”, “компьютер - пьющая компания”.

-Я звонила Петру, он давно дома.

-Ты меня проверяешь!? - от вина, вины, смущения закричал Михаил. - Может быть ты посадишь меня под домашний арест, черт подери…Да?

-Тише, пожалуйста, разбудишь Сашеньку.

-Костровский прошел в комнату сына, увидел освещенную заглянувшим в окно светом луны ручку ребенка, услышал сзади тихое всхлипывание, почувствовал тошноту и боль - не разобрал только физическую или душевную, испытал жгучий стыд за всё происшедшее и происходящее.

Утром за завтраком Михаил решил, что жена знает всё. Он не смотрел ей в глаза, смущался, краснел, думал: “А собственно говоря, что она знает? Что произошло? Отчего столько шума? Ну, и что, поцеловал девчонку, стоит того, устроила истерику?”. Не допив чаю, убежал на работу.

Стиснутый плотноупакованными зимними телами, в душном вагоне метро, Михаил вспоминал вчерашнее. Впервые в его жизнь вошла интересная, молодая женщина, почти девушка, намного младше его. “Неужели я ей… не совсем того… безразличен? Но какой может быть во мне толк? Не очень, мягко говоря, молод, внешность… ребенок… Таким путем я могу его потерять, а ведь собственно говоря, что есть у меня в жизни реального кроме сына? Что вообще у нас у всех есть в жизни кроме детей? Не будь его…, но это единственное существо, кроме мамы, которое я люблю. Лида, не знаю, что она от меня хочет? Нет, лучше для всех поставить точку, пока не поздно. К хорошему это не приведет. Но, черт подери, почему же у меня так щемит в груди и почему я так хочу её, как никогда никого в жизни не хотел? К чему это приведёт? А какая разница? К хорошему! Уж если в юности я не смог… отведать, как все нормальные мужчины, то сколько мне осталось? Приведёт - не приведёт. Куда вообще всё ведёт?”

Около 11 часов, когда Костровский, сидя за своим столом, копался в схемах устройств, за которые он отвечал, в комнату инженеров зашла Лида: “Миша, пошли, покурим”.

Он не курил, лишь изредка, после выпивки, баловался сигаретой, поэтому хотел ответить, что не курит, не видит в этом никакого смысла, но, пробурчав нечто невразумительное, резко вскочил со словами: “Если не на долго”. Сидевший рядом его начальник Вишневский удивленно взглянул на своего друга-подчиненного и молча пожал плечами.

С тех пор самое меньшее 3-4 раза в день Лида уводила Михаила “курить” на черную лестницу, редко используемую по своему основному назначению. Тесёмкина на самом деле курила. Костровский курил пассивно и они болтали до тех пор, пока не прибегала с криком Наташа: “Лидка, дура, тебя Пфельд ищет-рыщет”, или не приходил непосредственный шеф Костровского Петр Ильич Вишневский и спокойно заявлял: “Миша, ты там кое-что недоделал, - или. - Миша, ты знаешь, там кого-то к телефону и мне кажется – это тебя”.

х х х х Костровский и Вишневский окончили один и тот же институт, были распределены на вычислительный центр, в котором к тому времени уже почти 15 лет регулярно проводили по 8 часов в день. Правда, Костровский, не переваривающий писанину, незаметный начальству, дорос лишь до старшего инженера, а хваткий Петр Ильич возглавил лабораторию. Свои деловые отношения они дополняли дружескими: отмечали вместе с семьями праздники, дни рождения, иногда вместе ездили в отпуск. Естественно, ожидая мужа в тот предновогодний день, Лариса, прежде всего, позвонила Вишневскому.

х х х х Стремглав растаяло несколько месяцев. Лида продолжала усиленно перекуривать. Михаил “на дармовщинку” делил с ней наверное половину никотина, прочие канцерогены и совместное удовольствие от общения. Затем этого Лиде показалось мало и она начала ходить вместе с инженерами обедать. Зато после работы они не встречались: Костровский трусливо сбегал домой, предчувствуя опасную непредсказуемость дальнейшего развития событий, при столь явной предсказуемости ближайших. Лида свою “жертву” не преследовала. Лишь один раз она предложила пойти в кино, услышала в ответ трусливое бормотание и решила: “Всему свое время, все должно созреть”.

Если честно, то она сама частенько не понимала, зачем она это делает? Надо ли ей это? Чего же она хочет от этого мужчины средних лет?

Подходил очередной праздник обязательно отмечаемый в отделе - 8 марта. Возбужденные предстоящим отдыхом, напоенные грядущей весной, мужчины и женщины отдела предвкушали любимый ритуал. Костровский тоже с нетерпением ожидал минуты расслабления, когда в шуме, застольных звуках, тостах Карнаухова хоть на несколько мгновений освобождаешься от суеты сует будней, сливающихся в сплошную, почти не различимую ленту повседневности. Но не успели собравшиеся “проработать” и пары тостов, как Лида попросила Михаила: «Выйдем на минуточку».

-Проводи меня, пожалуйста, домой, у меня голова раскалывается, - прошептала она в коридоре голоском тяжело больной.

Большая часть пути прошла в натянутом чем-то непонятным, чреватом молчании под аккомпанемент тяжелых вздохов Лиды, в ароматных парах кем-то провозимой селедки. Рассматривая двух пожилых женщин, Костровский прислушался к их разговору.

-Вы давно видели Иду Исааковну? - спросила дама в пальто отороченном серым воротником свою спутницу в зеленоватом манто и с яркой раскраской губ.

-Вы разве не знаете, что она умерла?

-Боже мой, а что такое?

-Что-то в груди, наверное, рак. Сейчас это так модно. Причем у нее был самый злой рак - самка.

-Да что вы говорите, - всплеснула руками дама с серым воротничком, широко открыв рот от удивления.

-Да, да. В своих последних открытиях ученые открыли два вида рака: рак-самец и рак-самка. Рак-самец еще ничего, можно выжить, а рак-самка - это всё, это - страшный конец.

-Боже мой, чего только не откроют.

-Вот еще одно открытие: лечение рака авиационным керосином. Это не только лечение, но и лучшая профилактика. Пейте по одной чайной ложке в день.

-До еды или после?

-Во время, - почти вмешался Михаил, с трудом удержав себя от этой неделикатности.

-Это зависит от состояния вашей системы мунитета…

-Какую чушь несут люди, - подумал Михаил, выходя из вагона.

-Ты слышал о раке? - спросила Лида. - До чего же люди… Моя соседка однажды выдала. Зашла ко мне за какой-то ерундой типа открывалки и глубокомысленно, с таким серьезным видом заявляет: “Я тут давеча думала, после прочтения целого ряда книг, как много в русском языке слов из греческого языка, а мы происходим от обезьяны”… Может быть, зайдешь? У меня никто не кусается, тем более, что никого и нет.

Лида жила в однокомнатной квартирке, оставшейся ей после смерти бабушки в единоличное владение.

-Проходи, проходи, туфли можешь не снимать. Уже снял, возьми вон те тапочки, - проскочила она вперед.

Костровский попал в небольшую, почти квадратную комнатку. Её типичная обстановка принадлежала представителю зажиточного городского класса советского общества середины семидесятых годов ХХ века: сервант, книжная полка, пианино, стол, софа, телевизор, несколько стульев, на стенах портреты звезд мирового кинематографа, Есенин. Обнаружилась, правда, и существенная особенность, отличие, очень заинтересовавшее Михаила - акварели хозяйки.

-Ерунда, не смотри даже, школьная мазня. Давай выпьем.

-А как твоя голова?

-Лучше. После воздуха мне всегда лучше. Там в вашей комнате уж очень душно.

Лида достала бутылку коньяка, рюмки, принесла с кухни яблоки, лимон, пирожные.

-Ты хорошо живешь, - промямлил Костровский, закусывая коньяк лимоном.

-Отлично. А ты ничего не понимаешь, - разглядывала Лида мир сквозь заполнившую рюмку жидкость благородного окраса. - Отлично. Я думала ты проницательнее, тоньше. Осуждать человека очень легко, особенно когда ничего о нем не знаешь.

Михаил закашлялся, может быть, поперхнулся: “Почему осуждать? Кто осуждает?”

-Какую музыку ты любишь? - встала Лида.

-Ты сама играешь?

-Немного. Когда-то я мечтала о карьере пианистки, кончила музыкальную школу, поступила в училище и сломала руку. Быть плохой учительницей музыки бездарей - зачем? Тем более пианистка во мне все время боролась с актрисой и вот, инженер-экономист через год вылупится из оператора. Хочешь Баха? У меня много пластинок. Когда мне грустно или плохо, или хорошо я люблю слушать Баха. Наверное, я завидую ему - он смог создать такое, а все мы лишь копошимся в какой-то ерунде…

-Нет, сыграй что-нибудь сама.

-Тогда… слушай Шопена.

-Тепло от алкоголя, смущающие душу звуки, полумрак погрузили Михаила в удивительное, необыкновенное, никогда прежде не испытанное им чувство умиротворения, растворения в чем-то огромном, бесконечном, которое может быть и есть настоящее счастье, а то и намного большее…

-Отключился я, - встрепенулся он, разрушая кружева обволакивающей неги.

Лида закончила, склонила голову, устало опустила руки на колени, застыла, русые волосы матовым отливом упадали на плечи. Тишина звучала, как последний аккорд пропавшей мелодии. Костровский с трудом встал, тяжело, медленно шагая, проделал эти полтора метра, взял Лиду за плечи и, опускаясь на колени, поцеловал ее душистый затылок, прорвался сквозь золотистый водопад и припал к теплой, пульсирующей шее.

-Потанцуем, - предложила Лида, выключила ночник, поставила тихую, западную мелодию и их тела сплелись…

-Что ты ищешь?

-Часы.

-Возьми такси, а то и в это раз тебе попадет из-за меня.

-Откуда ты знаешь?

-Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять это. Остановка возле универсама. У тебя есть деньги? А то возьми мои.

-Спасибо тебе за все, за все, за все, - покрывал Костровский ее руку поцелуями…

х х х х х -Опять ты задержался, - встретила Михаила его противная-противная жена, показавшаяся сегодня до безобразия отталкивающей, хуже, чем всегда.

-А ты опять звонила Петру?

-Да.

-Черт подери, - взвыл Михаил, - ты делаешь из меня посмешище, какого дьявола, я…

Жена уже издавала жалобные всхлипывания в комнате сына.

-Сделала из меня комнатную собачку. Сама - бревно, ни кожи, ни рожи, ни сиси, ни писи. Почему я должен мучаться всю жизнь? Где это написано? Кто велел? Нет таких правил, нет таких законов, - зло и пьяно думал он, ворочаясь в столовой на диване. - Брошу ее к черту. Навязали на мою голову, - но тут он вспомнил сына, болезненная волна разлилась в груди, мучительно заныло в висках. Его детство изуродовала безвременная кончина отца. Потому сейчас он не мог пожертвовать почти материнской любовью к сыну, - моего Сашку я должен видеть каждый день. Без него моя жизнь превратится прямо в какую-то нелепую тень промелькивающих абсолютно напрасно дней. Но как я могу продолжать с его матерью? Кто знает, что такое любовь? Разве я виноват, что меня все сильнее и сильнее тянет к этой молодой женщине, такой не похожей на остальных. Она как чудо упала на меня - представительница другого мира. Я ведь еще не верю. Я просто поражен. Можно только удивляться, что она обратила свое внимание именно на меня - лысого, женатого мужчину средних лет. Восьмое чудо света, да и только. Что делать? Эх, вернуть бы время…

Костровский забылся тяжелым сном, оставившим утром противную отрыжку, головную боль, замешательство и муторное предчувствие. Он проспал - жена не разбудила.

На работу Михаил приехал на два часа позже: хорошо, шеф - свой человек. Не успел он сесть за рабочий стол, как вошла Лида, позвала покурить. Как загипнотизированный он встал, чтобы повиноваться, но Вишневский не выдержал: “Миша, подожди, разговор есть”.

-Он сейчас вернется и наговоритесь, - улыбнулась Лида, как показалось Вишневскому, нагло.

-Ну, нет, - взорвался почти никогда не выходящий из себя Петр, - ты выйди, а у нас разговор.

Разворачиваясь и пофыркивая - так воспринял издаваемые ее звуки Петр Ильич, Лида хлопнула дверью - и это было его восприятием происходящего.

-Н-наглая тварь. Т-ты совсем обалдел. Сядь. Подышишь смрадом в другой раз. Что ты себе думаешь? Взрослый мужик, отец семейства, увлекся девчонкой-б. Ладно бы…

-Знаешь что, не смей, это низко, ты ее не знаешь, ты не знаешь, что она за человек, это, это низко да…

-К сожалению, знаю, очень хорошо знаю, все знают, один ты не знаешь или не хочешь знать. Скажи мне кто твой друг: Наташенька одна чего стоит.

-Перестань, при чем здесь Наташка?

-При том, все при том. Тебя опутала наглая девка. Ладно бы трахал ее в своё удовольствие, черт с тобой, если подцепить не боишься, но ты потерял голову. Посмотри на себя.

-Не смей называть ее девкой…

-Девочкой она уже и сама не помнит когда была. Лариса звонила мне, плачет, где Миша? Что с ним? Почему он так изменился? Что я могу ей сказать?

-Ты скажи ей как трахаешься с Татьяной, может быть и твоя жена услышит, а то больно чистый.

-Хорошо. Не ожидал. От всех ожидал, а от тебя не ожидал. Ты ведь прекрасно знаешь, я тебе жаловался. Во-первых, Татьяна - серьезная замужняя женщина с ребенком. Во-вторых, ты ведь прекрасно знаешь, что я по-мужски ощутил… некоторую слабость, что-ли. Мне надо было проверить себя и жену, для чисто медицинских целей проверить. Так мне доктор прописал: кто виноват? Я или жена? Проверил, ведь все бывает, это совсем другое дело.

-Вот не знал, что тебе на неё выписали рецепт - то что доктор прописал (где мне найти такого доктора?). Надо же уметь так пристроиться. Ага, а получил ты ее в аптеке, принимаешь до еды или после?

-Это без разницы. Не осли. Это - совсем другое дело. Сейчас мы просто получаем дополнительные ощущения, слегка украшаем жизнь, никому ее не отравляем, а у тебя - безумие, психоз, это плохо кончится. Ты потеряешь жену и сына. Ладно еще ради нормальной женщины, а то… Неужели ты думаешь, что нужен Лидке? Знаешь сколько там побывало.

-Перестань. У нас… ничего нет, мы просто… дружим.

-Ах, вы дружите. Как замечательно и трогательно. Еще Герцен открыл, что от дружбы между мужчиной и женщиной появляются дети.

-Тебе таких отношений не понять: ты лечишься, а Лида - умная, добрая, хорошая, не очень везучая девушка, точнее совсем невезучая.

-Девушка, - захохотал Петр. - Таких девушек…

-Перестань, ты – пошляк. Ей трудно найти человека: она - тонкая, образованная, музыкальная, читает английские стихи в подлиннике, играет на пианино…

-Ты - слепец. Нужна тебе дополнительная баба - это твое личное дело, но оглядись - куда ты катишься? Еще немного и ты потеряешь человеческую семью…

-Что значит “человеческая семья”? - перебил Костровский.

-Потом узнаешь. Мне только жаль Ларису и больше всего Сашку. Ты сам рубишь свой сук… Это твое личное дело, черт с тобой, хоть с кем, мне в конце концов плевать…

-С этого бы и начал, больно много развелось заботливых.

-Что мне говорить Ларисе? Надоело врать, но и это ерунда, ты - уже давно совершеннолетний. Для меня важно, что ты совсем забросил дела. Ты целыми днями торчишь на лестнице, программисты уже капали на тебя.

-Фельд, что ли?

-Если бы только Фельд. Т-ты перестал выполнять свою работу. Мне очень неприятно говорить тебе такие вещи, но ты меня довел. Уже болтают, что я тебе все позволяю как дружку. Так и говорят, что я тебе потворствую. Как ты будешь с Тесёмкиной - это твое дело, я больше слова не скажу, но я тебя очень прошу: не заставляй меня больше произносить подобные монологи по поводу работы. У тебя есть обязанности…

-Почему все на меня так влияют? Почему у меня нет никакой стойкости, никакого своего мнения? - думал Михаил тупо уставившись в чертежи. - Поговорил со мной три минуты, я ему что-то отвечал и вот, пожалуйста, я принял почти всё, что он мне наговорил. Как легко меня уговорить. Как легко мной управлять. Почему я такой бесхребетный? Почему я такой неуверенный в себе? Другие живут по принципу: “А мне плевать, мне очень хочется”. Я же всегда прислушиваюсь и меняюсь от разговора к разговору, от уговора к уговору... Я просто слабый и ничтожный человечишко…? Может быть я просто - трус. Я боюсь потерять работу, боюсь потерять сына, наверное, даже жену я боюсь потерять? Наверное, я просто боюсь перемен? А вдруг будет всё хорошо? У Сашки своя жизнь, еще немного и он уйдёт из семьи, а я останусь с ней один на один. Может я буду счастлив с Лидой? Где написано, что нам будет плохо? - Михаил вздрогнул, очумело огляделся, застыл на некоторое время.

-Эй, астронавт, - окликнул его один из сотрудников, - да ты уже на рабочем месте грезишь, - засмеялся он. - Что только женщины не делают с человеком.

-Нет, так нельзя. Нельзя принимать скоропалительных решений. Всё это очень серьёзно. Намного серьёзнее, чем мне это сейчас показалось. Не зная броду - не суйся в воду…

Примерно неделю Костровский держался стойко как оловянный солдатик, но натиск Лиды был неутомим. Видя, что друг и подчиненный сломлен, говорить с ним бессмысленно - не с кем - Вишневский решил надавить с другого боку: “Чего ты хочешь от Михаила?” - поймал он Лиду один на один в коридоре в конце рабочего дня.

-Тебе-то что?

-На вопрос вопросом не отвечают.

-А ты решил сыграть роль блюстителя нравственности.

-Какую роль играешь ты? Мало тебе парней, что ты срываешь замужнего мужика?

-Во-первых, женатого, а, во-вторых, мало. Еще вопросы есть? - Лида села в близстоящее кресло, перебросила нога на ногу и демонстративно закурила.

-Есть. В конце концов, вне работы - это ваше личное, но не таскай его так часто на перекуры, он не успевает работать.

-Я здесь при чем?

-Ну, ты даешь.

-Но не всем.

-В этом я не уверен.

-Что! Как ты смеешь? Я…

-Сиди. Ты его зовешь каждую минуту, стыдно просто.

-Он что, ребенок? Взрослый мужик, не захочет, не пойдет.

Петр Ильич понял, что сейчас взорвется, побелел, сжал кулаки, развернулся и пошел прочь.

Лида осталась одна. Вся спесь слетела с нее в мгновение ока. Она опала, тело вдавилось в кресло. Увидь кто-либо её сейчас, то решил бы, что какое-то тяжелейшее горе гнетет эту молодую женщину.

-Чего они все хотят от меня? Чего я сама хочу от себя? От него? Ну, на самом деле - зачем это всё?

х х х Отношения Костровского и Тесёмкиной, чуть не с той встречи Нового Года стали достоянием самой широкой общественности отдела, тем более, что Лида их демонстрировала, а покорного Костровского нёс гребень волны: может быть на скалы, а может быть и на берег счастья. Вскоре их начали величать жених и невеста, а потом одна из программисток вспомнила тост Карнаухова, поцелуй и посчитала, что они уже давно муж и жена. Непрерывные насмешки и шпильки сопровождали “молодую пару”, ставшую притчей во языцех местных зубоскалов. Некоторые, из самых рьяных, даже утверждали, что своими собственными глазами видели на черной лестнице в самый разгар рабочего дня разнообразнейшие позы половых актов Костровского и Тесёмкиной.

Михаил перестал ходить обедать в столовую вместе с инженерами, а был присоединен к группе Фельда, устраивающей трапезы из домашних припасов и с тех пор, если не торчал на лестнице в виде сопровождающего лица, то сидел в комнате перфораторщиц недалеко от объекта поклонения.

-Пропадет мужик, ни за понюшку табаку пропадет, - пожаловался Вишневский их многолетнему сослуживцу - Аркадию и попросил его провести беседу.

-Любовь - очень зла, полюбишь и самого паршивого козла - пустое дело, но я попробую, жалко парня, - вздохнул Аркадий и исполнил обещание.

Он поймал влюбленного в полутемной комнатке инженеров и тут же взял быка за рога: “Миша, ты можешь на меня обижаться, но я тебя знаю не первый год, надеюсь, что и не последний и я хочу тебе только добра. Оставь ее, Миша, пока дело не дошло до беды, оставь. Протри глаза, посмотри только, куда ты попал, куда ты влип. Речь идёт о скверной девке. С кем она только не спала…Ну, да ладно, хочешь переспать с ней - переспи, но не воспринимай её всерьёз. Есть женщины, которых абсолютно противопоказано воспринимать серьёзно. Это чудовищное преступление - воспринимать их серьёзно. Это несерьёзно воспринимать их серьёзно. Проснись! Ку-ку. Самое последнее дело - это потерять голову из-за юбки, из-за самой достойной, если есть среди них таковые, допустим. Но это совсем не тот случай, ” - начал выходить из себя Аркадий, по выражению лица Костровского, поняв что все его старания как об стенку горохом. Закурил даже, хотя два года назад бросил, положил таблетку валидола под язык.

Костровсикй молчал, улыбался, хмурился: “Тебя Петр подослал?” Спросил и подумал: “Они все правы, а я… Неужели не прав? Опять меня уговорили”.

-Дело не в Петре, мне тебя жалко, чудо ты гороховое.

-У нас чисто дружеские отношения, - неуверенно начал Михаил. - Лида - лучшая девушка, встреченная мной в жизни, на пианино играет, поэтому - самая несчастная. Всяким дурам легко, а людям чувствующим, с головой, занять ( или лучше сказать, найти) свое место в жизни очень сложно.

-Ну, ты сам подумай, голова садовая, кроме всего прочего, девица-то перезревает, ей муж нужен (мужиков навалом, а вот в ЗАГС оттащить - это проблема), а ты про какой-то рояль талдычишь...

-Про пианино…

-Тем хуже. Разведет она тебя с женой и сыном, но жить с ней ты не сможешь, у нее все на фейсе написано. Только ослепленный слепец может нести такую ерунду как ты. И учти, ты нарушаешь одно из золотых правил жизни: не трахайся ни с кем с работы – это чревато.

Последняя психическая атака заставила Михаила подумать: “А на самом деле, девушка относительно в возрасте, не теряет ли она со мной время?”

Вечером он высказал Лиде свои опасения: «Понимаешь, ну, как бы это тебе сказать, я как бы это боюсь, что ты, вроде бы теряешь со мной время».

-Я тебе надоела?

-Что ты, Б-г с тобой, но пойми, я люблю сына и без него не смогу. У тебя получается, ну… странное что ли, не совсем приятное, для тебя положение…

-Скажи проще - любовница. Тебя коробит, а мне может быть все равно, лишь бы ты был со мной… Это - результат агитации твоих лучших друзей или, что ты тянешь, скажи просто: “Давай прекратим, ты мне надоела”.

-Ты меня не понимаешь: я разорван между тобой и сыном, я боюсь потерять вас обоих, но наверное...

-А если я рожу сына? - вдруг перебила его Лида.

Костровский обалдело оглянулся. Такой простой вариант никогда не приходил ему в голову: “Так, так будет… совсем иное… я не знаю, а как Сашка?

-Не бойся, Миша, я пошутила. Мне от тебя ничего не надо, потому что… тебе не понять… я тебя… люблю… Мне не нужна официальность, меня все устраивает, пусть хоть изредка, но ты мой… Неужели нельзя быть с человеком, не требуя от него никакой другой выгоды, кроме самого общения? Почему все такие торгаши? Почему все за всем ищут и находят тайный смысл, умысел, куплю-продажу, даже где их нет. Я так не хочу.

На следующий день, секретничая с Наташей, Лида говорила: “Надоел мне мой лысый старикан хуже горькой редьки: зануда, дурак, как мужчина - дерьмо. Чего я с ним вожусь?”

-А на самом деле, чего ты с ним цацкаешься? - кивнула Наташа.

-Действительно, когда я настоящая? - подумала Лида, сделала затяжку и продолжила, - Знаешь, наверное, жалко человека. Он каждый раз валяется на коленях, упрашивает. Мне трудно так сразу порвать, тем более, в общем, мужик он неплохой: душевный, чистый какой-то, может до него я таких и не встречала. Жалко мне его, очень жалко, хотя от жалости я тоже устала… Хороший он…

-Ты чего доброго и взаправду в него втюрилась? Тебя сам черт не разберет, - подвела итог Наташа.

-Я сама себя не всегда понимаю.

-Скажи лучше: никогда.

х х х Костровский жил меж двух огней. Он потерял сон, приобрел раздражительность, начал срываться по любому поводу, даже на сына наорал первый раз в жизни, несправедливо, до слез. Лариса плакала, жаловалась Петру, его жене, матери, говорила, что так жить нельзя, она уйдет.

Таким нехитрым образом семейная жизнь Костровских полетела под откос. Все отношения с женой были прерваны. Отправив сына в пионерский лагерь, она ушла жить к матери.

-Это развод. Чтобы там ни было, с сыном я буду видеться. Начинать бракоразводный процесс по своей инициативе я не хочу. Если же подаст Лариса, то что делать, значит так тому и быть, - подумал Михаил и ничего не предпринял.

Если бы не его мама, то распад семьи стал бы неизбежностью. Но мама поехала к невестке, много часов говорила с ней и её матерью, а потом нагрянула к сыну.

-Я все знаю: ты связался с девчонкой, со скверной девчонкой.

-Откуда ты знаешь? Тебе Петр рассказал?

-Зачем мне твой Петр? Я знаю твою жену - мать моего внука и твоего сына, больше я знать никого не хочу. Если ты осмелишься оставить их, то знай - ко мне ее - чтобы ноги ее в моем доме не было. Выбирай: она или я, жена, сын. Я очень долго говорила с Ларисой и ее мамой - тебя смогут простить, если ты попросишь прощения. Ты должен его попросить! Ты виноват! Только ты.

-Почему я должен выбирать? Почему все так связано и завязано? - мучительно думал Костровский. - Потому что многоженство запрещено. Не было печали - нажил себе. Ну, на самом деле, только из-за ребенка нельзя жить с нелюбимой женщиной. Хорошо бы только нелюбимой…

Единственная отрицательная черта Лиды, замечаемая Костровским, выводившая его из себя, черта с которой он пытался бороться всеми доступными ему средствами, но безуспешно - были частые выпивки, нередко обильные. К этой привязанности Лида тоже была приобщена своей лучшей подругой Наташей, игравшей сверх того роль ее основной собутыльницы.

Костровский давно, еще до начала романа с Лидой, разделял общее мнение коллектива о Наташе: она - женщина легкого поведения. За всё же преподанное Наташей, по мнению Михаила, Лиде, он её не переваривал. Поэтому на день рождения Наташи Костровский идти не хотел. Лида очень долго уговаривала его “уважить подругу” и смогла уломать, лишь клятвенно пообещав вести себя там очень сдержанно.

В большой, вызывающе шумной молодежной компании, кроме новорожденной и Лиды, Михаил знакомых не нашел. Сборище ему не понравилось: наглые салаги, с порога начали говорить ему “ты”, что полбеды, может быть даже не так плохо - можно было бы подумать, что нет разницы в возрасте, но они немедленно окрестили его “дед”.

-Дед, подкинь в стакан, - ухмылялся рыжий очкастый наглец, протягивая Костровскому фужер.

-Я вам не дед, - раздраженно ответил Михаил.

-Правильно, - кивнул уже успевший набраться парень, - ты мне дедушка, дедуля, дедулька, старикан, старик Хотабыч, дед Пихто, старая перечница.

-Идите вы к черту, пусть там нальют из сортирного толчка, - рявкнул Михаил и выскочил из комнаты.

-Хе-хе-хе, - зазвучало в след, - старый хрыч бешенный какой-то. Надо его в Кащенко сдать, чтобы ему сделали укол в жопу от бешенства, а то он всех перекусает и тоже сделает бешенными.

Лида перехватила и обняла его в дверях: “Мишенька, светик мой, мышка моя, ну, не будь таким дутиком, котик. Шутят ребята”.

-Шутят, иди ты к своим шутникам, а я ухожу.

-Мишенька, это просто неприлично. Ну, даю тебе честное пионерское, что никто тебе больше словечка не скажет, никто тебя не обидит. Ну, ради меня, еще чуть-чуть. Я тебя умоляю, - она капризно надула губки. - Ну, хочешь на колени перед тобой стану и буду стоять пока ты не останешься.

Костровский еле успел подхватить грузноватое тело подруги: “Ты что, ну ладно”.

Действительно, больше с ним не фамильярничали, его просто не замечали, как пустое место. Костровский считал, что молодые люди говорили глупые, похабные тосты, просто глупости, идиотство, над которым по-скотски ржали, много пили…

-Нажрались свиньи, - с раздражением думал он, ругая себя последними словами, что согласился прийти сюда.

Лида тоже вливала в себя рюмку за рюмкой.

-Кончай, - шептал ей Михаил, - Давай пойдем, ты ведь обещала. Прекрати, ты и так уже пьяна.

-Мишунька, еще чуть-чуть, чуточку, сегодня такой день, - отвечала с пьяным ржаньем Лида.

-Сегодня мой день, - промычала подошедшая сзади Наташа, обняла Костровского за плечи, развернула его лицом в себе и обслюнявила его губы.

-Не смей, Наташка, заревную, а в ревности я страшна, - успев заглотнуть еще одну рюмку, закривлялась Лида.

-Я что, я так, я по-дружески, - отошла Наташа.

-Знаем мы таких друзей, - погасила ухмылку на своем лоснящемся лице Лида.

-Дансинг, гёрлицы, - заорал рыжий и без лишних слов потащил Лиду, которая позволила совершить с собой такое действие пусть и не выказав явного удовольствия, но и без всякого видимого противления. Увидев, как бесцеремонно взяли Лиду и как охотно она это позволила, Михаил скрипнул зубами, прошептал: “Хватит” и вышел в коридор.

Лида догнала его на улице: “Разве можно меня так бросать?” - пьяным голосом закривлялась она.

-Разве можно надо мной так издеваться? - подстроился ей в тон Костровский.

-Ну, почему ты меня бросил? - схватила она его за рукав.

-Ты сама себя бросила и тебе хорошо, - раздраженно и с такой силой вырвал Михаил свою руку, что Лиду качнуло, она врезалась в ближайшую стенку, без крепости которой ей пришлось бы узнать прочность асфальта. Михаил понял, что переборщил, испугался: “Что с тобой? Извини, я не хотел, я…”

-Ты совсем озверел, - злобно прошипела Лида. - Ну, и вали.

х х х Разрыв с Лидой позволил Михаилу с чистой совестью восстановить отношения с женой. Прося прощение, он думал: “Видно судьба навсегда привязала меня к этой женщине. К ней я приговорен пожизненно. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит”.

Быт начал входить в прежнее русло: как успокаивается после падения случайного камня, зарастающее, превращающееся в болото озеро. Михаил скрипнул зубами, и вновь трясина заведенного порядка поглотила его.

После примирения Костровские на удивление неплохо провели отпуск в Крыму. Михаил к своему удивлению, может быть, просто не было выбора, нашел что-то хорошее в жене, даже чисто внешне. “Не такая уж она противная, может быть даже симпатичной, иногда. Что человеку надо? Работа, на которой нескучно проводить время и которая дает хотя бы возможность существования, квартира, жена, ребенок. Остается n раз расписаться в платежной ведомости и тихо ждать пенсии. К чему суета сует и томление духа? - иногда философствовал про себя Михаил, жарясь на пляже. - А плюнь ты на все, радуйся жизни, пока можешь. Она дана первый и последний раз. Какого черта суетиться и дергаться. И так сколько-то нам всем осталось?”

Отдохнув, поправившись морально и физически на 4 кг, забыв былое, безо всяких дум Костровский с удовольствием шествовал на работу, по рассеянности толкнув в дверях их фирмы Тесёмкину.

-Так ты меня совсем с лица земли сметешь, - ласково-жалкой улыбкой ответила на его силовой прием Лида - она похудела, побледнела и похорошела. Воцарилось несколько мгновений неловкой тишины.

-Как твои дела, Миша? - произнесла Лида тихим покорным голосом.

-Ничего. А твои?

-Отлично. Я бросила институт, опять завалила экзамен, сижу перед дисплеем, цифирьки по-прежнему совершенно для меня отвратительные.

Костровский пожимал плечами, покашливал, переступал с ноги на ногу.

-Ты сегодня первый день? - почему-то покраснела Лида.

-Да.

-Иди, Миша, а то опоздаешь.

Дня через три совершенно случайно, на этот раз со стороны Лиды, они вместе вышли с работы.

-Ты не очень спешишь? Давай пройдемся к метро пешком, погода хорошая.

-Ну, если… до метро… только.

На редкость жаркий день середины августа затихал теплым вечером. Костровский с радостью увидел пропитанные солнцем розовые облака, первую желтизну скорого падения на первых преждевременно постаревших листьях и сказал: “Еще одно лето закончилось”.

-Как я ненавижу зиму, - захолонула Лида. - Всё голое, холодное, гадкое… бррр. Пойдут дожди, потом снег. Уехать бы в Среднюю Азию, в самое жаркое место - ты способен прощать? - выпалила она на одном дыхании.

Михаил пожал плечами: “Смотря как, то есть, смотря что”.

-Меня ты можешь простить?

-Мне не за что тебя прощать, да и зачем тебе мое прощение?

-Миша, мне скоро 30. Похоже, все мечты молодости пошли прахом, жизнь не вышла. Миша, я одинока, я совсем одна. Когда мама вышла замуж, меня срочно отселили к бабушке. Мне тогда было не полных 11 лет. Сейчас у мамы муж, сын, а я - совсем-совсем взрослая. Отец тоже женился и я даже не знаю, где он живет. До меня никому нет дела. После смерти бабушки я прихожу в пустую квартиру, а все вещи неживые, даже пианино мертвое. Знаешь, есть вещи живые и есть мертвые. Я это всегда чувствую. Я вхожу в любой дом и по вещам вижу, что там происходит. Все мои вещи мертвые. Иногда я играю на пианино, иногда слушаю пластинки, иногда звоню маме - она нисходит, чтобы поговорить со мной. Но после 11 вечера надо соблюдать тишину - на меня уже жаловались в жэк за нарушение правил социалистического общежития, поэтому я сижу одна, без света, как на кладбище. Я покурю, я выпью вина - никто мне не дает тепла, а от вина, оно меня греет, я засыпаю согретая. Годы уходят, больше всего я боюсь одинокой старости. Я тебя очень прошу, умоляю, здесь я этого сказать не могу, поехали ко мне.

Опять дорога прошла в молчании. Когда они вышли из вагона метро, по платформе шествовало трое юношей кавказского происхождения, что достоверно подтверждала их смуглость, усики и огромные, плоские “аэродромные” кепки, которые кроме кавказцев никто не носит. Самый маленький и тощенький из молодых людей вдруг карикатурно подпрыгнул, сделал каратистское движение руками, сопровождаемое писком “кхе” и от усердия был развернут вращательным моментом. Почему-то не сорванный с фуражки ценник взлетел по дуге над тонкой шейкой, завис на крае головного убора и снова упал вниз, покачиваясь на ниточке. Его приятели, шедшие чуть сзади ничего не говорили отчаянному каратисту о торговом знаке.

Костровский и Лида не смогли сдержать улыбок. “Чего только не увидишь и не услышишь в метро,” - сказала Лида.

Они сидели в полумраке сгущающихся теней.

-Посидим без света, - попросила Лида. - Посмотри и послушай какова одинокая жизнь. Ты ведь с детства до женитьбы жил с мамой. Потом она с рук на руки передала тебя жене под расписку брачного свидетельства в книге актов гражданских состояний… А мои родители разбежались, они не оставили в своей жизни места для меня. Как я плакала после ухода папы… А когда мама сослала меня к бабушке - ни одна слезинка не упала…

Лида достала из серванта начатую бутылку вина: “Хочешь?”.

-Нет.

-А я выпью. Вино лечит мою депрессию. У меня бывают периоды, когда я ничего не хочу, абсолютно ничего Я могу целыми днями лежать в кровати без всяких желаний, только мерзкая боль в груди. Еще один живой труп на этом кладбище жизни. Последний провал в Гитис ввёрг меня в самую жесточайшую депрессию. Я пошла к знакомому психиатру. Он выписал мне феназепам и амитриптилин. От феназепама я сплю, а потом чешусь - у меня почти на все лекарства аллергия. Амитриптилин опустошает: остается нытьё в груди, почти боль, но на всё плевать, правда, лежать уже не хочу, а потом - опять сыпь и зуд. Давали еще какие-то лекарства. Я не запомнила их названий. Пустое. Вино позволяет жить, иногда - выжить. Сначала папа приходил, водил меня в зоопарк, в театр юного зрителя, а потом женился. Нет, он до сих пор мне позванивает, даже деньги дает. Он - хороший, только у него своих проблем полным полно. У мамы тоже жизнь не самая веселая, второй муж совсем не сахар. Больше всего я боюсь одинокой старости, - Лида допила рюмку, наполнила ее вновь, выпила, закурила, опять выпила…

Михаил неожиданно почувствовал тягостное нарастающее беспокойство.

-Мне от тебя ничего не надо… - Лида замолчала, поправила волосы, встала, подошла к окну, отодвинула занавеску и прижала лоб к стеклу. Противная тишина наполнила комнату… - Только сделай мне ребенка, - зазвучал шепот издалека, как будто бы говорила не Лида, а кто-то другой, в то время, как она изучала что-то очень важное в смешанных тонах умирающего вечера. - Он будет не твой, а только мой. Эх, если бы я знала, где искусственно осеменяют женщин, я бы не просила. Но я не знаю, я даже не знаю где спросить. Не писать же в “Комсомолку” или в “Юность” Галке Галкиной: “Узнай, пожалуйста, где осеменяют или … помоги мне выжить”.

Совершенно обескураженный, Михаил тупо молчал. Где-то далеко-далеко, в самом укромном уголке подсознания сверкнуло и прорвалось в сознание самодовольное чувство самоуважения и даже какой-то радости. Но практически он не мог себе представить ни своего положения - отец внебрачного ребенка, ни Лиду, вдруг вышедшую на работу - а все увидели и всё поняли. Каково будет самому ребенку? Безотцовщина или с отцом на час, если он сможет уделять этот час. Как он разорвет себя между Сашкой и этим планируемым сейчас существом? Как? В таком случае разрыв с женой неминуем. Значит, час будет у Сашки?

Михаил поёжился, покашлял: “Лида, я думаю, ну ты… как-то не совсем видимо представляешь, что такое ребенок. Сейчас ты, как бы это сказать, видишь все в одном цвете, аспекте что ли, а жизнь - суровая штука, зарабатываю я немного…

-Ты меня не понял: не жениться я тебя прошу на мне, не записывать на себя ребенка, никакой материальной помощи, только сам ребенок. Я не дева Мария, я не могу от Святого Духа, если такой вообще существует… Чтобы ты не стеснялся, я уйду с этой работы.

-Записывай не записывай - ребенок будет мой. Я буду знать, я не знаю, как мне быть. У меня уже есть ребенок, я его очень люблю, из-за этого… я боюсь его потерять. Что ни говори - это огромный, огромная моральная ответственность и долг. Лида, ты еще молода, встретишь человека, а с ребенком все станет намного сложнее…

-Молода? Скоро 27, считай для ровного счета 30. Я - неудачница. Видно не в добрый час меня сделали, наверное, злые созвездия сияли над моей колыбелью.

Лида не рассказала Михаилу, что последний приступ депрессии усугубился гинекологическим заболеванием. Кроме психиатра Лида пошла и к гинекологу.

Пожилая, грубоватая врач назначила лечение и бросила: “Мой тебе совет: роди как можно скорее. Уже сейчас ты, милочка, - пожилая первородящая. Пора тебе. Что значит от кого? Не с твоей внешностью, милочка, задавать такие дурацкие вопросы”.

Жгут одиночества захлестнул Лиду, она поняла, что опять летит в депрессию, из которой по-настоящему так и не вышла. В этот момент Лида решила родить. Но от кого? От неизвестного она не хотела… Опять судьба вела ее к Костровскому. “Это предначертано - я должна родить от него, так я хоть буду уверена в отце ребенка. Он еще не старик, не пьяница, не больной,” - говорила Лида лучшей подруге.

-Черт тебя разберет, то надоел он тебе, почти противен, трахаешься из чистой жалости, то хочешь заполучить от него ребенка.

-Мне нужен ребенок, - лихорадочно выпалила Лида.

-Дитя - это прекрасно, но, хлопот полон рот, ты сдохнешь от одних пеленок - помощи тебе ждать не приходится ни от кого.

-Ты ничего не понимаешь - мне необходимо хоть одно моё, родное существо. Я смертельно боюсь одинокой старости.

-Откуда ты знаешь? Старости? Родишь, намучаешься, ночей не доспишь, а потом он как засадит тебя в дом престарелых, будет тебе коллективная старость. Парень-хулиган или девка-проститутка. Попоешь тогда. Одинокая старость?! Каждый умирает в одиночку, будь у него хоть 20 детей и 30 внуков.

-Ты ничего не понимаешь.

-Где уж мне. Но уж если ты решилась, знаешь что, не будь совсем дурой, жени его на себе. Мать-одиночка почетное занятие, но пусть другие. Роди и жени. Это я понимаю.

-Может быть, ты и права, - сказала Лида. - Поживем -увидим. Сначала надо родить.

-Роди. Жена его сама бросит, и куда он голубчик денется.

х х х х Костровский отказывался. Почувствовав, что разрывается на мелкие кусочки последняя соломинка тянущая ее к жизни, Лида упала на софу и застыла. Нет, она не плакала, не стонала, она молчала, уткнув лицо в подушку: ни мысли, ни желания, почти полная потеря представления о времени и пространстве.

Михаил стоял рядом. Такого исхода он не ожидал. “Может быть я не прав? Черт с ним, мне-то что? Все падет на нее. Может быть ей, действительно, станет легче. Почему не помочь человеку, особенно если требуется такая услуга? - подумал он и прошептал, - я… согласен.”

Услышала Лида эти слова или восприняла их каким-то другим способом, но первое, что она почувствовала - была сырость на подушке: “Спасибо, Миша. Большое спасибо. Только не сейчас. Сейчас я должна побыть одна…”

После ухода Костровского она лежала в полузабытье, не зная времени, почти не понимая, что происходит. Внезапно она встала, подошла к бару, налила стакан коньяка и выпила его залпом.

В дверь позвонили.

-Неужели вернулся? - засуетилась Лида. - А я уже того, надо закусить. Все равно, сейчас нельзя после выпивки, а то еще чего доброго - дети карнавала. Она как в лихорадке побежала на кухню, схватила кусок черного хлеба и, жуя, помчалась к двери.

Нет, на пороге стоял сосед с третьего этажа - развязный, прыщеватый блондин лет 30 уже давно и нагло добивавшийся Лиды. Он предпринял множество попыток, но было в нем что-то вызывающее у Лиды неприязнь до отвращения. В таких случаях она все же бывала неумолима. Но сегодня, после разговора с Михаилом, стакана коньяка, радостного возбуждения, связавшего звонок в дверь с его возвращением, сменившегося немедленно непонятной обидой на Михаила: “Почему не вернулся? - перешедшей в злость. - Не пришел. Бросил”, - она неожиданно для себя сказала. - Проходи”.

х х х х Не хватало еще забеременеть от этого идиота, - думала Лида утром, брезгливо смывая с себя остатки ночных забав. - Нет, этого не может быть. Это было бы совсем нелепо, безжалостно. Судьба этого не допустит. Должна же быть и ко мне хоть какая-то жалость на небе. Все, сейчас кроме Михаила, никого. Чего меня вчера черт попутал?

Испытывая необычное взаимное смущение, они смогли встретиться только через неделю.

Через несколько дней после их свидания Костровский почувствовал рези при мочеиспускании. По совету более опытного приятеля он посетил кожно-венерологический диспансер.

-Где это, молодой человек, вы изволили подцепить гонорейку? - фыркнул врач.

-Что?! Что?! - остолбенел Костровский.

-Триперок-с, значит, - как показалось Михаилу убийственно-издевательски проговорил и с презрением посмотрел на него пожилой, усатый венеролог.

От ужаса, стыда, ощущения пропитывающей насквозь грязи, мерзости Михаил на несколько мгновений потерял дар речи.

-А теперь я вынужден выяснить у вас некоторые пикантные подробности: где и с кем? Такова наша служба - почти детективы. Мы обязаны раскрывать контакты. Это есть один из главных показателей нашей работы.

Не долго думая, Михаил обвинил во всем жену, которую вдруг, впервые в жизни, даже захотел избить, но внезапно - острая боль насквозь пронзила его… и он обомлел - Лида!

Михаил взял больничный - он не мог ходить на работу, боялся встретить там Лиду, чтобы не выпалить что-либо, а то чего доброго и не сделать, пока он не был абсолютно уверен в том, кто же виноват.

Прошло немного времени и врач, после осмотра супругов Косровских и получения результатов анализов указал Михаилу истинного виновника их семейной болезни и его личную вину перед женой, которой вместе с ним теперь предстояло пройти полный курс лечения.

Таких ударов судьбы Михаил еще не переносил.

-Ты, ты, - дрожа, дергаясь, заикаясь, пытался он высказать всё побледневшей Лиде, стоя на пороге ее квартиры, - ты - больная трипером, ты меня, я - жену, ты…

На мгновение Лида побледнела, разинула рот, казалось вот-вот упадет в обморок, казалось её губы прошептали: “За что же это, Господи? За что”. Но в этот момент пооткрывали двери любопытствующие соседи.

-Нет, это ты во всем виноват, старый идиот, - завизжала Лида надрывным разнузданно-дурным голосом неудавшейся актрисы. - Из-за тебя я, ты, ты, ты, - и пушечным выстрелом захлопнулась дверь перед носом несостоявшегося отца ее ребенка.

-Радуйся, дурак, - ободрял Михаила Вишневский, - ты даже представить себе не можешь, что было бы роди она от тебя. Бычок - производитель. Носитель ценного генофонда. Видите ли, о маленькой услуге попросили его. Пустячок, а приятно. С тобой не соскучишься. Но везёт тебе, дураку, твое счастье. Тебя Б-г милует, всего-то ты - “лейтенант” - так фарца всякая зовет заболевших гонореей, а не “полковник” - это, как сам понимаешь, сифилитик. Не бить ей морду ты должен, а благодарить за науку, за то что обошелся так дешево: ни тебе ребенка, ни тебе знатной болезни, ерунда, в общем - “то ли два пера, толи три пера”. Небольшой курс пенициллина и жизнь продолжается полная радостей.

Разлом.

возврат к началу.